Радио "Стори FM"
Всё под контролем

Всё под контролем

Автор: Илья Носырев

Что происходит с современным телевидением? Почему оно всё больше отходит от прямых эфиров, почему так держится за старые форматы? Версия Владимира Познера

Владимир Познер

Для меня как для телезрителя на российском ТВ было несколько эпох – перестройка, 90-е годы, наше время. У вас как у телеведущего основные вехи наверняка иные?

– Моя телевизионная карьера началась именно с телемостов, а это были как раз первые признаки гласности. И перестройка в моём становлении в качестве телевизионного журналиста стала, пожалуй, решающей эпохой. А вот 90-е годы я почти пропустил: я уехал работать в Америку практически накануне развала Советского Союза, в сентябре 1991 года, а вернулся только в 1997 году. Я помню это время, оно было ещё весьма свободным. Я вёл несколько программ, и сказать, что это время принципиально отличалось от времён перестройки, я не могу. А вот после прихода к власти Владимира Владимировича Путина и начавшегося строительства вертикали власти телевидение стало меняться довольно кардинально. Бывший ОРТ, теперь Первый канал, а также НТВ из частных рук перешли в государственные и стали в том, что касалось вопросов политики, исповедовать единую точку зрения. С применением довольно жёсткого контроля. Это, конечно, была уже совсем другая эпоха – которая, по сути дела, продолжается и сегодня.

А внутри этого «путинского» периода были какие-то подпериоды?

– Мне не кажется, что были какие-то принципиальные изменения с тех пор, как в 2004 году разогнали НТВ. Было разве что некоторое ужесточение вот этой самой вертикали власти – контроль за политическим содержанием стал более навязчивым. Всё остальное как будто бы не очень заботило тех, кто контролирует. Ну и в связи с общей обстановкой увеличилось количество того, что я называю псевдопатриотическим телевидением. Стала заметнее развлекательная составляющая, заполнившая образовавшийся вакуум. В своё время в Америке вышла очень интересная книга одного телевизионного критика под названием «Развлекаясь до смерти». Это примерно то, что произошло с нашим телевидением. Вот за последний год с небольшим появилось довольно много политических программ в прямом эфире, где идут бурные обсуждения: Украина, Крым, США, Великобритания… Оказалось, что это привлекает внимание зрителя – тоже своего рода развлечение.

Переключая каналы, периодически попадаю на шоу Дмитрия Киселёва, политические передачи «России 24» и поневоле сравниваю их с советским ТВ: как ни ругай СССР, но ведущие тогда не доходили до рассуждений о том, что Америку можно превратить в радиоактивный пепел, или ёрничанья, когда Терезу Мэй вдруг называют «Терезой Гумбертовной». Что случилось?

– Советское телевидение было всё-таки более сдержанным в своих политических оценках. Это не значит, что оно было лучше, ведь, по сути дела, журналистики в СССР вообще не было. Была только пропаганда, которая очень жёстко контролировалась. Действовала официальная цензура – любой материал надо было показать центру, который должен был поставить свою печать. И, в частности, поэтому такого рода выпады не допускались – из соображений приличия, что ли. То, что делает Киселёв, кстати, больше похоже на западное телевидение. Например, на канале Fox есть очень похожие программы и ведущие – если они и не доходят до мата и угроз, то где-то очень близко. Но ведь это находит у зрителя отклик! У меня, конечно, всё это вызывает удивление, но тем не менее это так. Киселёв, например, гораздо убедительнее той же советской пропаганды. Всё-таки в СССР порядка 40 миллионов человек регулярно слушали «вражьи голоса», понимая, что то, что им говорит телевидение, пишут газеты, не отражает того, что происходит в стране. А сегодня не очень-то слушают. То есть сегодняшняя пропаганда, по-видимому, больше удовлетворяет запросы граждан, она более разнообразна, более талантлива. Киселёву нельзя отказать в определённом даре.

