Радио "Стори FM"
Счастливые годы Пересвета

Счастливые годы Пересвета

Автор: Ираклий Квирикадзе

Ираклий Квирикадзе – об ослах, драконах и прочей живности, а также картеле, правителях и магическом реализме 

Робер Брессон, великий французский режиссёр, творивший в 40−60-х годах, снял фильм про осла – «На удачу, Бальтазар». Это один из немногих фильмов, которые я люблю пересматривать. Рассказывая об осле, он рассказывает о человеке, его радостях, печалях, надеждах, о том, что все мы «попались», что все мы достойны лучшей участи.

В 90-х годах я жил в Лос-Анджелесе. Дружил с Аликом Пересветом, другом моего продюсера Музы Туринцевой. И Алик, и Муза – выходцы из России, удачно устроившие свои судьбы. Муза во Франции вышла замуж за короля кофе-какао Сашу Туринцева, продюсировала фильмы, Алик торговал экзотическими животными. 

Он постоянно разъезжал по окраинам планеты Земля и привозил в Америку драконов с каких-то островов весом по сто килограммов, чешуей ярко-синего цвета, которую не пробивали пули. Алик однажды продемонстрировал мне это, стреляя в дракона с расстояния пяти шагов. Алик стрелял, дракон меланхолично чавкал, глядя на нас маленькими синими глазами. 

Leemage ill.jpg

Он был невероятно красив в своём безобразии. Пересвет привозил драконов, медведей, леопардов, анаконд. Он постоянно носил в правом ботинке свою любимую «беретту», прилепленную к ноге липучкой. Так мы ходили в ночные бары на Венис-Бич, на концерты Булата Окуджавы, где залы были заполнены российской публикой. «Зачем «беретта» на концерте Булата?» − спросил я Пересвета. «Ираклий, картель (он так сказал) поставила меня на счётчик, меня могут пристрелить где угодно». 

Жил он на Сансет-бульваре, и, несмотря на счётчик, крутящийся где-то,  мы носились по Лос-Анджелесу в его открытом семиметровом кадиллаке. Муза делала всё, чтобы я писал сценарий о приезде в Москву в 20-х годах любимцев планеты Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса (помните  комедию «Поцелуй Мэри Пикфорд»?). Наш фильм должен был быть не комедией, а детективом. У меня сценарий не получался. 

Может, в этом помимо моей хронической лени и неумения  быть Конан Дойлем, Агатой Кристи, Жоржем Сименоном виноват был и Алик Пересвет со своими звонками в час ночи: «Ираклий, помнишь  марокканку Элиза,  с ней и её подругой Меньчи, тоже марокканкой мы в ресторане «Мустаж», садись в такси…» – «Алик, сейчас час ночи». – «Спишь?» –  «Пишу». – «Ты что, охренел, почему пишешь, кто ты − Лев Толстой?» – «Алик, Муза приезжает в среду, а у меня всего двадцать семь страниц». – «До среды четыре дня. Бальзак в день писал сто страниц!» – «Алик, я не Бальзак!» − «Не люблю ноющих мудаков». Повесил трубку. 

Сижу, пишу тоскливую двадцать восьмую страницу, а в голове мелькают кадры не Москвы, не Белорусского  вокзала, где тысячные толпы встречают Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса, не белогвардейских боевиков, задумавших убить Мэри Пикфорд в Москве и вину свалить на Советскую Россию. Калейдоскоп картинок в моей голове таков: «Мустаж», французский ресторан на Ла-Брее, Пересвет, марокканка Элиза, в лицо которой он выдувает дым сигары «Монте-Кристо», а та заглатывает, это у них такая игра, рядом скучает неизвестная мне марокканка Меньчи.

В два ночи я открываю двери ресторана «Мустаж». Двадцать восьмая страница сценария «Убийство Мэри Пикфорд», брошенная, стынет в одиночестве. Однажды, как всегда в час ночи, звонит Пересвет: «Ираклий, ты знаешь кого-нибудь в Центральном Комитете Коммунистической партии Казахстана?» Я никого не знал в Центральном Комитете Коммунистической партии Казахстана. Знал только (Алжаса)Олжаса Сулейменова – он большой поэт, но не Центральный Комитет. «А в чём дело, Алик?» – «Мне нужен осел! Казахский!»

