Автор: Ираклий Квирикадзе
Посвящается плохому поведению некоторых комсомольцев 70-х годов прошлого века. Такой эпиграф приводит к своему рассказу Ираклий Квирикадзе
Книга была без обложки, я обнаружил её в своём чемодане в день приезда в Марбелью. Как она попала ко мне?.. Чарлза Буковски я очень люблю, но не вожу с собой его книг. Потом догадался: это же мой трёхлетний сын Чанчур любит закидывать мне в чемодан то свои водяные револьверы, то пустые бутылки из-под кока-колы, то пластмассовые соковыжималки для лимонов, в этот раз оказалась эта книга…
Я открыл страницу, начал читать, но тут же прервался, услышав: «А вот и барон Босснер…» В кафе со странным названием «Мягкая нога» вошёл загорелый, бородатый мужчина.
В жизни многих бывали бароны. В моей был барон Мюнхгаузен. Я помню его полёт к Луне на пушечном ядре. Был цыганский барон, он пел в тбилисской опере: «Я цыганский барон, я в цыганку влюблён, но цыганка моя не любила меня». Он же или его двоюродный брат снимался в фильме Эмира Кустурицы «Время цыган». Есть и другие бароны. С одним из них, бароном Босснером, я познакомился на кинофестивале в испанском городе Марбелья.
«Познакомился» – не совсем точное определение, так как загорелый, бородатый мужчина лет шестидесяти, в вечернем костюме, похожий на Орсона Уэллса, протягивая мне руку, сказал: «Помните, конец семидесятых?.. Восточный Берлин… Неделя дружбы советской и немецкой молодежи... Я Лоскутников Константин, Костя!» Барон Босснер засмеялся. Из лабиринтов моей памяти тут же выплыли картинки: я, Ираклий Квирикадзе, молодой, в индийских джинсах, рядом со мной курчавый парень Костя Лоскутников, с которым мы ходим по Восточному Берлину с двумя дерматиновыми сумками и пытаемся продать привезённые из Москвы пачки бразильского кофе и коробки кубинских сигар. Мы обнялись с бароном Босснером.
В тот замечательный семьдесят какой-то год восемьсот комсомольцев из пятнадцати советских республик приехали в Москву, чтобы, как «цыгане шумною толпой», отправиться в Германскую Демократическую Республику на праздник дружбы. С гуслями, скрипками, дудуками, ченгурами, барабанами, картинами, скульптурами (я вёз мой первый полнометражный фильм «Городок Анара»).
Всех собрали в гостинице «Юность», где в вестибюлях и по коридорам ходили люди с особым выражением глаз. Они внимательно всматривались в танцующих и поющих комсомольцев, отводили их в особые номера и учили, как вести себя там, в Восточном Берлине, находясь в чрезвычайной близости от соблазнов буржуазного мира.
Мы с Константином Лоскутниковым приехали в столицу позже всех.
Я только закончил работать над фильмом, как на студию «Грузия-фильм» позвонила басовитая дама, назвавшаяся Дельфиной Михайловной Лимонадовой, и сказала: «Ираклий, завтра же вылетайте в Москву с копией вашего фильма «Ленин и Крупская – вечная любовь». Я засмеялся и сказал, что не снимал фильма с таким названием. На том конце провода сделали паузу, потом спросили: «А кто снял «Ленин и Крупская – вечная любовь»? Я ответил: «Не знаю». «А ваше кино о чём?» – «Точно не о Ленине и не о Крупской». – «Там есть что-нибудь про любовь, про революцию?» – «Про любовь?.. Да». – «Ираклий, давайте на «ты»? Ты был на студии «Грузия-фильм», когда приезжала чёрная американская коммунистка Анджела Дэвис? Ты танцевал с ней? Я сопровождала её, я тебя запомнила, ты милый… Знаешь, что (долгая пауза), поедем в Берлин, документы на тебя готовы, а если фильм не тот, не страшно, сделаем для таможни наклейки на коробках «Ленин и Крупская – вечная любовь». Завтра же вылетай в Москву».
Я вылетел в тот же вечер, не дожидаясь следующего дня.