Владимир Познер и Светлана Сорокина
Со Светланой Сорокиной

Но ведь эта пропаганда не действует на целый важный слой людей – на интеллигенцию. Интеллигенция сидит в интернете. Значит, пропаганда не очень эффективна.

– Прежде всего, я убеждён, что интернет не является источником того материала, который нужен интеллигенции. Далее, я нахожу, что и сегодня в России почти нет журналистики, а есть в основном пропаганда. Причём двухсторонняя: есть пропутинская, но и та, которая против Путина, – это тоже пропаганда. Журналистика – это ведь подача взвешенных материалов, которые должны давать людям как можно более широкую, честную, разнообразную информацию. Есть это у нас? Я бы сказал, что есть отдельно взятые журналисты, а вот журналистики как таковой нет. Наконец, насколько я понимаю, у власти нет особого интереса разговаривать с интеллигенцией. Ведь средства массовой информации не зря так называются: они именно к массам и обращены. То есть к очень большому количеству в общем-то довольно средних людей, не отягощённых особенным образованием. А к интеллигенции в России в целом относятся не самым лучшим образом – её рисуют некими либеральными западниками, которые вечно всем недовольны. Вот поэтому мне кажется, что никакого желания убеждать именно интеллигенцию в том, что наша внешняя и внутренняя политика правильна и имеет свою логику, у власти нет.

Ну хорошо, вот в России цензура. А почему американские СМИ так однобоко реагируют на любые политические события? Ведь то, как они освещают Украину, Сирию, – это просто королевство кривых зеркал какое-то.

– Раньше средства массовой информации в Америке принадлежали либо отдельно взятым людям, либо семьям. Скажем, Тед Тёрнер владел CNN. Для этих людей слово «журналистика» не было пустым звуком, каждый из них исповедовал свои собственные взгляды и трепетно относился к вопросу о качестве информации. Поэтому в Америке можно было получать совершенно разные точки зрения, даже если ты смотрел только самые крупные телевизионные сети – ABC, NBC, CBS. Потом эти каналы стали покупать гораздо более крупные корпорации: NBC была куплена AOL и так далее. И тут выяснилось, что корпоративный контроль ничуть не отличается от государственной цензуры. Главное стремление – убедить как можно большее количество людей в определённой точке зрения. Например, в том, что Путин – монстр. Это в Америке сейчас все крупные каналы говорят. Конечно, заработать на интересной информации каналам тоже хочется, но ведь то, что приносят СМИ, – это лишь малая часть дохода корпораций, и журналистика теперь не главное. Корпоративный взгляд на вещи победил журналистский. Да, как и у нас, в США есть отдельные газеты, радио, у которых есть собственное мнение, но их мало и читают их немногие.

А корпорациям-то это всё зачем?

– Потому что корпорации и есть та сила, которая в Америке формирует политику. Давайте реально смотреть на вещи: чтобы быть сенатором, то есть человеком, который формулирует и предлагает законы, нужно очень много денег. Не собственных. Избирательная кампания в сенат – это десятки миллионов долларов. Ни один человек не может легко достать такую сумму из кармана. Чтобы стать президентом США, нужны уже сотни миллионов долларов, которые тоже кто-то должен дать. Какая-то корпорация – General Motors, General Electric, неважно. Человек, который благодаря этим деньгам выиграл, он же теперь обязан корпорации. Раньше закон запрещал крупным фирмам давать больше определённой суммы средств на избирательные кампании, а сейчас таких ограничений нет. Либеральной части нашего общества, конечно, хотелось бы верить: у них там совсем нет коррупции, у них там демократия! Но, к сожалению, демократии там всё меньше остаётся. Я тоже, можно сказать, западник по убеждениям, я очень люблю Соединённые Штаты, я там вырос. Но я вот приехал оттуда сейчас: провёл там месяц, ездил и выступал. И я просто вижу, что происходит сейчас с этой демократической прививкой, которая всегда была очень важна для Америки. Её влияние всё меньше, и меньше, и меньше.

