Радио "Стори FM"
Отшельник

Отшельник

Автор: Игорь Свинаренко

Поэт, писатель Михаил Тарковский, преемник Валентина Распутина, как о нём всё чаще говорят, четвёртый десяток лет живёт в тайге на Енисее. Эти места ему открыл когда-то его дядя Андрей. Тридцать лет – многовато для эпатажа публики, для работы на имидж. А тогда – ради чего это всё?

Я познакомился с Михаилом лет пятнадцать назад, когда он только начинался как писатель и ещё не ездил представлять русскую литературу в Париж. Я стал с ним видеться по поводам и без, писать про него. Это очень интересно. Чего уж там, племянник и внук великих Тарковских, которые занимают высокие строчки в списке русских классиков. Михаил серьёзно относится к своей миссии (русский писатель), говорит о ней с некоторым пафосом. 

Из москвича он превратился в провинциала, не то чтоб в «деревенщика», но что-то в этом роде. Чтоб из столичного персонажа сделаться почвенником, съехать из Белокаменной на Енисей – ну, надо иметь запал. Какой резон? 

Тексты, конечно, важны, но биография обычно перевешивает, перебивает. Нужны приключения, в идеале это какая-нибудь война или охота, как правило африканская, романы с заметными красавицами, отъезд на Запад и, может быть, возвращение с него через какое-то время. Ну вот чтобы вместо Запада – Восток, Сибирь, дикие края, тайга, это да, это исключительно!

Я решил непременно махнуть туда к нему в Бахту, на Енисей… Между прочим, он у себя в Бахте храм построил, во как! (Не один, но он был заводила, организатор. –  Прим. авт.) И он так смачно описывал, как туда добираться:

– Если летом, то сперва самолётом до Красноярска, а потом теплоходом двое суток – прям до деревни. На пароходе, конечно, классно… Сел в каюту, пьёшь пиво, смотришь на берега, тебя подвозят прям к деревне. Причала нету в деревне. Но к теплоходу лодки выезжают обязательно – встретить кого, посадить, рыбу продать. Лодки сразу выскакивают! Событие какое – пароход! Это ж не каждый день, а раз или два в неделю. Праздник… А зимой – от Красноярска самолётом, Як-40 или Ан-24, час сорок до Подкаменной Тунгуски, а дальше пятьдесят минут на «восьмёрке» (Ми-8), она по четвергам летает…

В своё время я туда так и не собрался, не добрался. И все наши с Михаилом разговоры протекали в столице, на его брошенной родине, в злачных её местах.

Ты для чего поселился в тайге? Создать биографию? – спрашиваю я его в лоб. –  Сейчас ни у кого из писателей нет биографий, а у тебя есть. Ты – таёжный охотник.

– Я просто захотел – и поехал. Я не думал ни о чём. И ничего писать не собирался.

Но как же ты попал в дикие места? Ты осуждаешь цивилизацию и бежишь от неё, проповедуешь жизнь на природе?

– Да ну… Это все хренософия, болтология. Я просто поехал, и всё... Очень распространённый вопрос: что человека заставляет сменить место? Думают, вот, он бежит от дискомфорта, который был на старом месте. Но часто причина в том, что человеку просто нравится, даже слишком, новое место, куда он едет. 

У меня предлог мог быть любой, но на самом деле причина была такая: мне просто хотелось быть среди этих ёлок. Нравилась безумно тайга, вот это пространство огромное. Я когда смотрел на географическую карту России, особенно на зауральскую часть, меня просто начинало трясти, так туда манило. Это такой азарт!

Я каждый год в Сибирь ездил с биологами в экспедиции. Ещё школьником начал! Потом уже студентом в Туву ездил, на Байкал, на Енисей. Там мои друзья работали в экспедиции. Однажды я зимой в Туруханский район приехал и понял, что должен там остаться. И сразу мне предложили работу на биостанции... Я пять лет там отработал. Вместе с напарником, его зовут Анатолий. Потом он ушёл в охотники, следом за ним и я. Мы ушли… Это путь, тут всё логически одно из другого следует.