У Константина Лоскутникова была своя история – он два раза подряд выигрывал Всесоюзные олимпиады по математике. Сам Леонид Ильич Брежнев погладил его по курчавой голове и вручил на закрытии математической олимпиады серебряный кубок с выгравированной надписью: «Константину Лоскутникову, победителю в фигурном катании среди женщин». Константин, в чём-то наивный и простодушный житель Норильска, прошептал в микрофон: «Охренели, что ли!»
Микрофон разнёс эти слова по залу. Леонид Ильич Брежнев оценил молодого математика: «Браво, Эйнштейн!» Пресса подхватила: «Браво, Эйнштейн!» Лоскутникова стали приглашать на различные комсомольские мероприятия. Почему Константин опоздал на сбор в Москву, я не знаю, но нас двоих долго отчитывали особые люди. Сомневались в нашей идеологической подкованности, ведь мы не прошли спецконсультации. Нам задавали вопросы: «Если комсомолец где-нибудь на Западе, скажем в Дании или Испании, едет один в двухместном купе, а ночью в это же купе входит молодая женщина и готовится ко сну, как ведёт себя комсомолец?» Мы с Константином не знали. Нам объясняли и просили записать в блокноты.
«Надо вызвать проводника и потребовать, чтобы он перевёл комсомольца или женщину в другое купе. Почему?» Мы не знали. «Чтобы не было провокации. Вдруг эта женщина подослана для компрометации советского комсомольца? Понятно, Квирикадзе? А вам, Лоскутников? Вы как-то оба расхлябанно выглядите. Почему в шортах? Где костюмы, галстуки, комсомольские значки?»
Вошла грузная дама Дельфина Михайловна Лимонадова с черепаховым гребнем в высоком шиньоне и сказала: «Оставьте их, это мои кадры».
Мы, двое расхлябанных, в шортах и без комсомольских значков, подружились. В гостинице все спрашивали друг друга: «Что везёте в Берлин на продажу?» Вопрос этот звучал на каждом шагу. «В ГДР очень ценятся трёхлитровые банки ртути», – говорили нам знающие. «Хорошо продаётся кофе в зёрнах, желательно бразильский, сигары кубинские, желательно «Ромео и Джульетта». Утром Константин и я помчались по магазинам.
На улице Чкалова в подворотне дома № 14 можно было купить трёхлитровые банки ртути. Мы нужную подворотню не нашли. Зато на улице Кирова в дореволюционном магазине «Чай» нашли бразильский кофе в пакетах. А в магазине «Гавана» на Комсомольском проспекте нам вынесли с чёрного хода шесть коробок сигар «Ромео и Джульетта». Оставалось два часа до отхода поезда. Мы купили большие дерматиновые сумки, в одну сложили пачки кофе, в другую сигарные коробки с шекспировскими любовниками. Началось великое путешествие в ГДР.
Соседнее купе в нашем вагоне заняла Дельфина Михайловна с тремя немецкими коллегами. Лимонадова несколько раз вызывала меня в своё купе. Сидела она в красном атласном халате, из-под которого выглядывала белизна её чрезвычайно пышного тела. Немки, стриженные в стиле Лиа де Путти, выходили из купе, когда я входил. Лимонадова, обмахиваясь пластмассовым веером, спрашивала, похожа ли она на герцогиню Альбу. Похудей она раза в три, может, и стала бы герцогиней Альбой, но, имея адский аппетит (постоянные пирожные с кремом, баночки сладкой «Мутеллы»), ей не светило стать любовницей Франсиско Гойи. Вот она и решила, если не гений Гойя, то хотя бы мнимый автор фильма «Ленин и Крупская – вечная любовь». Об этом она не очень-то завуалированно и известила меня по пути в Берлин. Я изобразил непонимающего эротического идиота, который может много говорить о Зигмунде Фрейде, о великом любовнике Джакомо Казанове, о маркизе де Саде, но не о конкретном сексе с конкретной Дельфиной Михайловной Лимонадовой.
В Бресте пограничники сняли с поезда комсомольца из Киргизии, он вёз четыре трёхлитровые банки ртути. Комсомолец плакал. Непонятно, для чего в Германии нужно было столько ртути? Четыре банки – двенадцать литров, на полмиллиона градусников или чего-нибудь ещё. В нашем купе дико пахло бразильским кофе, но девушки из погранотряда не учуяли контрабанды.