Год назад я делал интервью с экономистом Нассимом Талебом. У него есть интересный термин – «интеллектуальные идиоты»: это люди с университетским образованием, которые читают «Нью-Йоркер» и другие либеральные СМИ, но при этом поддаются пропаганде ничуть не слабее, чем последний водопроводчик. Почему интеллигенция так беззащитна перед пропагандой?

– Мы все – жертвы средств массовой информации. Каждый, конечно, думает: ну я-то нет, я всё понимаю, я независимо мыслю! Но это не так – в конце концов, откуда мы получаем информацию, из чего складывается наше мнение? Мы каждый день слушаем одно и то же из наших любимых источников – либо из тех, либо из этих. Очень мало кто слушает и это, и то, да ещё вот это, чтобы сравнивать и делать свои выводы. Волей-неволей ты становишься заложником, адептом какого-то навязанного тебе взгляда. Не говоря уже о том, что человеку свойственно судить о чём-то исходя из собственных рамок, делать выводы со своей колокольни, а ведь чтобы понять, как оно на самом деле, ты должен испытать чувства других людей. Вот реальный пример из жизни. Приехал к нам американец, живёт у нас в гостинице. Вот настаёт утро, он идёт завтракать, в лифте стоит наша русская женщина. Он ей широко улыбается и говорит: «Доброе утро». Она смотрит на него мрачным и неприветливым взглядом. Он думает: «Бедные эти русские! Они ведь вечно угнетаемы, да и вообще недобрые, неприветливые». И когда вернётся домой, расскажет об этом другим американцам. А она думает: «Он что, клеит меня, что ли?» Потому что это незнакомый человек, который вдруг с ней здоровается, улыбается. Это разные восприятия, из которых потом родятся совершенно разные толкования. Простой пример, но он применим к гораздо более широким вещам. Я, например, уверен, что наши власти, и, может быть, даже сам Путин, считают, что если президент США позвонит в «Нью-Йорк таймс» и скажет: «Вот эту статью не печатать!», то они так и поступят. Потому что в России это именно так. Но в Америке это вообще невозможно – будет грандиозный скандал! Зато там думают про Россию, что здесь концлагерь и никто не смеет и рта раскрыть. И когда я говорю: «Послушайте, ну не всё так, есть же, например, «Новая газета» или «Эхо Москвы», – они не верят. Да, совершенно верно, интеллигенция подвержена влиянию пропаганды не в меньшей степени, чем истопник дядя Вася.

Сейчас удивительная поляризация в обществе наблюдается – половина народа шапками собирается Запад закидывать, другая половина молится на всё, что там происходит. Отчего общество вдруг раскололось?

– Обычно вот этот ура-патриотизм возникает в связи с чувством обиды, оскорбления, особенно если на этом чувстве сознательно играть. Всё это мы видели в истории много раз, самый яркий пример – Германия после Первой мировой войны. И в ответ на это усиливается и другой полюс. Кроме того, в российском либеральном взгляде заложено, что в Соединённых Штатах Америки хорошо, а у нас плохо. Ну это такая эмоциональная, что ли, оценка: отсюда мы зачастую просто не понимаем, как там у них всё работает.

Обида – это раны от распада СССР, которые до сих пор не зажили?

– Когда Путин говорит о том, что распад СССР – крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века, я с ним вполне согласен: 25 миллионов человек в один прекрасный день вдруг оказались в чужой стране. Не так давно, кстати, Левада-центр проводил опрос: согласны ли вы с этой формулировкой президента? 63% ответили: да. Это не значит, что они хотят вернуться к социализму. Но то, что для очень многих это была катастрофа, – это, безусловно, так. Плюс есть воспоминания пожилых о великой стране – как они это понимали. Они, конечно, уже забыли о многих вещах – например, о постоянном дефиците всего и вся. Есть молодёжь, которая ничего не знает о той стране, но верит рассказам пожилых и готова подчас даже Сталина считать великим: пусть при нём нас не любили, зато, когда мы чихали, весь мир вздрагивал. И есть комплекс неполноценности, потому что люди, конечно, отдают себе отчёт в том, что в нынешней России не всё так уж хорошо, что мы живём хуже, чем американцы, японцы, Западная Европа. Хотя всё равно лучше, чем в Советском Союзе! Но вот это величие, которое тогда ощущалось, пропало. Нету такого, чтобы прямо вот две страны на планете – США и мы. Россию ведь всё время наказывают теперь – и многим кажется, что ни за что. Это только усиливает чувство обиды.

