Вдохновение
Для меня не существует таких вещей, как вдохновение, настроение. Я всегда настроен что-нибудь написать. Но. Иногда рассказ сразу складывается целиком – готовое произведение. Но чаще всего рассказы приходят ко мне в два этапа: сначала чашка, а потом ручка.
Может так получиться, что ручка появится лишь через несколько недель, или месяцев, или даже лет, поэтому у меня в голове есть маленький сундучок, набитый незавершёнными чашками, каждая – в умозрительной защитной упаковке, которую мы называем памятью. Какой бы красивой ни была чашка, идти искать ручку – пустое дело, приходится ждать, пока ручка возникнет сама.
Я понимаю, это убогая метафора, но, когда речь идёт о литературном творчестве, почти все метафоры убоги. Я пишу книги всю жизнь, однако до сих пор очень слабо представляю, как идёт этот процесс. С другой стороны, я очень слабо представляю, как работает моя печень, но, пока она справляется со своими задачами, меня это устраивает.
Почти шесть лет назад я едва не стал свидетелем аварии на оживлённом перекрёстке в Сарасоте. Какой-то водитель-ковбой пытался протиснуться на своём грузовике в левую полосу, уже занятую другим грузовиком. Водитель, на чьё пространство посягали, нажал клаксон, послышался неизбежный визг тормозов, и два бензиновых мастодонта едва не столкнулись, разминувшись буквально на пару дюймов.
Водитель, стоявший в левом ряду, опустил стекло и поднял средний палец к синему небу Флориды в традиционном американском приветствии, столь же священном, как и бейсбол. Парень, который едва в него не впилился, ответил тем же и ещё, как Тарзан, застучал кулаками в грудь, что, по-видимому, означало: хочешь подраться? Потом на светофоре загорелся зелёный, другие водители принялись нетерпеливо сигналить, и те двое поехали каждый своей дорогой, так и не вступив в схватку.
Этот случай заставил меня задуматься: а что могло бы произойти, если бы те парни вышли из машин и начали выяснять отношения прямо там, на Тамайами-трейл? Агрессивное поведение на дороге мы видим сплошь и рядом. К сожалению, «сплошь и рядом» не входит в рецепт хорошей истории. И всё-таки эта едва не случившаяся авария накрепко врезалась мне в память. Это была чашка без ручки.
Спустя год, может, чуть больше, мы с женой обедали в «Эпплби», и я увидел мужчину за пятьдесят, который резал на маленькие кусочки рубленую котлету для совсем пожилого джентльмена. Резал заботливо и аккуратно, а пожилой человек смотрел пустыми глазами поверх его головы.
В какой-то момент старик, похоже, включился в реальность и схватил вилку и нож, вероятно, чтобы самому за собой поухаживать. Его спутник улыбнулся и покачал головой. Старик вернул нож и вилку на место и снова уставился в пространство. Я решил, что это отец и сын, и так у меня появилась она – ручка для чашки, – а потом сложилась и вся история об агрессии на дороге.
Загробная жизнь
Полагаю, c возрастом большинство людей начинают всё чаще задумываться о том, что их ждёт по ту сторону, а поскольку мне уже давно за шестьдесят, я тоже об этом думаю. Ещё никто не посылал из царства смерти видеоролик с мобильного телефона.
Понятно, что есть вера (и море книг о том, что «небеса существуют»), но она не нуждается в доказательствах по определению. По сути, всё сводится к двум возможным вариантам. Либо там ЧТО-ТО ЕСТЬ, либо там НИЧЕГО НЕТ.
При втором варианте вопрос снимается сам собой, и обсуждать тут нечего. А при первом открывается поистине безграничный простор для фантазии, и хит-парад загробной жизни возглавляют небеса, преисподняя, чистилище и реинкарнация. А может, вы получите то, во что всегда верили. Не исключено, что мозг оснащён некоей встроенной программой, которая запускается, когда всё остальное выключается, и мы готовы сесть на этот последний поезд.