А не больше ли свободы вот здесь, в Москве? Вот ты, например, пошёл бы, наторговал себе нефти на миллион долларов, а после делал бы что хотел. А?

– Это сказка, такого не бывает. Так не получается. Я думаю, что, как только человек заработает миллион, сразу начинает второй зарабатывать. Остановиться нельзя! И потом, мы и так делаем что захотим. Вот я напарнику Толяну говорю: «Слушай, вот было бы у тебя бабок до хрена, что б ты делал?» Он отвечает: «Ну что б делал? На вертолёте на охоту забрасывался бы и охотился. Ну жрал бы что-то другое, а делал бы всё то же самое».

Это как в анекдоте, когда белый учит туземца: заработать на сборе бананов, а потом лежать под пальмой и ничего не делать. Туземец говорит: «Так я и лежу…»

– Да, да, да.

Это как с цыганами. Их долго презирали за дикий образ жизни, а теперь все мечтают так же жить – иметь кучу детей, путешествовать, селиться на природе, жарить шашлыки на свежем воздухе…

– Ну да, есть такое. Вот когда приезжают иностранцы в тайгу, они же тоже начинают так себя вести.

Ты возил?

– Было дело. Они отдаются обстановке! Иностранцы на этот отдых в тайге тратят такие же бабки, как если бы они на Канары съездили. Даже больше!

Типа знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Можно сказать, что ты живёшь на курорте?

– Мы обсуждали это с Толяном. Когда стоит прекрасная погода, градусов десять тепла, я говорю: «Вот было бы так всегда». Он не соглашается: «Да ты чего! Это было бы райское место! Тут все торчали бы, заколебали бы! Нас бы тогда выжили отсюда!» Там мало народу, потому что то комар, то морозяка, то транспорта нет. Это лимитирует.

 А так – конечно, классно, в принципе. Живёшь один, никто тебе на пятки не наступает, всегда можешь уехать на какую-то речку, где никого нет, поймать рыбину. Завёл мотор – и поехал! Ощущение такое, что ты хозяин жизни. Всё зависит от тебя. Как в одном моём рассказе говорится, мир сведён до размеров, когда в нём можно навести порядок своими руками. Вот и всё. А в городе – не-е-ет. В городе ты зависим от множества обстоятельств, у тебя нет ощущения, что ты хозяин положения. В городе важно одно: количество бабок. Чем больше у тебя бабок, тем сильнее у тебя ощущение, что ты хозяин. Но свободы всё равно нет! Свобода – в тайге.


Я его бесконечно подкалывал (пока он не стал очень серьёзным), и он вёлся.

Вот у вас вроде свобода и чистота, ты об этом много говоришь, а живёте вы на деньги, которые за продажу соболей. Вы фактически кормитесь с того, что миллионеры покупают своим девкам шубы.

Он возмущался:

– Нет! Нет! Настоящие таёжные мужики таких вот, в шубах, презирают. Дама, которая соболя носит от Диора, там она вообще для таких людей дерьмо. Они её презирают, им отвратительны эти дамские штучки, они ненавидят всё это!

Скажи-ка, Миша, -- продолжал я, – а не жалко тебе зверей убивать?

Он снова кипятился:

– Жрешь курицу, носишь ботинки из кожи? Тогда молчи, за тебя другие убивают, это ещё циничнее! Охота – это образ жизни. Там убийство – это одна тысячная тех дел, которые ты делаешь, – по времени, по объёму.

Да я пошутил. Убивай зверушек на здоровье! Стреляй ради бога! Но это очень интересно, что ты так завёлся. Скажи, пожалуйста, а каких ты вообще там зверей добываешь?

– В основном соболя, белку. Ещё там росомаха, медведь, лось, олень, глухарь, тетерев, рябчик. Медведь – он и на шкуру идёт, и на еду, и на блёсны… Но главное в медведе то, что он враг: не убьёшь его, он тебя потом на уши поставит. Враг – он же избушки разоряет. Залезет, разворотит там всё, сожрёт всё, что можно.

 

Я продолжаю свои попытки вывести Мишу на «момент истины».