Но ведь это ощущение величия нужно любому народу. Гордиться-то чем-то надо. Например, французы гордятся тем, что внесли такой вклад в мировую культуру и историю.

– Нет, у нас всё-таки это особое. Знаете, «Третий Рим, четвёртому не бывать», избранность, народ-богоносец – это сложилось за века. У американцев тоже есть ощущение своей особой миссии – такой взгляд на себя как на город на холме, который светится на весь мир. На мой взгляд, лучше бы всего этого не было, но так уж сложилось, и ничего с этим не поделаешь. Вот у французов, кстати, чувства своей особой миссии в истории всё-таки нет – французы просто знают, что они лучше всех, и на этом успокаиваются.

Это ощущение обманутости – оно явно не только у нас сейчас. В Америке Трампа выбрали, потому что народ ещё после кризиса 2008 года решил, что правительство действует только в интересах жирных котов с Уолл-стрит. А англичане Brexit устроили, потому что всё большая часть народа думают: нас насильно затащили в Евросоюз и мы теперь страдаем.

– Мне не кажется, что это ощущение, что «нас обманули». Это ощущение, что надоело. Американцам надоела эта возня в конгрессе между демократами и республиканцами, надоело, что они вообще о народе перестали думать и все их интересы сосредоточились inside the Beltway, внутри района, где живёт элита. Это примерно как у нас район внутри Садового кольца. Нельзя, конечно, забывать, что на президентских выборах Хиллари Клинтон получила на 3 миллиона больше голосов, чем Трамп, так что, если бы в Америке были прямые президентские выборы, Трамп бы не победил. Но даже тот факт, что он был выдвинут кандидатом в президенты, – это показатель. Потому что это человек, который не имеет отношения к истеблишменту. Он другой, и поэтому за него проголосовал тот слой бедных американцев, у которых не было работы: заводы уехали в Мексику или в Китай, и они видели, что глобализация ничего хорошего им не принесла. А вот тут появился человек, который сказал: я в эти игры не играю. А про Brexit очень красноречиво высказались две дамы, которых я увидел на BBC на следующий день после референдума. Репортёр их спрашивает: вы за Brexit голосовали или против? И эти дамы лет шестидесяти, такие аккуратные, приличные английские куколки из какого-то северного городка, отвечают: за. А почему? И они говорят: ну, хочется, чтобы всё было как когда-то. А как когда-то – это значит, не было иммиграции, из Брюсселя нам, англичанам, не говорили, как мы должны себя вести, Британия была совсем другой. Это ностальгия по временам, которых никогда уже не будет – они ушли безвозвратно. Эти чувства разочарования и обиды в разных странах проявляются по-разному. Но вообще, поправение в политике, которое во многих странах сейчас наблюдается, – это, конечно, признак того, что – ну надоело, надоело. И появляются люди, которые говорят то, что хочется услышать. Гитлера когда-то вот так и выбрали.

Но ведь на этой же волне – сделаем Америку снова великой, вернём Англию во времена королевы Виктории – и Путин когда-то поднялся.

– Да.

А долго на этом всём можно играть? Когда-то ведь это работать перестанет.