Для меня рассказы переживших клиническую смерть являются тому подтверждением. Мне бы хотелось – как мне кажется – иметь возможность прожить жизнь ещё раз, будто в фильме с эффектом присутствия, чтобы снова испытать радость от хороших событий вроде женитьбы и нашего с женой решения завести третьего ребёнка.
Конечно, мне пришлось бы пройти и через неприятные моменты (а их у меня тоже хватало), но разве они стоят того, чтобы отказаться ещё раз испытать восторг, охвативший меня при первом настоящем поцелуе, или упустить возможность не нервничать и действительно насладиться свадебной церемонией, которая прошла как в тумане?
Нравственность
Скользкая тема. Если я не понимал этого в детстве, то узнал, когда поступил в колледж. Я учился в Университете Мэна, сводя концы с концами на мизерную стипендию, государственные кредиты и летние заработки. В течение учебного года я подрабатывал мытьём посуды в Вест-Коммонс. Денег никогда не хватало.
Моя мать-одиночка, старшая экономка в психиатрическом заведении «Пайнленд трейнинг сентер», высылала мне каждую неделю 12 долларов, что служило определённым подспорьем. Когда она умерла, я узнал от одной из её сестёр, что ей приходилось отказываться от посещения парикмахерской и экономить на продуктах. По вторникам и четвергам она не обедала.
Уехав из кампуса и оказавшись за пределами Вест-Коммонс, я иногда воровал в местном супермаркете бифштексы и гамбургеры. Заниматься этим следовало по пятницам, когда в магазине было много народу. Однажды я попробовал стащить цыплёнка, но он оказался таким большим, что ни черта не помещался под курткой.
Потом распространился слух, что я могу выполнять письменные задания для студентов, оказавшихся в трудном положении. Мои расценки за эту услугу были плавающими.
Если студент получал «отлично», мой гонорар составлял 20 долларов. За оценку «хорошо» мне платили 10 долларов. За оценку «удовлетворительно» все оставались при своих. За получение неудовлетворительной оценки я принимал на себя обязательство заплатить пострадавшему студенту или студентке 20 долларов. Я делал всё, чтобы мне не пришлось платить, поскольку не мог себе этого позволить. И я был хитрым. (Мне стыдно в этом признаться, но что есть, то есть.)
Я не брался за работу, пока студент не предоставлял мне хотя бы одно из выполненных им самим заданий, чтобы я мог воспроизвести его стиль. Слава богу, мне не приходилось заниматься этим часто, но, когда жизнь заставляла, когда я сидел без денег и не мог позволить себе гамбургер и картофель фри в «Медвежьем логове» Мемориал-Юниона, я этим не гнушался.
На предпоследнем курсе я узнал, что у меня весьма редкая группа крови – первая отрицательная, ею обладает шесть процентов населения. В Бангоре имелась клиника, платившая 25 долларов за пинту такой крови, и я решил, что это отличный вариант.
Примерно раз в два месяца я садился за руль своего потрёпанного универсала (или, когда он ломался, что случалось весьма часто, ехал автостопом) и добирался из Ороно до клиники, где закатывал рукав. В те годы ещё ничего не знали про СПИД, бумаг заполнялось гораздо меньше, а по окончании процедуры сдавшим кровь предлагался на выбор небольшой стакан апельсинового сока или маленькая порция виски. Будучи уже тогда неравнодушным к спиртному, я всегда выбирал виски.
Возвращаясь как-то после такой поездки на учёбу, я вдруг подумал, что если проституция – это продажа себя за деньги, то я – настоящая шлюха. Написание эссе по английскому языку и курсовых по социологии ничем не отличалось от проституции.
Я был воспитан в строгих методистских традициях, добро и зло не были для меня пустыми словами, и вдруг я превратился в обычную шлюху, разве что торговал не задницей, а своей кровью и умением писать.
