Как превратить серьёзного человека в божественного дурошлёпа

Я недавно общался с Евгением Маргулисом, и он мне рассказал потрясающую историю, что вас якобы журналистка какая-то спросила, извините, а как вас по отчеству. Было такое или это байка?

– Нет, это довольно часто происходит. «Константин, не знаю вашего отчества» или «не помню вашего отчества». Меня такие инциденты даже больше радуют, чем огорчают. Потому что большинство меня воспринимает как сына Аркадия Райкина.

Уже не большинство.

– Нет-нет, большинство.

Константин Райкин с родителями и сестрой

Ну, вы-то общаетесь, наверное, в основном с людьми, которые помнят ещё Аркадия Райкина? Конечно, выросли уже целые поколения, которые, к сожалению, даже не слышали про этот бренд, как и про многое другое.

– Грустно, конечно, но бог с ними. 

Превентивно хочу поинтересоваться, есть ли вопросы, которые вам задают чаще всего?

– Я не так часто интервью даю… Даже не знаю, что ответить.

Тогда журналистский вопрос, который вам запомнился?

– Слушайте, а зачем вы меня про это спрашиваете?

Чтобы случайно не задать тот вопрос, что вас раздражает. Помню ваш рассказ о том, что привлекает в актёрской профессии. Когда на сцене вы ощущаете, что овладеваете залом. И чувствуете себя как бы повелителем душ. Значит ли это, что те люди, которые не чувствуют эту магию, для вас просто не существуют?

– Я вообще как-то к людям привык относиться с уважением.

Однако это недостаток в вашей системе координат – отсутствие у человека этого рецептора?

– Ну, во-первых, я не думаю, что это отсутствие рецептора. Я думаю, что это отсутствие культуры, которая подвигает человека прийти в театр. А рецептор-то у него есть. Он просто сам про это не знает. Я совершенно уверен, что если спектакль сильный, то абсолютное большинство людей подвластно его магии.

В репертуаре вашего театра что бы вы назвали? Вот представьте себе, что есть человек, который никогда не был в театре, его надо просто сразить…

– Я бы посоветовал прийти на «Лекаря поневоле» Мольера, где играют три артиста всего. Это такой спектакль-реверанс Аркадию Райкину. Его ноу-хау мгновенных перевоплощений, которыми он просто удивлял любителей театра. Когда он один играл массу ролей одновременно в миниатюре, в одной пьеске небольшой, появляясь из разных дверей, в разных видах, в разных костюмах и в разных образах. Мы пытаемся этот способ разработать в преподавании, в методологии актёрского дела. И наших молодых артистов воспитать в любви к таким мгновенным перевоплощениям. Вот «Лекарь поневоле» сделан по этим принципам. Как бы детский спектакль для взрослых. Вроде взрослая публика, но ведут себя как дети. Открывают рот от таких наивных театральных чудес. Три-четыре секунды полного детского обалдения дорого стоят. Вот ради такой метаморфозы – превращения умного человека, серьёзного, современного, взрослого, в дурошлёпа такого божественного, безвозрастного – ради этого, собственно, и сделан этот спектакль.

Знаю, что вы не принимаете совершенно такое топливо, как алкоголь.

– После спектакля запросто и с большим удовольствием.

Иногда человеку надо перед тем, как выйти на сцену…

– Нет, не надо. Не пытайте меня. Вы другого ответа от меня не услышите. Абсолютно не нужно, даже преступно. Это чудовищная практика, порочная, которая настоящими профессионалами преследуется и карается жестоко и безоговорочно и не подлежит никаким вообще обсуждениям на этот счёт. 

"Служанки" Романа Виктюка - хит конца 80-х, пряный, эмоциональный, эпатажный

Вы легко заводитесь.

– Потому что совсем не обязательно пьянству потворствовать. Даже в нашей стране. Пьянство, если с ним не бороться, обязательно расцветёт. И я борюсь с этим. Если что-то унюхиваю или учуиваю, с человеком сразу расстаюсь, независимо от того, кто он, какие у него заслуги. Это, кстати, традиция Аркадия Райкина. Это было безоговорочно при папе.

А скажите, как вы тогда к запретам законодательным относитесь? Например, вы же знаете, что приняты нормы, по которым нельзя демонстрировать в кино употребление никотина.