– Я не знаю. Я никогда не занимаюсь предсказаниями, потому что считаю их бессмысленным делом: я же не ясновидящий. Пока у Трампа, например, всё это работает, потому что в американской экономике всё очень хорошо, доллар крепок, количество безработных резко сократилось. Люди ведь голосуют прежде всего желудком и карманом. Но у нас из-за санкций люди всё-таки стали жить хуже, и популярность Путина снизилась – сейчас его поддерживает где-то 58% граждан. Это гораздо ниже, чем 83%, которые когда-то были. Тут и пенсионная реформа сказалась, и то, что всё-таки реальное финансовое состояние людей сегодня хуже, чем десять лет назад. Означает ли это, что поддержка Путина скоро упадёт настолько низко, что всё то, что есть сейчас, закончится? Я не знаю. Пока всё-таки люди в нём видят патриота, который вернул нам Россию. Горбачёв и Ельцин, мол, продали страну, а при Путине мы наконец встали с колен. Эта точка зрения пока ещё является ведущей в оценках народного мнения, и всё-таки её популярность упала.

Сейчас часто говорят, что интернет побеждает телевидение. Но ведь телевидение не вымерло, у него по-прежнему есть свой зритель. Почему?

– Потому что картинка всегда более привлекательна, чем текст, особенно для массового пользователя. Эмоциональное воздействие выше. К тому же, чтобы смотреть телевизор, ты не делаешь никакого усилия – тебе всё показывают. А чтение совсем другое дело, это процесс, который требует усилий. Наконец, чтобы что-то читать в интернете, ты должен иметь компьютер. А для многих россиян это не такая привычная вещь, как телевизор, который для большинства – важный предмет в доме. Ну и конечно, телевизор в России всё-таки до сих пор авторитет. В Америке когда-то говорили: «Я прочёл об этом в газете, значит, это правда». А потом стали говорить: «Этого не было по телевидению, значит, этого не было вовсе!» Вот у нас в стране так до сих пор думают. Не говоря уже о том, что интернет – это ведь частное мнение отдельного человека. Ну хорошо, какой-то Вася написал вот так. Ну и что? Кто такой Вася? «А мне Вася нравится». «А мне нет». Интернет – это поле для личных высказываний людей. Это отлично, это демократично, хотя сами высказывания там порой бывают совершенно не демократичными. Но считать, что у этих частных мнений такое же влияние, как у крупного телеканала, конечно, нельзя.

Но ведь интернет пытается развиваться в сторону телевидения – там теперь есть и свои видеоканалы, и прямые эфиры.

– Да, но действительно популярных среди них мало. Ну вот есть, скажем, Дудь. Всё остальное привлекает гораздо меньше внимания, даже канал Парфёнова на YouTube не то чтобы пользуется бешеной популярностью. Тут есть ещё один момент – он, может быть, не главный, но его нельзя игнорировать. Это размер экрана: картинка у телевизора больше и красивее, она воспринимается совершенно иначе. Поэтому все эти разговоры, что телевидение умирает, – это глупости, ничего не умирает. Более того, я думаю, что наступит такой день, когда в домах одна из стен будет огромным экраном и вы сможете надеть какой-нибудь прибор и войти в программу или фильм и участвовать в действии. Телевизор никуда не уйдёт: слишком уж он мощное средство влияния и заработка.

Раз уж мы заговорили о Дуде – в чем разгадка этой его внезапно возникшей популярности?

– Тут две причины. Во-первых, он интервьюер способный, а таланты ведь не валяются на дороге. Во-вторых, он очень точно чувствует свою аудиторию и играет «под неё» роль молодого человека. Манера одеваться, стричься, словесный набор – всё это, вместе взятое, очень соответствует тому, как нынешние люди от шестнадцати до двадцати двух представляют себя. Кстати, очень интересно, что с ним будет дальше. Ведь он сам-то уже далеко не молодёжь, ему тридцать два года – и он будет продолжать взрослеть. Наверное, ему придётся искать какой-то другой образ.