Пересвет говорит обрывочно, с паузами, словно при этом разговоре закладывает «беретту» под высокий носок и скрепляет его липучкой. «Появился очень богатый клиент, коллекционирует редкие породы ослов. У него на ферме, под Пассаденой, их несколько сотен. А в Казахстане в горах бродят густошёрстные ослы, они очень рослые, сильные и чрезвычайно малочисленны. Вывозить их из Казахстана нельзя. Но коллекционер Генри Миллер (надо же, такая  фамилия) готов заплатить любые деньги! Помоги, Ираклий!»

Звонить Олжасу Сулейменову по поводу густошёрстного осла я не решился. Пересвет сам напором, способностью добиваться всего, что задумал, достучался до правителя Казахстана тех лет, поехал в  среднеазиатскую республику и где-то на Памире или ещё выше обнаружил сто сорок густошёрстных ослов. «Сильные, как Пауль Андерсен, глаза умные, как  у Спинозы» (характеристика Пересвета). 

Он получил официальное разрешение на вывоз осла. Каким-то сложным маршрутом, грузовыми самолётами с тремя пересадками он привёз густошёрстное существо  в Пасадену, штат  Калифорния. Мы, друзья Алика, бурно праздновали приезд Спинозы (не сговариваясь, так прозвали осла профессор-кардиолог Юрий Бузи, издатель газеты «Панорама» Александр Половец и я, автор этого рассказа). В Пасадене на ферме Генри Миллера был дан ужин. Миллер тут же приступил к выведению новой ослиной породы «густошёрстный калифорниец». Он отверг кличку Спиноза и назвал осла Гигант. Началась брачная пора, и тут случилась странность. Осёл не пожелал ни одну из ослиц «гарема» Генри Миллера. 

Сорок три самки «укладывались в постель» к Гиганту. Он отворачивался от них, убегал на другой конец поля. «Уберите от меня этого…» – тут Генри Миллер сказал слово, которое я не могу повторить. Пересвет под нажимом Миллера и его адвокатов вынужден был увезти Гиганта назад, в Казахстан. Поменять осла не удалось. Но когда местные узнали, в чём проблема, удивились очень. Осёл, выпущенный на волю, тут же доказал свои гигантские способности в любовных делах. 

Алик Пересвет ничего не мог понять. Почему там, в Калифорнии, Гигант был индифферентен, а  здесь, в Казахстане, стал ненасытным Казановой. Маленький человек  по имени Ольмес, в мятой кепке, тёмном от пота ватнике, бывший хозяин Гиганта, сказал: «Ему нужно прошептать правильные слова, и он с радостью сделает то, что должен делать…»

Алик, записал в записную книжку, выучил казахские слова, шептал их ослу, но безрезультатно. Он увёз в Калифорнию Гиганта и маленького человека в мятой кепке. В Пасадене началась пора удачных селекционных экспериментов. Ольмес что-то шептал ослу на ухо, и тот бросался в бой. Генри Миллер сдружился с казахом Ольмесом.

Целыми днями они говорили друг с другом (не зная языка другого) об ослах, о людях, о правителях, о боге, о женщинах. Пили виски, вместе принимали роды, радовались, что крошечные ослята имеют густую шерсть. Вместе ездили в Лас-Вегас. Казах вначале выиграл у одноруких бандитов, потом ещё больше проиграл. Но это не очень его огорчило. Они даже слетали в Париж. Ольмес был в восторге от Эйфелевой башни и от длинных ног девушек из «Крейзи хорс». Неделю спустя Генри и Ольмес вернулись в Пассадену. 