Рано утром поезд въехал в Восточный Берлин, мы вселились «весёлым табором» в гостиницу недалеко от площади, воспетой Райнером Вернером Фасбиндером в фильме «Берлин-Александерплац». Этот великий немецкий режиссёр творил так одержимо, что другие режиссёры, во сто крат более бездеятельные, в их числе и я, говорили: «Он сумасшедший!» Прожив короткую жизнь (37 лет!), снял сорок фильмов. Из которых каждый третий – шедевр.
Мы с Костей Лоскутниковым оказались плохими бизнесменами, точнее торговцами. Только на третий день по приезде взяли свои дерматиновые сумки и стали ходить по огромной гостинице «Огни Берлина», стучаться в комнаты, где сидели похожие на бабочек горничные, и предлагать «кофе Бразиль» в зёрнах. Бабочки качали головами: «Спасибо, не надо». Армянские дудукисты сказали нам, что приличные комсомольцы в ночь приезда уже высыпали из сотен чемоданов тонны кофе и скупщики всё разобрали.
Мы же, дураки, в ту ночь пошли смотреть Берлин, встретили в пивной пожилого немца, который, услышав русскую речь, прокричал: «Мы солдаты пятой роты, водку мы не пьём, всю Европу мы…» (дальше неприлично), потом рассказал невероятную историю про молодого пленного солдата-себя, оказавшегося в казахском ауле, где строил с другими пленными немцами Дом культуры имени Лаврентия Берии. Местная почтальонша, она же колдунья Айнагуль, у которой в войну погибли два сына, заколдовала его, превратив в осла. Грегор (так звали нашего знакомого) вспоминал русские слова. «Я три года был ослом и был счастлив!» Видя, что мы не верим этой чуши, повёл нас к себе в кочегарку.
Он был кочегаром и жил в кочегарке. Мы попали в подвал, где стены были выкрашены в яркие цвета, где на проигрывателе крутилась пластинка Луи Армстронга, певшего в паре с Эллой Фицджеральд. Грегор искал доказательства своего ословства. Нашёл фотографии: казахский аул, дети смеются, рядом стоит осёл. Грегор кричал: «Это я!» Ещё фотографии. «Это председатель Алжас Муканов. Это Садабек, колхозный сторож, – кормил меня!»
Грегор искал фотографию колдуньи Айнагуль, не находил. Откупорил бутылку шнапса, произнёс тост за казахский аул, рассмешив фразой: «У меня там было столько любовниц – ослиц!» Кем был этот бывший солдат – бароном Мюнхгаузеном? Скорее всего да. Он мечтал поехать в Казахстан, привезти подарки всем аульцам.
Затем трое пьяных – Грегор, бывший немецкий вояка, Костя, гений-математик, и я, режиссёр кино из Тбилиси, – пели: «За речкой, за речкой, на том бережочке, мыла Марусенька белые ножки». Об истории пленного немца, ставшего ослом, я написал рассказ, он публиковался в STORY, но здесь я описал, как и где услышал эту историю.
Вернувшись в гостиницу поздно ночью, я сдался в плен Лимонадовой, и комсомольская дама превратила меня в осла. Я стал VIP-персоной. Посещая всевозможные мероприятия – конференции, концерты, я сидел в президиумах и ложах по правую руку от Дельфины Михайловны, смотрел на её профиль и думал: «Зачем я слушаю лекции о жизни Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Эрнста Тельмана, Вильгельма Пика?.. Зачем, держа в руках первое издание «Манифеста Коммунистической партии», изображаю, что сердце моё гулко бьётся в груди, переполненное сознанием величайшего счастья?..
Действительным счастьем было оказаться в пивном баре, где те же Карл Маркс и Фридрих Энгельс пили когда-то пиво из гигантских кружек. Мне и Константину (я взял его на это VIP-мероприятие) тоже предложили выпить из них, потом ещё раз и ещё… Здесь же, в пивном баре, лектор читал лекцию о «Манифесте». В наших глазах двоилось, троилось, немецкие комсомольцы кричали: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (синхронист-переводчик кричал это по-русски). VIP-публика чокалась кружками.
И вот, вернувшись в гостиницу, мы наткнулись на свои набитые под завязку дерматиновые сумки с кофе и сигарами. Спохватившись, побежали на Унтер-ден-Линден, главную улицу Восточного Берлина. Кофеен там много, но все бармены качали головами: «Нет, спасибо». Неужели и здесь опередили нас комсомольцы пятнадцати республик? Не подумайте только, что в своих воспоминаниях о той замечательной поездке я как-то разделяю себя с Константином Лоскутниковым и «комсомольцев».