Я заметил: когда в устах медиаменеджеров начинают звучать слова в духе «мы создаём уникальный контент», всё, пиши пропало, лавочку можно прикрывать. Например, руководители СТС где-то лет двенадцать назад, вдохновлённые своими успехами, заговорили о «контенте», и тут же их сценаристы стали перебегать на ТНТ, где даже слово «передача» не использовали – там был живой капустник, и зрителю это нравилось. Насколько важен неформальный подход к ТВ?

– Он очень важен. Когда телепередача начинает рассматриваться как продукт, который продаётся и покупается, в этом есть определённая опасность, потому что это, конечно, продукт, но продукт очень особый. Это не телефон какой-то. И очень многое зависит от того, насколько руководство допускает – слово плохое, но я его всё равно произнесу – самодеятельность. Зрителю очень важно, чтобы у ведущего и его гостей была возможность вести себя не по заранее заготовленному сценарию. Когда зритель смотрит шоу, которое не может сойти с накатанных рельсов, он утрачивает интерес, даже если этот интерес у него был. А вот если он смотрит и всё время ждёт: «Что случится дальше? А что ещё будет?» – это совершенно другой уровень внимания. Ещё одна катастрофа – это утрата прямого эфира. На телевидении его всё меньше и меньше. Мы сами не замечаем, как пропадает нерв. Одно из громадных преимуществ телевидения – в том, что мы показываем вам то, что происходит в реальном времени. А когда программа делается в записи и всегда можно сказать: «Стоп! Давайте это переснимем», – это уже не телевидение, а газета – мы напишем, а вы завтра прочтёте. Ну вот осенью меня позвали вести программу к столетию Галича. Говорят: будет записываться шестнадцатого, а в эфир пойдёт девятнадцатого. Я говорю: а почему не сделать программу в прямом эфире? «Ну что вы!» Да, на американском ТВ тоже многое что идёт в записи. Но там цель другая: записали, взяли наиболее вкусные куски и дали в эфир для рекламы – смотрите послезавтра! Это я ещё понимаю, это делается для привлечения зрителей. А у нас это для контроля делается – чтобы не сказали чего-то лишнего в прямом эфире, лучше записать, перемонтировать. Вот я выхожу в прямом эфире. Но иногда приходится работать в записи. Например, когда гость – иностранец, который не говорит по-русски, его приходится писать. Это, конечно, всё приближено к прямому эфиру – у меня строгие временные рамки: ни минутой больше, ни минутой меньше. И всё-таки, если я оговорился и назвал Стива Джимом, я могу остановить программу и перезаписать. И пропадает внутреннее напряжение – ни у меня его нет, ни у гостя. Вот почему исчезновение прямого эфира – это большая потеря. Я даже больше скажу: сила телевидения заключается прежде всего в том, что зритель видит происходящее в ту же секунду, когда оно происходит. Ни он, ни кто другой не знает, что будет через секунду. Отняв это у ТВ, его превратили в своего рода кино: никаких неожиданностей не будет.

Иван Ургант
С Иваном Ургантом

Почему все эти «развлечения до смерти» такие скучные? То каких-то дельфинов дрессируют, то пародируют вчерашних знаменитостей типа Киркорова.

– Потому что развлекать – очень трудно. И самые удачные наши развлекательные передачи – это ведь форматы либо купленные за рубежом, либо скопированные. «Голос», например. Или «Вечерний Ургант». Иван Андреевич – мой близкий друг, он прекрасно острит, но это копия американской программы, не мы придумали этот формат общения. Какие у нас свои популярные шоу? Кроме «Что? Где? Когда?» и КВН, ничего не могу припомнить.

Кто из других ведущих вам интересен?