И случилось то, что случилось. Неожиданно умер Генри Миллер. Всё плохое завертелось с дикой скоростью… Наследники аннулировали ослиную (фирму)ферму, распродали дорогостоящие гектары земли, выгнали Ольмеса. Алик Пересвет повёл себя замечательно. Выкупил густошёрстного осла. Организовал перелёт Ольмеса и Гиганта в Казахстан, сам не смог поехать, но послал с «не говорящим» свою племянницу Тасю Пересвет. Бойкая девушка, не любящая ничего американского, довезла Ольмеса и осла до гор Памира. Ей так там понравилось, что она вышла замуж за сына Ольмеса, в чём-то Гиганта, и сотворила с ним шестерых мальчиков.

Сценарий о желании белогвардейских боевиков  убить прелестную Мэри Пикфорд я не дописал. Уехал в Москву, преподавать на Высших курсах сценаристов и режиссёров. История осла и Алика Пересвета вспоминалась мне многие годы. Я рассказывал её друзьям. «Готовый сценарий, − говорили друзья, − надо только сесть и написать». 

Сегодня все пишут на компьютерах. Но есть извращенцы, которые не умеют нажимать на компьютерные кнопки: пишут  авторучкой, вооружившись ножницами, скотчем, режут, клеят тексты, что-то зачёркивают, рвут исписанные листы, губы их шепчут: «Хватит, сажусь за компьютер, начинаю учиться». К таким извращенцам отношусь я. 

Я пишу авторучкой, а печатают мои друзья, подруги, мои студенты, моя жена Тамара. Иногда печатают машинистки, с которыми я встречаюсь обычно в метро. В грохоте подъезжающих электричек я что-то объясняю им, показываю зачёркнутые строчки, указываю на стрелки, которые ведут к продолжению фраз… 

Машинистки строги и неулыбчивы, одна из них, обозвав меня ослом, бросила на мраморный пол метро «Маяковская» мою драгоценную рукопись. Отъезжающие электрички окончательно мутят воду. Через неделю, получив текст, я впадаю в панику: завтра сдавать сценарий, статью, а на страницах полный хаос. 

Почему так? Ведь я, Ираклий Квирикадзе, один из первых на планете Земля приобрёл персональный компьютер «Эйпл», ещё в 1989 году. Живя в Лос-Анджелесе, имея в знаменитом университете ЮСЛИ близких друзей, которые нашли способ с огромной университетской скидкой помочь мне купить толстенный пластмассовый кирпич. 

Американские соседи с Венис-Бич приходили смотреть на него, как когда-то тбилисские соседи приходили смотреть к моему другу Сандро Гигинейшвили телевизор с видеоприставкой, один из первых в Грузинской ССР. Посвящённые знали, когда будут показывать не Хичкока и Бергмана, а немецкую оголтелую порнографию, и мы, посвящённые, собирались на видеосеанс, как на тайный сход масонов. 

Смешно, потому что всё закончилось плачевно. Дедушка Сандро Гигинейшвили, старый работник органов, однажды случайно открыл дверь комнаты внука, где двадцать порнографистов обоих полов, затаив дыхание, смотрели на экран телевизора «Рубин». Дедушка Гигинейшвили увидел такое! И это такое так потрясло его целомудренную душу, что, выйдя из комнаты, добежав до спальни, нашёл спрятанный там пистолет, подарок самого наркома Ежова. Вернувшись на массовый сеанс безобразия и разврата, он разрядил пистолет в экран «Рубина». Немецкая белотелая красотка не успела дошептать традиционную фразу «Дас ист фантастиш!», как экран взорвался. На кусочки разлетелись красотка и её партнёр. Остались мы, зрители, застывшие в немой сцене!

Мой персональный компьютер не имел такой жуткой судьбы, как телевизор «Рубин» и видеоплеер (дедушка расстрелял и его), но и ему не выпала счастливая судьба. Не знаю, чем можно объяснить мою неспособность научиться пользоваться компьютером. Тем более что  сочинение текстов есть единственный для меня источник творческого наслаждения и некоего дохода. 