Вас ведь можно сравнить с пионерами, со следопытами, которые были у Фенимора Купера. Они делали то же самое, что вы, так?

– Ну, в принципе, да. Но разница в том, что они шли завоевывать, они шли за золотом. Они жили дикой жизнью, но в итоге принесли дикарям цивилизацию. А у нас как бы наоборот. У нас в тайге это дурной тон – нести цивилизацию. Наоборот, смысл мы видим в том, чтобы раствориться в природе, чтобы стать не хуже хетов и левингов.

О как. Если бы по вашему принципу действовали американские пионеры, то они, наоборот, стали бы ходить в перьях, с томагавками, жили бы сейчас в ладу с природой рядом с дикарями?

– Да, конечно.

Как талибы?

– Конечно, конечно! Хотя поскольку мы люди русские, то у нас в результате получается нечто третье. У нас получается свой вариант.

Тебе с таким вот твоим опытом, наверное, легче понять талибов, да?

– Про талибов мне сложно говорить. Но я чувствую иногда, что ребята, может, правы, по большому счёту. Они своей жизнью живут, ненавидят американцев и цивилизацию вообще… Понимаешь, там чаще встречаются люди, которые, скажем так, о чём-то задумываются. Там всё-таки осмысленно живут. А тут люди только гоняются за деньгами, им некогда ни оглянуться, ни подумать, ни поговорить с человеком. В Москве все занимаются выживанием. Как дикари в дикой природе.

Значит, какой в итоге приговор Западу?

– Откуда я знаю? Я что, президент, что ли? Какой приговор? Никакого. По фигу мне этот Запад. Нам своей жизнью жить, вот и всё.

И вообще, в истории любой страны есть период освоения каких-то новых земель, согласись. Человека из первобытно-общинного строя притаскивают в ХХ век не спрося его согласия. Он не готов к этому, он гибнет. Любой контакт, он всегда гибелен для более низшей цивилизации. Это раз. 

А второе – то, что в послевоенные годы неправильно велась национальная политика по отношению к малым народам. Не нужно было их свозить в посёлки, в интернаты, привязывать их к магазинам. Надо было их оставить на первобытном уровне… А так – они гибнут. Вот кетов, допустим, осталось меньше семисот человек. 

Они исчезнут лет через пятьдесят… Что происходит теперь? Опять дискриминация. Но северные народы сейчас находятся в более привилегированном положении, чем русские! Это маразм, то есть нарушение прав человека фактически. Вот у меня, например, никаких привилегий нет. Все должны быть в равных условиях, я считаю…


«У всех идея фикс — жить в Москве. А за что здесь держаться? За безумный город, толкучку? Мёдом намазанная, эта Москва...»

Михаил Тарковский


Немало мы поговорили и про гурманство, про изысканную еду. Казалось бы, где она и где деревенский лесной житель? Но нет, шалишь!

– Я люблю рыбу малосольную, почти сырую. Ещё очень люблю кусочек глухаря сырого съесть – с солью, с перцем.

Это сашими называется?

Нет, это там называется собудай. Или сабудай, не могу точно сказать. Значит, соль с перцем смешивается, и макаешь туда кусочек мяса, – ну, как строганину обычно едят. Очень я это люблю. (Я после вспомнил – столько всего было! – про то, как впервые отведал этот сабудай ещё в 1980 году, сбежав от Московской олимпиады на тот же самый Енисей, вот буквально в Туруханский край, в котором и расположена Бахта. Ну и после на Байкале мы точно по этому рецепту закусывали сырой рыбой с русскими специями. – Прим.авт.)  

Глухарь, у него грудные мышцы красные, а вот если дальше под них залезть, так там пласт белого мяса. Вот это очень вкусно. Там такая обтрёпанная обстановка, лодка обшарпанная, ветер херачит, такая серая волна, тучи такие. А ты сидишь и запросто берёшь и ешь глухаря или какую-нибудь рыбину роскошную. Такая гордость за себя, что такую еду по ресторанам жрут, а мы вот, простые ребята, грязные, в провонявших бензином фуфайках, у нас руки чёрные, в чешуе в рыбьей, запросто едим деликатесы! Сильное ощущение! Вот почему Север так затягивает? Как раз потому… 

Но есть и ещё кое-что невероятно важное… А что с женским полом? Как без него там, в тайге?