Совсем нет. Но у них чувствовался опыт заграничных поездок – у всех этих ансамблей, хоров, танцевальных коллективов, спортивных команд. Мы же были одиночки, непонятно зачем оказавшиеся на этом празднике жизни. Костя, видимо, потому, что однажды сказал в микрофон не совсем приличное слово и был похвален Леонидом Ильичом Брежневым, а я из-за прихоти Дельфины Михайловны Лимонадовой, с фильмом, который не значился ни в одной программе праздника.
Но вернёмся к Константину Лоскутникову, который после посещения «Пергамон-музеума», где с восторгом разглядывал древних шумеров, всех этих каменных истуканов, богов и богинь с каменными бородами в колесницах, усталый, шёл на банкет в городскую ратушу, устроенный Центральным комитетом немецкого комсомола в честь приезда комсомольцев из СССР. Разглядывая витрины магазинов, он думал о том, что скорее всего не выполнит обещания родственникам привезти ботинки, сандалии, сапожки (размеры записаны), а любимейшему деду Августу – кассеты с фильмами особого содержания. Дед сознался внуку, что как-то видел у своего дружка кино такого, как бы это назвать… неприличного содержания, поразившее его до глубины души. Прожив со своей женой более полувека, он вдруг обнаружил, что существуют совсем другие формы любви, им с женой не познанные… Было обидно, и дед записал на листке название фильма «Позы Камасутры». Костя обещал привезти, но кофе и сигары никто не покупал.
Блуждая по Унтер-ден-Линден, мы заходили даже в магазин похоронных принадлежностей. Нас ввело в заблуждение то, что за стеклом витрины сидели две сухопарые, сероглазые дамы в круглых проволочных очках и пили кофе из маленьких фарфоровых чашечек. Не сообразив, куда мы зашли, я раскрыл дерматиновую сумку, вынул пакет и громко сказал: «Кофе Бразиль». Дамы с грустными улыбками что-то стали нам объяснять, показывая на гробы и пластмассовые венки. Мы извинились и, оставив пачку кофе грустным хозяйкам, вышли на улицу и стали смеяться. На тротуарах за столиками сидели празднично одетые люди, пили кофе. Уличные фокусники показывали фокусы. Оркестры с трубами и барабанами играли Штрауса, Баха, Моцарта.
Мы подошли к барной стойке. Денег хватило лишь на какую-то наливку. На бутылочной наклейке был нарисован Ван Гог с отрезанным ухом.
Я засмеялся: «В мире столько всего интересного. А мы о комсомоле…» – «Например?» – «Кому Ван Гог отдал своё отрезанное ухо?»
...И вот Константин дошёл до ярко иллюминированной ратуши.
Старинный зал вместил около тысячи человек гостей и хозяев. За четыре берлинских дня и четыре ночи расцвела нe только дружба, но и любовь. Двадцать семь дагестанских танцоров, летавших на сцене театра «Комиш-опера», перепрыгивавших оркестровую яму и плясавших прямо в зале, пришли на банкет с девушками – немками, эстонками, украинками. Остальные тоже в основном были парами. Кругом смех, поцелуи, объятия.
В зале тихо играла пара флейтистов. За главным столом восседала Дельфина Михайловна Лимонадова, склонив свои пудовые груди на плечо автора этого рассказа. Семь раз ударили колокола ратуши, и начался ужин с вкуснейшими свиными ножками. Потом танцы. По микрофону сообщили, что с минуты на минуту прибудет запоздавший Амадей Отто Кнохенгауэр, первый секретарь Германского демократического союза молодёжи, которого многие считали преемником тогдашнего генсека компартии Германии. И вот он появился. Пустующий главный стол заполнился молодыми людьми в чёрных костюмах с набриолиненными волосами. Товарищ Амадей Отто Кнохенгауэр пожал руку Дельфине Михайловне Лимонадовой. Молодого режиссёра тоже представили товарищу Кнохенгауэру.