Вот уже четверть века я пишу, пишу, пишу... Это ужасно, постоянно писать, писать, писать... Мой двухлетний сын ворует у меня авторучки и демонстративно выкидывает их в окно. Я его не ругаю, потому что для него это радость – «папа общается со мной». Он тут же ворует следующую ручку и вновь в окно… Старший сын Гера постоянно видит мой затылок и спину за письменным столом и шутит: «Я забыл, как ты выглядишь. Если встречу в лифте, могу не узнать». В мою спину часто попадают банки из-под пива, мячи, галоши – это призыв Чанчура (младшего): «Папа, оглянись».

Некоторые из пишущих людей, которые, как и я, пользуются карандашом, уверяют, что к ним вдохновение приходит с кончика пера − «рука к перу, перо к бумаге». Что, нажимая на кнопки компьютера, они не видят героев, не знают, как описать глаза, каков   герой —  красивый, рябой, толстогубый? Но дело не в этом. Мой случай другой. Я хочу печатать… Может, дело в моей какой-то особенной тупости. Чёрт, хватит  себя  ругать…  

Чем-то я должен же похвастаться? 

Уши у меня как антенны. Если что-то интересное мелькнёт в разговоре, стараюсь запомнить и, вынув записную книжку, по горячему следу записать: какое-то событие, даже бессмысленный, путаный рассказ, в котором что-то засверкало, что я сам не до конца понял, но надо записать, потом забуду и  ночью перед сном буду ломать голову, вспоминая: «Сергей Параджанов смешно рассказывал про певицу Гоар Гаспарян… Но что?» Вот тут на помощь приходят записные книжки. Их у меня много, больше пятидесяти, собранные за долгие годы моего графоманства. 

На  письменном столе они самая большая ценность. Фильм «Пловец», получивший множество фестивальных наград, «выплыл» на экраны из записной книжки № 16 всего лишь из пяти строк: «В городе Батуми водолаз Дурмишхан Думбадзе, узнав, что английский пловец переплыл Ла-Манш, сказал: «Я проплыву два Ла-Манша». Он  поспорил, прыгнул в воду и поплыл в город Поти, что на расстоянии 60 километров от Батуми. Плыл два дня, две ночи. Вышел в Поти. Вернулся в Батум. Ему не поверили».

 Я услышал эту историю в кофейне батумского базара, записал, много лет спустя снял фильм. Так и фильм «Лунный папа» родился из записной книжки (не помню её номера). И «1001 рецепт влюблённого кулинара». Фильм этот прошёл по всем экранам мира (хвастаюсь, но не лгу). Был номинирован на «Оскар».

Мне кажется, что записные книжки – это «остров сокровищ», «архипелаг сокровищ». Вспомните великих и их знаменитые «записные книжки».

«Записные книжки» Антона Павловича Чехова, сколько там сюжетов! Руки чешутся обворовать классика. Кстати, те, кто овладел компьютером, кто манипулирует океаном информации, воруют легко, игриво. Яркая фраза из японца Мураками, абзац из (Орхрана)Орхана Памука, сюжет Давида Кладиашвили, замечательного грузинского прозаика XIX века, у которого есть несколько гениальных сюжетов…

Вот один: «Старый, обедневший  дворянин-вдовец вдруг заявил своему сыну: «Хочу жениться. Найди мне невесту». А сын ждёт смерти отца, жаждет наследства. Отец, поручив найти невесту, отправляет его в поход. Начинается путешествие героя и его друга по Грузии. Ищут одинокую немолодую женщину, которая минимум два раза уже была замужем и не могла родить детей. Это для уверенности, что если папа женится, то не появится конкурент на наследство. Поход завершился, надёжную невесту привезли папе. Сыграли свадьбу. И через девять месяцев родился наследник».

Однажды мне попались «Записные книжки» Макса Фриша. Сам писатель никогда особо меня не интересовал, а вот скопище интереснейших зарисовок, незавершённых рассказов, обрывков диалогов, сюжетов в три строки меня, графомана, вдохновили. «Ни дня без строчки» Юрия Олеши. «Записные книжки» Булгакова… Ильфа и Петрова…

Общаясь со студентами, я пытаюсь их увлечь ой за сюжетами. Все они жалуются на отсутствие в их жизни ярких событий. Но когда  разговорятся, выясняется – истории, которые им кажутся неинтересными (что интересного в том, что мамин дядя Антон в детстве полюбил девочку, та уехала летом в пионерлагерь «Артек». Мамин дядя Антон, зная, что в «Артек» попадают пионеры-герои, решил совершить подвиг.