– Плохо к этому отношусь. Очень плохо. Это дико нелепо. Идёт какой-нибудь фильм, где фонтаном льётся кровь, друг друга люди убивают, отрубают башки, при этом написано: «В фильме демонстрируются сцены курения. Курение опасно для вашего здоровья». Ничего себе, думаю, а отрубание башки не опасно для вашего здоровья? А пускание крови фонтаном? Ну это хрень какая-то. 

Призванная продемонстрировать избирателям, что кто-то в поте не зря получает свой кусок пирога…

– В общем, да. 

А запрет на употребление, в том числе и на сцене, ненормативной лексики?

– Тоже плохо отношусь.

А вы ненормативную лексику употребляете?

– Я-то? Я употребляю. Это, к сожалению, характернейшая особенность народной речи, причём любого его социального уровня и слоя. Так говорят интеллигенты, так говорят бомжи, так говорят в армии, так разговаривают школьники. И так разговаривают люди, которые это запретили. Понимаете? Я в Общественной палате сидел два года. И как раз насчёт мата выступал. Регламент выступления – пять или шесть минут. А меня разнесло на просто ураганную речь минут на десять. 

Но без употребления?

– Без. Так вот, мне потом сказали: мы не могли вас остановить, вы так увлечённо говорили. Я ответил: если бы мне позволили употребить вот эти четыре запрещённых слова, я уложился бы и в минуту… Запрет на слова – это, мне кажется, совсем не тот путь. Сразу вспоминаются запреты на виды музыки, на разные жанры. Я помню очень хорошо запрет на джаз, на рок-н-ролл. Запрет на саксофон. Нельзя этих слов употреблять?! А как снять документальный фильм про армию? Про войну? 

Ну ведь раньше же обходились? И фильмы про войну отличные снимали.

– Ну, это не довод. Раньше обходились, скажем, и без рок-н-ролла. Человечество переступило этот рубикон, скажем, нецензурной речи. Мировая культура переступила. 

Культура ли? Может, как раз бескультурье?

– И в кино, и в театре, и в литературе это уже есть. Обратно этого джинна в бутылку не затолкать. Но ограничения должны быть. Надо предупреждать. Кто-то это не терпит, понимаю. И вообще, ничего хорошего в этой речи нету.

Кроме ёмкости и лаконичности, как вы заметили.

– Есть замечательные, интересные фестивали. «Любимовка», «Евразия», где современные отечественные драматурги представляют свои пьесы. И вот всё, что мне кажется по-настоящему интересным и талантливым, как правило, не проходит по этим параметрам. Там употребляется это. Потому что отражает нашу реальность. А запреты – как глупая борьба с зеркалами. Надо с этим бороться в жизни, а не на экране и на сцене.

Позвольте вас спросить тогда, а в жизни бороться – это как? К каждому несознательному матерщиннику, воспитанному подобным образом на бюджетные, кстати, деньги, приставить финансируемого из того же бюджета сознательного полицейского, чтобы с помощью усвоенного им из раскрепощённого кино и театра высококультурного мата строго запретить несознательному матерщиннику некультурно выражаться? 

– Главная функция искусства – отражать жизнь. Какая жизнь, таков и экран, такова и сцена. «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Но вы же согласитесь, что не всякая работа представителя любой из творческих профессий становится фактом искусства по определению?! Кстати, раз уж мы о запретах, вот Ридли Скотт переснимает все сцены, в которых был задействован Кевин Спейси. Вы знаете, что Кевин Спейси стал объектом расследования. Сексуальные домогательства и прочее. Вы считаете, в России возможно такое: человек, как это называется, спалился в тёмной истории и будут переснимать отснятые уже сцены?

– То, что происходит в Америке, мне жутко не нравится. Кевин Спейси – замечательный, фантастический артист. И то, что они там переснимают, по-моему, это глупость какая-то. И вообще позор. Временная победа мещанства над искусством, над здравым смыслом, над чем-то настоящим. Он гениальный артист просто. Что ещё нужно? А то, что вдруг узнали про его личную жизнь… Ну и что? Помните, у Пушкина? «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружён. Молчит его святая лира, душа вкушает хладный сон. И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Ну, какая-то группа мещан, не вызывающая у меня уважения, решила этим воспользоваться. Вот как я к этому отношусь. 

Раз мы про Голливуд заговорили… Известная история, что вы отказались в своё время от предложения Спилберга, от гонорара 17 миллионов долларов. Я так и не нашёл нигде, что же это было за предложение?