Вдруг среди запоздало прибывших немцев Константин заметил белокурую девушку в синей блузе немецкого комсомола. Девушка напоминала Золушку и была настолько красивой, что её заметили все мужчины, находившиеся в зале. Вновь заиграла музыка... Константин понял, что, если сейчас не подойдёт к этой девушке и не уведёт её танцевать, девушку захватят в плен двадцать семь дагестанских танцоров и немецкий генералитет комсомола во главе с Амадеем Отто Кнохенгауэром. Константин двинулся к ней с энергией сумасшедшего буксира, который ранней весной на сибирских реках плавает, разбивая льды, не дожидаясь ледохода. Он подошёл к Золушке, непривычно грубовато для себя обнял её и закружил в танце. Девушка улыбнулась и подчинилась ему. Танцуя, Константин спросил её имя. Вероника Фрик – ответила девушка, так как учила русский язык в школе. Она – одна из трёх секретарш Амадея Отто Кнохенгауэра. И смешно процитировала Маяковского: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин».
А в это время вокруг них лязгали клыками волки. Две трети мужчин, русских, грузин, армян, дагестанцев, немцев, приняли за личное оскорбление, что Вероника танцует только с Константином, смеётся его шуткам, пьёт с ним пиво и снова танцует. Посмотреть правде в глаза и увидеть, что они очень подходят друг другу, не мог никто из пятисот семидесяти трёх мужчин, глядящих на них пятьюстами семьюдесятью тремя парами глаз. Но вот она подошла к главному человеку немецкого комсомола, и все выдохнули – хозяин имеет право обладать такой невиданной красотой. Вспоминая тот вечер, сознаюсь, что тоже думал о том, почему мне досталось сто двадцать килограммов Дельфины Лимонадовой, почему я не смог до конца сыграть роль эротического идиота! Был бы сейчас свободен, может быть, оказался бы расторопнее Лоскутникова и раньше добежал бы до стены, где в одиночестве стояла богиня немецкого комсомола. Но вместе с ревностью я радовался за друга. Завершив разговор с Амадеем Отто, Вероника пересекла огромный зал и подошла к Косте.
Они ещё потанцевали и ушли с банкета. На выходе из ратуши случилась маленькая заварушка. Певец, который сегодня один из самых сладких голосов российских телеканалов, назову его буквой Д., увидев, что Вероника Фрик пошла в комнату, обозначенную той же буквой «Д», спросил Константина: «Кто такая? У меня голова кружится от неё (певец ухмыльнулся). Когда она выйдет, чтоб ты исчез, хорошо? Зачем тебе, курчавому говнюку, такая супердевочка, а?»
Вероника вышла из дверей с буквой «Д» и увидела, как будущая суперзвезда, сбитая кулаком курчавого говнюка, катился по паркету старинной ратуши. Ей это понравилось. Взяла под руку Лоскутникова, они вышли. Константин разыскал кочегарку и того самого кочегара, бывшего в Казахстане ослом. Тот впустил пару к себе. В котельной нашлась комнатка со скрипучей кроватью. Они сбросили матрац на пол. За окошком лил дождь. В тёмном небе Восточного Берлина мокла луна, а влюблённые радовали друг друга до утра. Утром Вероника сказала: «Константин, извини меня, я замужем!» Почему надо было её извинять, стало понятно в последовавшем монологе.
«Сегодня вы, советские, уезжаете в турне: Лейпциг – Котбус – Эрфурт – Дрезден – Франкфурт-на-Одере. Через неделю возвращаетесь – в воскресенье… Мой муж – надежда олимпийской сборной ГДР по метанию ядра. Он принадлежит не мне, а ядру и родине! Я его редко вижу. Только по воскресеньям его отпускают со спортивной базы. А в воскресенье ночью ты уезжаешь в СССР. Я не знаю, какой ты вне танца, вне постели, но я так тебя полюбила!»
Потом они вместе мылись под душем. Кочегар сварил им кофе и стал показывать фотографию Айнагуль, которую разыскал. Поняв, что им не до казахских колдуний, кочегар дал ключи, сказал, куда их потом положить, и исчез. Расстались они через три часа (плакали оба).
Советские комсомольцы начали вояж по городам ГДР.