Он  разобрал железнодорожные рельсы и стал ждать поезд, чтобы, размахивая красным галстуком, остановить, спасти поезд. Из его героизма ничего не вышло, товарный поезд пошёл под откос, как раз и есть те самые! Как убедить их, что не «Властелин колец», ни «Матрица», ни «Убить Билла» не есть ориентиры. Хотя сам-то я знаю эти ориентиры? 

Неожиданно я встретил в Москве Алика Пересвета. Он слегка потолстел. Курит сигару. Я спросил его про «беретту», про картель, про племянницу. «Тася беременна седьмым сыном, с картелем разобрался, с «береттой» сегодня дела не делаются». Мы сидели в кафе «Пушкин». Алик спросил меня: «Как ты относишься к магическому реализму?» Вопрос из уст Алика неожиданный. «Люблю Маркеса», – ответил я. «И я люблю Маркеса, Марио Варгаса Льосу, Картасара, Борхеса… всех этих латиноамериканцев». – «Алик, но ты же не очень книгами интересовался?» – «В Мар-дель-Плата попал под следствие (по ошибке), полгода в камере один, испанский знаю неплохо, в библиотеке взял «Сто лет одиночества», и пошло… Начитавшись этих писак, поверил в то, что мой папин брат Гриша Пересвет  проповедовал и никто его не понимал. Жена звала его болваном, кретином, ослом. Я тебе расскажу, ты напишешь… Позовём Музу, снимем кино. Открой свою записную книжку, я помню, как  в Лос-Анджелесе ты всё записывал…» Я так и сделал. Вот текст из моей записной книжки. В ней много зачёркнутого, много вопросительных знаков…               


«СЧАСТЛИВЫЕ ГОДЫ ПЕРЕСВЕТА»

Гриша Пересвет служил на «Холодной Речке». Недалеко от знаменитого черноморского курорта Гагры находилась дача, выкрашенная в тёмно-зелёный цвет. В ней жил (точнее, периодически наезжал) старый генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин, страдающий подагрой и множеством скрытых болезней, которые он не любил лечить, но врачи требовали, и, нехотя отрываясь от дел (государственных, планетарных), сидел он на этой даче, скучал, размышлял о судьбах мира (вспомните «Осень патриарха» Маркеса). 

3.jpg
"Ялтинская конференция". Комар и Меламид

Приезжал «ЗИС-110», увозил генералиссимуса в грязелечебницу, там его укладывали в лечебную грязь, приезжали другие врачи, делали какие-то уколы, какие-то тесты, один врач-идиот дал Иосифу Виссарионовичу в руки скакалку и потребовал, чтобы тот, голый, начал прыгать через эту скакалку на счёт раз-два-три,  раз-два-три. 

Человек, выигравший Вторую мировую войну, переделавший по своему желанию карту мира, получивший атомную бомбу назло Соединённым Штатам Америки с их слабаками- президентами, человек, который по хотению мог сделать рагу из планеты Земля, молча смотрел на толстого доктора Савелия Осиповича, который тоже молча смотрел на старого голого человека со скакалкой и почему-то глупо улыбался.

− Сколько в вас силы Иосиф Виссарионович!

Генералиссимус не прореагировал на фальшивый комплимент. Посмотрел мельком в зеркало и усмехнулся, увидев себя со скакалкой. 

– Прыгать?

– Да, Иосиф Виссарионович!