– Я и сам не помню. Я отказался, даже не узнавая подробностей. Просто у меня действительно были «ёлки». Был целый ряд планов для меня очень важных, интересных. Ну конечно, Спилберг замечательный режиссёр. И я обожаю смотреть его фильмы. Но у него свои радости, у меня – свои. Мои радости нисколько не меньше, чем у него, ей-богу.

Гонорар 17 миллионов долларов наверняка больше, чем…

– Это был аргумент, которым я мог давить на своего директора. И говорить, что я от 17 миллионов отказался. «Понимаете, как вы должны вообще меня любить?» 

Но на самом деле ведь любопытно узнать вот, кто там сыграл вместо Константина Райкина? 

– А зачем? Я же живой человек. Вы думаете, я не пожалел немножко? Конечно, пожалел. Зачем узнавать, каков на вкус этот пирог, от которого я отказался? Ну расскажите мне, кто же его всё-таки съел вместо меня? Да бог с ним, не буду. 

Часто приходится жалеть? Что-нибудь сделали, кому-нибудь что-то сказали, потом жалеете?

– Приходится, конечно. Кто-то вот такой, как я, такому, как вы, даёт интервью. И говорит: «Я ни о чём в жизни не жалею». Это такая неправда! Красивая фраза, несущая в себе очевидную для меня ложь. Ну как это не жалеть? Путь твой может в общем и целом тебе казаться правильным. Но на этом пути ты всё равно совершаешь кучу ошибок, кучу оплошностей. Ты много раз спотыкаешься. Ты бываешь невнимателен. Ты бываешь груб к людям. Ты бываешь эгоцентричен. Ты потом вслед самому себе думаешь: «Господи, зачем я так?» Ну это же нормально. Неужели у кого-то бывает по-другому?

Семь лет назад вы основали Высшую школу сценических искусств. Сначала актёрский факультет. Затем ещё открыли несколько факультетов. Почему только актёрский бесплатный, а три остальных платные?

– Потому что, как показывает практика, именно в актёры большинство абитуриентов талантливых приходит из малоимущих, низкооплачиваемых слоёв…

Может быть, дети из обеспеченных семей просто не идут в актёры?

– В актёры идут из всех слоёв. И хотят артистами быть почти все. Вот почти все. И даже высокое начальство, и даже люди патологически богатые хотят ещё и артистами быть. Об этом мечтают все: об актёрской славе, об автографах, о рукоплесканиях, о съёмках в клипах, о красной дорожке. Буквально все. 

Ну, здесь бы с вами поспорил, просто вокруг вас люди из шоу-бизнеса, люди из богемы, которые…

– Не спорьте со мной. Нет, нет и нет! Начальство крупное и олигархи – все хотят быть артистами. И в свободное от олигархической работы время снимают клипы, снимаются в клипах, и наряжаются, и готовят стихи, волнуются, забывают слова, надевают парики, примеривают какие-то костюмы, потеют и хотят быть артистами.

Ладно, спорить не буду. У меня свои наблюдения, у вас свои. А на звукорежиссуру, например, почему вы набираете на платной основе?

– Потому что звукорежиссёров может быть меньше и их можно учить позже. На самом деле, уже инженерные тут нужны знания, навыки. То есть это будет второе высшее образование, которое вообще обязано быть платным. То же и с менеджерами. 

Это не значит, что дети богатых родителей не могут быть талантливыми. Это просто процент. Вот если ты хочешь набрать сильный актёрский курс, то надо привыкнуть к мысли, что две трети из них будет из малоимущих семей. Я имею с этой статистикой дело каждые четыре года. А я ведь лично прослушаю немыслимое количество народу. У нас конкурс – около двухсот человек на место. Это очень много. Честно говоря, я был по-хорошему удивлён, что именно ко мне в такое, в общем, ещё не намоленное место стремятся! Есть же бренды, Школа-студия МХАТ, «Щука», «Щепка», РАТИ, бывший ГИТИС, это же такие мастодонты, с огромным авторитетом! 

Да, но, наверное, стремясь к вам, рассчитывают получить потом и место работы? Вы в «Сатирикон» же набираете – фактически под себя?

– Ну, это всегда происходит. Любой художественный руководитель курса набирает под себя. И у меня, конечно, есть ощущение образа артиста театра «Сатирикон», моего артиста, который мне нравится и меня увлекает, я хочу такого видеть у себя в театре.

Какие критерии?

– Ничего нового не скажу. Особое излучение энергетическое, особое обаяние, трудолюбие и сильный характер при ярко выраженном даровании.