–Да, краеугольный вопрос, сложный. У каждого охотника есть мечта – бабу завести. Это как у зеков мать – святое, так у охотников – баба. Причём все понимают, что это граничит с маразмом, потому что она там, в тайге, на хрен не нужна. В тайге, там промысел, там работают, там эта баба – просто обуза. Но мечта эта очень сильна.

Но ты же сделал это! У тебя ведь даже рассказ про это есть, как ты бабу брал в тайгу.

– Нет, не было такого. Это я всё придумал. Это выдумка – просто мечта материализовалась. Всё-таки бабе нужен минимум какого-то комфорта… И потом, раз ты её привёз, так надо всё время с ней сидеть, а у тебя участок здоровенный, там десять избушек, надо ловушки обходить.

Большой участок?

– У меня – маленький, четыреста двадцать квадратных километров, десять на сорок. А у моего соседа Генки Соловьёва – полторы тысячи квадратных километров. Ушёл, а женщине одной сидеть десять дней, ждать тебя… Зачем тогда брать? А ходить там непросто, особенно по осени, когда снег ещё маленький. На лыжах ещё рано, так что лыжи под мышкой, а ты с грузом, идёшь, ставишь капканы, кулёмки, постоянно собаки лают, где-то, хрен знает где, соболей загоняют, ты бегаешь туда-сюда. 

Приходишь в следующую избушку ночью, с фонариком уже. Ну какая баба, какая баба это выдержит? Да… Бабе там места нет. Но там настолько все чувства обостряются, что появляется это звериное, первобытное чувство – что нужна женщина. На уровне того, чтобы разделить с ней этот мир, который требует этого. В основном у охотников жёны, которые сидят в посёлке. Выбор там ограничен, в деревне трудно найти себе невесту. И у охотников, и у староверов, которые там неподалёку живут, есть такая проблема, – они пишут в дальние посёлки, ищут невест. Мне вот хочется, чтобы женщина не просто бегала со сковородкой по хате, а чтоб я мог с ней поговорить, чтоб она, там, книжки читала… 

С этим у него всё решилось – есть семья и двое малышей. Ну и славно.

Расскажи про Андрея! Дядю своего.

– Все спрашивают, спрашивают… Ладно.

Мне кажется, что он видел меня насквозь, всю мою глупость и несостоятельность. Мне кажется, что он был выше тех, кто строил искусство на создании крамольных аллегорий, которые очень любила расшифровывать интеллигенция… Дядька-то лепил напропалую то, что думал. Мне у него очень нравилось то, что он вот перешагивает сразу в классику, вот классическая хватка у него такая. И я смотрел очень много его фильмов. Может, я раскрываю какие-то свои карты, но я, когда пишу прозу, руководствуюсь теми законами, которые он в своих фильмах показал.

Это какие такие законы? Ну-ка, сформулируй!

Это какое-то предельное раздевание души, это как расшелушивание луковицы – когда вся эта корка снимается, и остаётся голый кристалл человеческий. Каждый человек испытывает какие-то моменты слабости и силы. Вот когда человек не боится быть обнажённым, когда ложную силу снимает с себя – как раз в этом его сила. Так вот герои Андрея не боятся быть слабыми. Вот ты – русский человек, ты сейчас можешь плакать, а завтра хохотать, рожу кому-нибудь бить, если это мерзавец. Вот в этом сила, может быть.


Ещё мы поговорили про Астафьева, другого классика, с которым Михаила сводила жизнь.

– Я послал ему повесть, и он сказал о ней, что это для него как глоток свежего воздуха. И мне это так стало приятно… Это меня внутренне поддержало. После этого у меня началась как бы новая жизнь. У нас было несколько встреч. Я ездил к нему в Красноярск, мы разговаривали с ним. Он хорошо ко мне отнёсся, внимательно, для меня это целый кусок жизни. 