– Ведущих? Мне интересны не ведущие – мне порой интересно бывает посмотреть, что там за новая программа вышла. Например, вот сейчас на Первом канале появилась дискуссионная программа «Толстой. Воскресенье». Мне стало любопытно, я посмотрел две передачи. Там была парочка любопытных вещей. В частности, в одну из этих программ был приглашён политолог и экономист Дмитрий Некрасов, который в прямом эфире высказал мысли, абсолютно противоречащие тому, что у нас принято говорить. Это было занимательно. Там на него, конечно, сразу же напал Жириновский – и всё-таки он успел высказаться. Если же говорить о ведущих, то я всегда смотрел Парфёнова. Быть может, он был самым талантливым человеком на нашем ТВ. Я всегда смотрел Листьева. Он был личностью, все его передачи смотрели не из интереса к программе, а из-за него. Когда он ушёл, их перестали смотреть. Сказать, что я сегодня знаю таких ведущих, я не могу.

А сильно влияет на современное ТВ телекритика? Она вообще есть? Мне вот рассказывали такое наблюдение про театр: в советскую эпоху в театральной критике были хорошие зарплаты и в критику шли талантливые мужики с ярким, независимым мнением. А теперь там в основном какие-то группы фанаток отдельных режиссёров, например Богомолова, и уровень суждений стал микроскопический. С телекритикой так же?

– Я никогда не читаю критиков. При той политической обстановке, которая есть сегодня, как мне кажется, в телеиндустрии остаются в основном люди, которые на всё это согласны. А вот таких, о которых вы говорите, – со своим твёрдым, независимым мнением, – их почти нет. Потому что им всегда нужна свобода манёвра, а какая свобода манёвра там, где всё заранее записывается и заранее отсматривается? Ну и конечно, никто до сих пор не смог объяснить, почему одни эпохи дают богатый урожай талантов, а другие ими скудны. Вот в какой-то момент произошёл расцвет, скажем, итальянского кино – Феллини, Антониони, – а потом итальянское кино осталось, но никто не знает, кто там сейчас из режиссёров есть и что он снимает. Или вот Золотой век русской литературы – Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, а на дворе-то Николай I и время не то чтобы самое простое. Почему в одни времена происходит взлёт, а в другие – падение? Я не встречал убедительных объяснений. Но что касается телевидения, это в том числе потому, что остались вот те люди, о которых я вам сказал. Но вернусь к вашему вопросу о телекритиках. У меня сложилось впечатление, что главной своей задачей они считают разнос программ, ведущих, такое впечатление, что они от этого получают удовольствие, и, поняв это, я перестал их читать. Часто это люди, которым не удалось добиться успеха на ТВ, – вот они и мстят. Конечно, есть исключения, но я говорю о явлении в целом.

Что для вас идеальное телевидение?

– Идеальное ТВ – это то, которое не зависит от власти и не зависит от рекламы. Это общественное телевидение, которое содержится только за счёт взносов самих телезрителей. Такое телевидение существует. Не в чистом виде, но, например, PBS в Америке, BBC в Англии, NHK в Японии – это вот такое телевидение. Когда человек сам поддерживает телеканал, тут уже он по-другому начинает к нему относиться и может сказать: «Ребята, так не пойдёт, я вам ничего больше не буду давать». В Англии немного не так – каждый платит за телевизор 125 фунтов в год, и эти деньги идут на BBC, это всё-таки не ваш выбор. А вот PBS существует только за счёт подписки. Я думаю, к этому надо стремиться. Но у нас такого нет. Наше так называемое «Общественное телевидение» финансируется государством, а генерального директора назначает президент страны.

За какими мировыми событиями вы следите? Что вам интересно?

– За политикой, конечно. Меня интересует то, что происходит в Соединённых Штатах и Западной Европе – конкретно, во Франции, Германии, Великобритании. В Китае, конечно. Кроме того, меня очень интересует культура. Я не так давно был на совершенно потрясающей выставке Брейгеля Старшего в Вене, Фриды Кало и Диего Риверы в Москве. У меня довольно широкий спектр интересов – вообще интересно жить пока ещё. Я много езжу, выступаю в разных городах России и за рубежом и получаю от этого не только удовольствие, но и много информации. Когда люди задают вопросы, это даёт представление о том, что  их на самом деле беспокоит.