Вот трудолюбие я ещё понимаю как можно измерить. Но чем меряется обаяние?

– Чувством собственным твоим зрительским. 

Ну, то есть это ваш рецептор. А другой худрук может сказать, что этот человек не обаятельный…

– Ну нет, на самом деле, актёрское обаяние – это достаточно универсальное свойство, хоть и не изученное наукой, но действующее одинаково на всех худруков.

Нынешнее поколение студентов отличается от того, кто шёл в профессию, допустим, двадцать лет назад?

– Конечно, отличается. Раскованностью, меньше зажатости, больше свободы. Этим отличается прежде всего. И вообще открытостью к миру большей. 

Но при этом, наверное, меньшим культурным багажом? Всё-таки сейчас читают меньше. Я даже не говорю, что это плохо. Это просто по факту. 

– Да нет, это плохо. Это очень плохо. Конечно, не все они поголовно антисанитарно тёмные. Но встречаются и такие, что кажется, будто только что с деревьев слезли, а некоторые так ещё и не слезли. Как они закончили школу, я просто поражаюсь! И я заставляю их писать сочинения и по поводу летних каникул, и по поводу поступления, я вообще заставляю своих студентов описывать каждую неделю, самые сильные впечатления недели фиксировать письменно.

А это-то зачем актёру?

– Ну здрасьте, ну актёр – дебил, да? Он вообще разговаривать на родном языке не должен?

Складывать слова во фразы – это совершенно отдельное ремесло.

– Нет, не отдельное. Это умение высказаться.

Вы считаете, что актёру это нужно?

– Абсолютно. Нет, если вы думаете, что актёра нужно ночью в лесу на водопое снимать, как это делал Згуриди, был такой замечательный режиссёр, снимавший в джунглях диких животных, – это ошибка. Из них хорошо бы за время учёбы сделать цивилизованных, культурных людей. 

Вот вы сказали про животных. У актёров должна быть пластика. У актёров должна быть мимика. При чём здесь умение формулировать? Он же не сценарист! Актёр должен сыграть.

– Для того чтобы сыграть, он должен понимать, что от него хочет режиссёр, а режиссёр всё-таки к хомо сапиенсу относится. Актёр должен же всё-таки воспринять мысли режиссёра, а режиссёр иногда просит непростые вещи.

И классику приходится играть артисту, и какие-то высокие роли, и Гамлета иногда, понимаете? Значит, артист должен быть не с таким выражением лица, как я сейчас вам показал, а ещё ему иногда надо поспорить с режиссёром, а иногда и объяснить режиссёру какие-то свои сложности, а иногда и, не дай бог, со зрителями встретиться, а среди зрителей тоже попадаются умные люди, вопросы задают, и на них приходится как-то отвечать.

А то вы сейчас и про зрителей скажете, что они как кошки… Ну стыдно же, когда человек, выходя из высшего учебного заведения, не умеет грамотно излагать свои мысли.

Есть масса, допустим, музыкантов, музыкантов гениальных, которые не знают нотную грамоту, но могут напеть на диктофон мелодию. Мы же говорим о штучном даре.

– А зачем же вы мне рассказываете о всяких уродливых примерах? Ну понятно, что есть, наверное, артисты, которые и двух слов связать не могут, а играют.

Они могут выучить роль и блестяще её сыграть.

– Зачем же вы мне о патологических случаях? Ну понятно, есть такие насмешки природы. Но для чего же это ставить во главу?!

Когда-то Милош Форман снял фильм «Амадей» и показал Моцарта достаточно примитивным существом, но человеком, который может извлекать из космоса гениальные мелодии. То есть хорошо, когда актёр может ещё прекрасно излагать свои мысли, но это же всё-таки не самое главное, мне кажется. Или вы считаете, что культурный багаж для ваших студентов – определяющее?

– Нет, это необходимое сопровождающее. Не хочу я иметь дело ни как коллега-артист, ни как режиссёр, который ставит спектакль, с тёмноголовым, с двумя извилинами недоумком, который не может ни одну серьёзную мысль воспринять! Это видно и из зала в девяноста девяти процентах случаев! Бывают гениальные исключения, гениальные. Но это исключения, которые только подтверждают правило. Любой артист, отечественный артист, выходящий из высшего учебного заведения, – это работник культуры. Пусть звучит по-чиновничьи, но это так и есть. Работник культуры должен быть культурным человеком. А иначе получается как в том анекдоте: «Аллё, прачечная? – Фигачечная! Это министерство культуры». Вот чтобы так не было.