Эта мысль заставила меня задуматься о том, что же всё-таки является нравственным, а что нет, и я думаю об этом по сей день. Концепция нравственности весьма эластична, разве не так? Потрясающе эластична. Но если растянуть что-то слишком сильно, рано или поздно оно порвётся. Сейчас я сдаю свою кровь бесплатно, а не за деньги, однако ещё тогда мне пришло в голову, и я до сих пор так считаю, что при определённых обстоятельствах любой человек может продать всё что угодно.
И потом всю жизнь об этом жалеть.
Слава
Покупками у нас заведует моя жена (по её словам, иначе в доме не нашлось бы и картофелины), но в самых крайних случаях она отправляет по магазинам меня. Так однажды я оказался в местном супермаркете, чтобы приобрести батарейки и сковороду с антипригарным покрытием. И когда я шёл по проходу с хозяйственными товарами, уже взяв самое необходимое (сдобные булочки с корицей и картофельные чипсы), в дальнем конце появилась женщина в коляске с электромотором.
Типичная для Флориды «перелётная птаха» лет восьмидесяти, с идеально уложенными волосами, загорелая до черноты. Она посмотрела на меня, отвернулась, посмотрела снова. «Я вас знаю, – сказала она. – Вы Стивен Кинг. Пишете ужастики. Всё правильно, некоторым они нравятся, но не мне. Я люблю истории, поднимающие дух, вроде «Побега из Шоушенка». «Эту историю тоже написал я», – ответил я. «Нет, не вы», – возразила она и продолжила свой путь.
Дело вот в чём: вы пишете ужастики и чем-то напоминаете девушку, живущую в трейлере на окраине города; вас знают. Меня это устраивает, потому что есть чем платить по счетам и я по-прежнему получаю удовольствие от работы. Как говорится, можете называть меня кем угодно.
Я не особо интересуюсь такими понятиями, как жанр. Да, я люблю ужастики. Но я также люблю детективы, триллеры, морские приключения, реалистичные романы, поэзию… И это лишь малая часть списка. Ещё я люблю читать и писать истории, которые кажутся мне забавными, и это никого не должно удивлять, потому что юмор и ужас – сиамские близнецы.
Страх
Когда мне было девятнадцать и я учился в Университете Мэна, я периодически ездил из Ороно в маленький городок Дарем, который обычно описываю в своих книгах под названием Харлоу. Эти поездки я совершал по выходным, примерно раз в три недели, чтобы повидаться со своей девушкой… и заодно с мамой.
У меня был подержанный «форд»-универсал 1961 года: «шесть в ряд вмиг домчат» и «три ступеньки под баранкой» (если не знаете, что это значит, спросите у папы). Машина досталась мне по наследству от брата Дэвида.
В те годы на шоссе I-95 не было такого плотного движения, как сейчас, а после Дня труда, когда отдыхающие возвращались к рабочим будням, машин на некоторых участках не наблюдалось вообще. Сотовых телефонов тогда тоже ещё не было. В случае поломки где-то на трассе выбирать приходилось из двух вариантов: чинить тачку самостоятельно или дожидаться, пока какой-нибудь добрый самаритянин не отбуксирует тебя до ближайшей автомастерской.
Во время этих поездок у меня развился панический страх перед восемьдесят пятой милей, обозначенной указателем «Миля 85», стоявшим посреди чистого поля где-то между Гардинером и Льюистоном. Почему-то во мне поселилась уверенность, что если моя колымага откинет колёса, то это случится именно здесь.
Я прямо видел, как мой бедный «фордик» стоит на обочине, брошенный и одинокий. Притормозит ли кто-нибудь, чтобы убедиться, что с водителем всё в порядке? Что он не корчится на сиденье, умирая от сердечного приступа? Разумеется, кто-нибудь остановится. Добрые самаритяне есть повсюду, и особенно в захолустье. Люди из захолустья всегда помогают своим. А если нет? К чему я клоню? Я уважаю страх. Он организует людей. Скажем, если бы можно было выбирать, никогда не полетел бы на самолёте, весь экипаж которого не боится летать.
Эти и другие истории из жизни Стивена Кинга читайте в его книге «Лавка дурных снов» (издательство АСТ).
фото: VA/VOSTOCK PHOTO