И так каждый день: дышать горячим паром, поить своей кровью пиявок, пить порошки, от которых генералиссимус постоянно бегает в уборную и льёт долгую струю… 

На днях вечный шутник Лаврентий Берия взялся брить Иосифа Виссарионовича, когда тот пожаловался на своего парикмахера Иллиопуло. Берия намылил подбородок генералиссимуса, взял опасную бритву и стал улыбаться. Смотреть на него было неприятно. Три охранника (кстати, люди самого Лаврентия) почему-то напряглись, когда острейшее лезвие коснулось горла генералиссимуса. Иосиф Виссарионович краешком глаза смотрел в их глаза. Канарейка, сидящая в клетке, и та перестала щёлкать клювом. Все напряглись. Зачем? Зачем ветер перестал трепать шёлковые занавески? Зачем Глафира, кормящая генералиссимуса, застыла, держа в руках медный поднос с мороженым для Сталина и Берии? Генералиссимус улыбнулся.

– Глафира, мороженое тает…

Берия оглянулся на Глафиру, спросил:

 – Это крем-брюле?

 – Да, Лаврентий Павлович.

 – Я просил лимонное…

А где находится Гриша Пересвет, дядя моего друга Алика Пересвета? Рассказ же о нём? Но на даче «Холодная Речка» принято наслаждаться жизнью и не торопить время…

Скажу только, что вокруг сталинской дачи четыре охранных окружения. От Гагр до дачи несколько километров лесного массива. Почти под каждым деревом, под каждым кустом – охранник. Они скрыты от глаз врагов. А врагов много. Американские агрессоры, английские агрессоры, японские агрессоры. Кого только не направляет дядя Сэм (тот самый, в цилиндре, с белой бородкой, который глядит с плакатов), и, конечно же, ни для кого не секрет, что Гагры кишат агентами 007 и не каждый из них приметный, как Бонд, Джеймс Бонд! 

Вот по лесному массиву бредёт корова. Она не знает, что за ней следит две сотни глаз, четыре телескопа с соседних холмов поворачивают свои окуляры по ходу движения ничего не подозревающей, случайно сюда забредшей коровы. 

Не знает она, что может пройти первую зону охраны, вторую, на третьей решат проблему её жизни и смерти в телефонных переговорах капитан Пурыгин и капитан Овсянников, который как раз и является непосредственным начальником сержанта спецслужбы Гриши Пересвета. Кстати, капитан Овсянников получил повышение, ныне он майор и в его ведении парк, примыкающий к самой даче. Парк густо зарос ельником и ещё чем-то густым и экзотическим. Я не знаю названия этих кустов, они завезены из Египта, и цветы их раскрываются только с наступлением темноты. А Иосиф Виссарионович, страдающий бессонницей, любит выходить во двор, притягивать к носу бледно-розовые цветы и вдыхать их сладкие запахи. Даже не сладкие, а дурманящие. 

Наверное, так вдыхали их египетские фараоны Хеопс, Рамзес и другие три тысячи лет назад. Не знаю, как прогулки фараонов, но Иосиф Виссарионович совсем не одинок во время своих прогулок. Нет, его никто не сопровождает из личной охраны, все знают – ночью он любит быть один. На самом деле за вождём, входящим в заросли египетского густого кустарника, смотрит человек сорок охранников майора Овсянникова. 

Под каждым кустом – по охраннику. Во всём парке охранников гораздо больше, но сорок – это те, кто сидит на корточках, на коленях, прижавшись к стволу ели или дуба, те, кто охраняет ту зону, куда обычно заходит генералиссимус, где и благоухает египетский сладкий дух. Все сорок бойцов обязаны не проявлять себя, быть как куст, как ель, как дуб. Все сорок бойцов на ночном дежурстве имеют свои номера: от первого до сорокового. Они так и называются: «куст № 7», «дерево № 27» и т. д.

Хочу сказать, что и купание вождя − он любит выезжать к пляжу − тоже строго охраняется. Водолазы в скафандрах стоят на дне Чёрного моря и вглядываются в толщу воды, ведь может появиться иностранная подводная лодка. Водолазы смотрят и наверх, где иногда они видят грудь, живот, ноги того, кто и есть Иосиф Виссарионович Сталин. Водолазы боготворят эту грудь, этот живот, эти ноги! Боготворят все тысячи охранников, вовлечённых в холодно-речкинский процесс «И.В. Сталин в Гаграх». Тысячи лишь только знают, что где-то здесь недалеко отдыхает вождь. Но только избранные счастливцы вроде сержанта Гриши Пересвета видят, как ночью, всегда неожиданно, появляется небольшая фигура в кителе генералиссимуса, а иногда (о безумное счастье!) просто в лёгкой полосатой пижаме, а однажды даже в белых мятых кальсонах с белыми тесёмками у пяток, в шлепанцах, голый по пояс живой бог! 