Прямо жалею даже, что эту тему затронул…

– Нет, ну я же артист, я человек эмоциональный, вы затронули, я затронулся. 

Хорошо, тогда идём дальше. Вы как-то сказали, что настоящий мужчина, чтобы таковым стать, обязательно должен пройти через отказ от любимой женщины и получить по лицу, причём желательно, чтобы нос сломали. А для женщин есть такой зачёт в вашей системе координат?

– Не думал никогда над этим. Просто не думал, мужчины – люди, более мне понятные.

Тогда расскажите, когда и при каких обстоятельствах ломали нос вам, если ломали?

– Мне шесть раз ломали.

Это спорт был?

– И спорт, и пара драк. Это было и в школьное время, я учился в спортивной школе у замечательного, великого тренера Виктора Ильича Алексеева. Была такая в Ленинграде знаменитая легкоатлетическая школа «Зенит». По впечатляющему количеству олимпийских чемпионов, гениальных спортсменов могла выиграть даже у Америки. Я там был не из первых, но и далеко не из последних. Потом, я очень самолюбивый и хотел стать чемпионом мира. Потом бросил спорт, понял, что чемпионом мира не стану. Уровень моих притязаний был гораздо выше моих возможностей. Но всё-таки какое-то время я занимался просто как сумасшедший. И там вот было несколько случаев рукоприкладства. Но я никогда не начинал первым, надо сказать.

Кстати, мы про спорт заговорили. Как вы относитесь к этой ситуации, в которой оказались наши спортсмены со всеми этими допинг-скандалами?

– Очень сочувственно отношусь к спортсменам, потому что знаю, что такое, когда человек жизнь свою кладёт на результат, на победу… А дальше я помолчу. 

Ну хорошо. Реакция публики – ведь она очень значима. Вот для спортсменов, я так понимаю, когда свистят на трибунах. А в театре вас как актёра может деморализовать аналогичная ситуация? Мне Хазанов рассказывал, что у него был период в 90-х, когда он выходил на сцену и ему кричали: уходи, надоел и прочее. Вы можете остаться на сцене, не взорваться и доиграть свою роль? 

– Я работаю на сцене около пятидесяти лет. И у меня большая практика победы над собственным настроением, над самим собой, что очень важно. Когда зрители не так, как тебе кажется, реагируют, в большей степени зависит от тебя, как дальше себя повести. Раздражение на сцене никогда никому не идёт на пользу. Когда ты начинаешь злиться и это отбирает обаяние, важнейшее качество актёрской индивидуальности, вообще актёрского свойства. Поэтому даже в сложных ситуациях надо пытаться сохранить гармоничное самоощущение и контакт с залом. При том, что артист со сцены может видеть и экранчик телефона зажжённый, когда снизу лицо подсвечивается, и слышать, что кто-то перешёптывается или шуршит. Но это можно преодолеть. Лишь на совсем хамские проявления иногда надо впрямую реагировать. 

А бывает наоборот, когда публика реагирует, смеётся или аплодирует там, где, собственно, вы этого не ожидали?

– Соответствие реакции определяется на первых же зрительских репетициях. Когда идёт, ну, условно говоря, генеральная репетиция и предпремьерные прогоны со зрителями, вот здесь могут быть иногда неожиданности. Дальше практически неожиданностей не бывает. Хорошо сделанный спектакль – это спектакль, где всё учтено, где сделано так, что зрители идут за актёрами, за происходящим на сцене. А то, что они должны были заплакать, а они вдруг смеются, вот этого нет, этого на хорошо сделанном спектакле не будет. Там отношения со зрительным залом так притёрты, так учтены, когда зритель сам не понимает, до какой степени он участник происходящего и как его реакции точно, как в пазлы, входят во все выемки и выпуклости спектакля.

Вы иногда после спектакля себя корите, надо было сделать по-другому?

– Я довольно часто бываю недоволен.

Собой или коллективом?

– И собой, и коллективом, это взаимосвязано. Потому что это довольно редко бывает, что вот я играл, молодец, хорошо, а другие играли плохо.

Обычно, как, впрочем, и во всём в жизни, мы бываем нехороши все вместе или хороши тоже все вместе. 

фото: Виктор Ахломов/личный архив К. Райкина; Дмитрий Донской/МИА "Россия сегодня"; личный архив К. Райкина; Анатолий Гаранин/МИА "Россия сегодня"; Владимир Яцина/ТАСС; PERSONA STARS