Скоро 8 Марта, и в телевизоре начнётся «Дискотека 90-х». Мне иногда кажется, что даже если её уже никто смотреть не будет, нам всё равно её будут показывать – просто из-за инерции мышления медиаменеджеров. Это так?

– Люди, которые ломают формат, – это вообще редкость, и, как правило, они сталкиваются с очень большими трудностями в любой области – в живописи, музыке, философии. И на телевидении есть мнение, что если люди что-то кушают, к чему-то привыкли, то не надо это трогать. И любые попытки что-то сломать, изменить встречаются в штыки. Это нормально, так человечество устроено. «Ты что, не знаешь, что Земля плоская! Круглая? Что за глупости!» Ну и коммерческая составляющая тут большую роль играет – руководители каналов боятся потерять деньги, что-то поменяв. Конечно, время от времени телевидение делает опыты – запускает новые форматы и смотрит, есть ли рейтинг. Но то, о чём вы говорите, существует – есть определённые представления о том, как всё должно быть: опыты делаются в рамках этих представлений. И вообще, телевидение – это не первооткрыватель, не революционер. Оно рассчитано на массового зрителя и не работает на всех других. Или работает очень поздно – после двенадцати часов ночи, потому что ночью рекламы, по сути дела, нет, и можно сколько угодно экспериментировать.

Мой знакомый телевизионщик снимает для одного канала передачи про атлантов, марсиан, экстрасенсов. Он мне дал почитать сценарий своей передачи. Я в ужасе был! Говорю ему: «У тебя же тут логики нет. Если б я в газете такое написал, меня б уволили». Он говорит: «Какая логика, тут видеоряд всё решает. Вот, например, нужно показать, что в Америке конец света наступил. Я сделаю нарезку. Овечка Долли! Падают башни-близнецы! Геи целуются! Какой-нибудь араб кричит! И у зрителя сразу челюсть до пола: да, конец света». Это всё так на ТВ?

– Это так. Потому что телевидение прежде всего действует на эмоции, а не на логику. Даже когда в шоу идут политические споры, выигрывает тот, кто просто орёт, кто нажмёт на набор определённых триггеров, а не тот, кто спокойно излагает.

Возникает ощущение, что зрители включают ТВ примерно затем же, зачем приходят в магазин готового платья – купить себе готовое мировоззрение. Самому надо думать что-то, соображать – а тут включил и сразу скачал в мозги всё, что надо знать про современную жизнь.

– Каждый народ достоин своего правителя. И своего телевидения – тоже.

фото: АО «Коммерсантъ/FOTODOM; GRIGORY SOBCHENKO/KOMMERSANT/FOTODOM;GETTY IMAGES RUSSIA; VASILY SHAPOSHNIKOV/KOMMERSANT/FOTODOM; Сергей Иванов/PHOTOXPRESS; Владимир Астапкович/МИА "Россия сегодня"

Похожие публикации

  • Клоун Федерико
    Клоун Федерико
    Федерико Феллини всегда огорошивал биографов противоречивостью своих «показаний». Постоянно меняя их, как хамелеон окраску, Маэстро добился на этом пути замечательных результатов: теперь уже ни один биограф не сможет определить, где правда, а где чистейший вымысел
  • Байопик
    Байопик
    «Биографическая картина», «фильм-биография», как расшифровывается и переводится английское сокращение «байопик», востребована сегодня у зрителя едва ли не больше других кино- и театральных жанров. Почему?
  • Юрий Башмет
    Юрий Башмет
    У художника Ренуара была следующая жизненная философия. «Я, − говорил он про себя, − как пробка в воде». Имел в виду: несёт по течению – и пусть несёт, прибило к берегу − значит, так надо, потому что, куда нужно, обязательно и так вынесет. Вот и Башмет всё время повторяет: все его удачи в жизни дело случая. Всё складывалось само собой. Но что-то же помогало ему рано или поздно оказываться в выигрыше. Так что же помогло?