Он проходит мимо «куста № 6», мимо «куста № 14», мимо «ели № 17» и останавливается у «куста № 27». Это и есть куст, где, сжавшись в комок (невидимый комок), сидит Гриша Пересвет. На нём плащ-палатка, в штабе было объявлено, что будет дождь, а ночь жаркая, в плащ-палатке душно, но ничего не поделаешь – в шаге от тебя стоит самый любимый на свете человек, как угодно его называй: бог, генералиссимус, Генеральный секретарь Коммунистической  партии Cоветского Cоюза, вождь мирового пролетариата, кормчий, рулевой, держащий в своих крепких руках штурвал истории, – стоит и тяжело дышит, и что-то шепчет. Гриша Пересвет слышит его шёпот.

– Чёрт, надо было взять валидол… Уф, дышать трудно…

Сталин кладёт руку на грудь, сжимает и разжимает её. Гриша округляет глаза от священного ужаса. Сталину  плохо. Встать сказать: «Иосиф Виссарионович, я побегу принесу валидол» − или просто взять его, легко поднять, прижать к себе, сбросив этот дурацкий брезентовый плащ, бегом донести драгоценную ношу до дверей дачи, там передать другим. Самому вернуться и вновь превратиться в «куст № 27». А?

Но не положено по инструкции: «Вы невидимки, вы кусты, вы деревья, только так! Спугнёте вождя, клянусь этим пистолетом…» Майор Овсянников резко прикладывал пистолет к виску ближайшего бойца и изображал выстрел. 

Гриша Пересвет не знает, что делать, зубы издают скрежет, но вождь вроде не услышал его, он вздохнул и сказал:

– Целиковская! Хорошая актриса…

И пошёл дальше, что-то напевая. Вроде грузинскую песню. Утром, вернувшись в штаб (а может, это называлось как-то иначе, Алик Пересвет говорил «штат»), там, где сорок бойцов Овсянникова собирались после ночной смены, Гришу спрашивали: «Что говорил товарищ Сталин?» – «Я не расслышал».  Майору Овсянникову он доложил: «Вождь просил валидол, потом просил Целиковскую, нет, не просил, а сказал, что хорошая  актриса». Овсянников улыбнулся, изобразил в воздухе большие женские груди и повторил: «Целиковская». Гриша хотел сказать майору, что, когда вождь желал валидол, ему хотелось вскочить, побежать, принести, но он не стал поднимать эту тему. «Я куст, я не человек», – говорил сам себе Пересвет в течение дня, когда ел в столовой, когда смотрел фильм с этой самой Целиковской. Она словно бы сближала его с его богом. Он засыпал днём и шептал: «Целиковская… Хорошая актриса…» 

Через три дня Гриша Пересвет поменял номер куста. Был «куст № 27», стал «кустом № 13». Не понравился ему номер, но майор Овсянников по какой-то непонятной бойцам логике каждую неделю менял всему составу номера. Для бдительности. Гриша Пересвет терпеть не мог цифру 13. И нате, повезло. Чуть моросило. Ночь запахла Египтом. Потом появился Иосиф Виссарионович Сталин. Он шёл задумчивый, подошёл к дальнему от Гриши «кусту № 3», сорвал египетский цветок, понюхал и выбросил. Все знали, что через четыре дня вождь уезжает в Москву. Гриша  заметил, что вождь проходит мимо его куста. Но вот он остановился и сделал шаг к сержанту Пересвету. Быстрое движение руки вождя, которое Пересвет не сразу понял, и неожиданно горячая струя плеснулась на висок Пересвета. Всё длилось недолго, но ему показалось, что он оказался в вечности, где что-то фонтанировало на него в неком рапиде (Гриша явно не знал этого слова), но именно в рапиде вечности просуществовал сержант Пересвет. Сталин отошёл от «куста № 13» и продолжил путь. Гриша хлопал мокрыми ресницами. Внутри его бурлила какая-то невероятная радость, смешанная с растерянностью. Стыд и гордость пустились в пляс! Сердце, душа, мокрый висок, мокрая щека, капли на подбородке, которые падали, и он инстинктивно раскрыл этим каплям свою ладонь. Вождь долго не возвращался, его небольшая старческая фигура мелькала где-то у деревьев № 29, 33, 37. Потом он другой тропой вернулся к открытым дачным дверям, вошёл и закрыл за собой дверь. Утром Гришу позвал майор. 