Он – настоящий, в нём нет всего того, что есть во многих столичных писателях. Мне очень запомнилось, как он рассказывал, что вот его приглашают везде в качестве великого писателя и свадебного генерала. И говорит: «Вот сижу я там, и мне стыдно…» Действительно, веришь, что ему стыдно. Он высказывал какие-то мысли, которые и у меня тоже были, – родные мысли звучали. Он всегда говорил: «Тебе нужно из тайги выбираться, переезжать в город, если ты хочешь писателем быть». А я ему говорил: «Ну как я поеду? Я прикипел уже. Когда из Бахты уезжаю, у меня такое чувство, что я буду предатель, если уеду». Он говорит: «Слушай, у меня тоже бывает такое!»

Скажи мне, как ты видишь свой писательский успех? Что бы ты хотел в итоге получить? Памятник при жизни? Нобелевскую премию? Свой собственный музей?

– Нет, ни хрена. Хочу, чтобы я спокойно мог жить в Бахте на свои гонорары… Но этого не будет. Потому что та литература, которую я пишу, не будет пользоваться коммерческим спросом. Я ж не Пелевин, или кто там сейчас у вас за первого?

Смотри, ты ездишь в тайгу, которая для тебя что-то типа монастыря, а Пелевин – чисто в монастырь. В Корею.

– Но это же всё опопсовлено, понимаешь?

Почём ты знаешь? Может, он действительно такой?

– Мне кажется, он шоумен…

Да, с таким подходом вряд ли ты одолеешь московского тусовочного читателя…

– Да и хрен с ним. Тебя-то устраивает мой ответ?

Хороший ответ, красивый.

      

ДОСЬЕ

Родился в 1958-м, в Москве

«Спокойно могу говорить и деде, и о дяде, виделся с обоими. С дедом чаще, с дядей – только в детстве… Произведения их оказали на меня влияние… не убоюсь: всеобъемлющее».

Окончил в Москве школу

«Мы жили аскетично, скупо в материальном плане, но я со страхом думаю: а вдруг бы было иначе? У классиков – и у деда, и у дяди – были свои семьи, своя жизнь, свой, что ли, высший пошиб, квартиры писательские, дома творчества, круги общения, но, повторяю: это всё было от нас далеко, и у меня до сих пор ощущение и восторга от причастности к этим людям, и нашего бедного, что ли, родственничества. А о том, что дед поэт, я узнал довольно поздно и полшколы думал, что он астроном. Я знаю, что такое столичный писательский дух…»

«Поступать собирался на биологический факультет МГУ, но два раза провалил экзамены, так как был троечником. Все, кто проваливал экзамены в университет, по традиции, скопом шли в пединституты. Туда поднаторевшим на сложных эмгэушных экзаменах поступалось легче – в педе все было проще. На собеседовании декан нас корил: «Зачем вы сюда идете, чего вы мне свои грамоты с биологических олимпиад суете? Вы же не собираетесь работать в школе…» Мне до сих пор стыдно и за его укор, и за свои слабые и лукавые ответы.

Окончил пединститут, география/биологии. 

Уехал на Енисей, о котором много слышал от великого дяди Андрея, работал на биостанции, после стал PH (professional hunter) -- ушел в охотники.

«Я остался один-одинешенек на биостанции осенью... Вот этот постоянный информационный фон, который всегда есть, даже в деревне, заглох. Все схлынуло. Я читать стал очень много. Я себя услышал, открылся родник, – и из меня поперло: я стал стихи писать, записки какие-то. Это можно сравнить с монастырем. Я как будто на покаяние, на испытания ушел.

«…Требования к себе как к писателю у меня, конечно, всегда были выше и жестче, чем к охотнику. Здесь прав Набоков, который сказал, что никогда бы не пошел лечиться к Чехову».

 «Писателем-то еле-еле считаю. Вы кто? Пис-с-а-а-тель. Тфу! Хотя говорю, конечно. Охотником гораздо проще себя назвать, да только настоящие охотники-промысловики - это мои товарищи, для которых промысел – их единственное и главное дело жизни. И я им в подметки не гожусь».

фото: Личный архив М.А. Тарковский

Похожие публикации