– Умойся! – сказал Овсянников.

– Не хочу, товарищ майор!

– Ходи так, только… − Майор не сказал, что «только».

В штабе все сорок бойцов подходили к Грише Пересвету. Глядели на него. Улыбались – «счастливчик». Двое, трое принюхивались: «Не мойся, Гриша!» Шестеро сказали: «Завидуем». Бог больше не выходил в парк. Уехал в Москву. Умер. 


В кафе «Пушкин», как всегда, многолюдно, шумно, вкусно. 

– Да, но это не кино! – сказал я.

– А что?

– Хорошая история. Почему её не рассказывал там, в Лос-Анджелесе?

– Гриша был жив. Маркеса я не читал тогда, кино меня не особо интересовало.

– А сейчас?

– Сейчас я могу найти деньги… У меня есть и свои деньги…

Это мой Гриша, что-то с ним случилось… 

Он прожил всю жизнь со Сталиным… Я знаю много эпизодов из жизни Гриши.

– Но зачем?

– Что зачем?

– Зачем эта история сегодня? Кафе «Пушкин», я, ты, они, мир, XXI век, вон в телевизоре поёт Леди Гага…

Алик Пересвет улыбнулся (как мне показалось глупой улыбкой), выдул сигару и сказал:

– Все мы сегодня— ты, я, они, мир, XXI век, эта Леди Гага, все мы прячемся под кустом № 13 и не хотим выползать, не хотим стать видимыми…

Я оглянулся на зал, посмотрел на Алика:

– Об этом твой фильм?

– Да, о кусте № 13.

Вот я и попался. Что я могу требовать со студентов, которым не кажутся интересными сюжеты о времени, когда мальчики, чтобы стать героями, сперва разбирали железнодорожные рельсы, а потом, размахивая красными пионерскими галстуками, спасали поезд от крушения, если сам я не хочу писать сценарий о том же времени, где Гриша Пересвет сидит под кустом № 13, а великий вождь орошает его «золотой росой»?

фото: FINE ART IMAGES/HERITAGE IMAGES/TOPFOTO/ТАСС; AKG/EAST NEWS; LEEMAGE/EAST NEWS

Похожие публикации

  • Рассказ о семи фотографиях
    Рассказ о семи фотографиях

    Коробка из-под кубинских сигар «Ромео и Джульетта». Она лежала  в нижнем ящике моего письменного стола. В коробке были фотографии. Они исчезли. Ищу коробку из под сигар, не нахожу…  Я закрыл глаза, стал вспоминать. Стал фотографировать исчезнувшие фотографии. Меня хватило не на много. Вспомнил семь, а было больше полусотни..

  • Человек человеку – двойник
    Человек человеку – двойник

    Ираклий Квирикадзе – об Иване Урганте и прекрасных временах, когда мы догоняли Америку, собака Лайка летала в космосе, а юмор, веселье, розыгрыши были составной частью человекосуществования 

  • Каталог знаменитостей
    Каталог знаменитостей
    «Маленьким мальчиком ночью я шёл по тёмному Тбилиси, искал орден Ленина. Рядом со мной шёл Бог». Так хотел начать свой рассказ Ираклий Квирикадзе... Но начал иначе...