В поездке беспрерывно лили дожди. Большинство концертов проходило под открытым небом, зрители мокли, но не расходились, пели «Катюшу», «Лили Марлен». Небеса выливали тонны воды, а люди пели. Это было очень искренне и эмоционально… Потом наступала так называемая официальная часть – передача немецким региональным боссам гипсовых бюстов Ленина. Каждый из них был весом в шестнадцать килограммов. Лимонадова произносила своим полубасом пламенную речь от лица всей советской молодёжи. У меня начинался паралич слуха.
Я не слышал её, я прокручивал кадры фильма «Развод по-итальянски», где Марчелло Мастроянни грезит, как он свою нелюбимую жену варит в котле с раскалённым жидким мылом. На самом деле в котёл с мылом бросили меня (я сам себя бросил). Это я выносил пудовые бюсты пролетарского вождя, вручал их местным комсомольским чиновникам и в ответ получал гипсовые бюсты Эрнста Тельмана. У Дельфины Михайловны этих Тельманов собралось штук семь (дарили же ей). В нашем купе на верхних полках расставлены были Тельманы, Тельманы, Тельманы – дары от комсомольцев Лейпцига – Котбуса –Эрфурта – Дрездена – Франкфурта-на-Одере.
Однажды ночью мимо моего уха просвистела гипсовая голова, она упала на пол и разлетелась на куски. Кусок гипса вонзился мне в бровь. Брызнула кровь. Я заорал и стал скидывать с полок всех Эрнестов Тельманов. Они с грохотом падали и рассыпались вдребезги… В купе вбежали люди. Дельфина Михайловна объяснила, что резкий толчок поезда сотворил это безобразие.
В воскресенье вечером восемьсот комсомольцев вернулись в Восточный Берлин. Все были счастливы: все натанцевались, наобнимались, узнали многое о революционной борьбе немецкого пролетариата, купили джинсы… Посмотрели в Дрездене и мой фильм «Городок Анара». Комсомольцы смеялись. Думаю, фильм им понравился. На показе был отборщик швейцарского кинофестиваля, он взял фильм в Локарно и дал ему приз ФИПРЕССИ (это серьёзный приз, им можно хвастаться, что я и делаю).
В Берлине случилось ЧП. Константин Лоскутников позвал меня в гости к Рудольфу Грабовскому, немецкому молодому математику, с которым он встречался на математических олимпиадах. Созвонившись, они условились встретиться. Вытащив из позабытых нами дерматиновых сумок (во время турне они лежали в гостиничной камере хранения) несколько пакетов кофе и коробку сигар для отца Рудольфа, мы двинулись по адресу. Рудольф, в очках с толстыми стёклами, в узком двубортном костюме, был похож на молодого композитора Шостаковича.
Его папа – на нашего знакомого кочегара. А мама Розальда в профиль вылитый Данте. Грабовские кормили нас божественными сосисками с пивом. Папа не только был похож на кочегара, но и знал русские слова. По осторожным географическим намёкам давал повод думать, что он тоже был в советском плену. Выпив три рюмки пахучей настойки с портретом Ван Гога на бутылке, он сознался, что строил с другими пленными железную дорогу под Тамбовом, и начал рассказывать странную историю. Нет, он не был заколдован в осла.
В Тамбове нет ослов, есть волки. Один тамбовский пионер очень хотел попасть в пионерский лагерь «Артек», куда каждое лето ездила девочка, которую он любил второй год подряд. В газетах писали, что пионеры (назывались их фамилии) вылавливали шпионов, развинчивающих железнодорожные рельсы с целью пустить под откос поезда. Пионеров, спасших поезда от крушений, послали отдыхать в «Артек». Школьник решил поймать своего шпиона, но шпион не ловился. Отчаявшись, мальчик разобрал рельсы сам и побежал сообщать в райком партии, что это дело рук шпиона. Я, любитель необычных историй, был весь внимание (история осла у меня уже была в записной книжке), как вдруг раздался звонок в дверь. Резкий, настойчивый! Рудольф пошёл открывать. В комнату ворвалась Вероника! Путая русские слова, глядя на Константина, она сообщила: «Мой муж сегодня должен был быть дома, но не приехал! Костя, до отхода поезда у нас четыре часа!»
Хоть и было неудобно перед Рудольфом и его папой (а мне очень хотелось узнать, что случилось с поездом и пионером), но мы ушли. Костя поехал к Веронике домой, я в гостиницу «Огни Берлина». Прошло четыре часа. До отхода поезда оставалось сорок минут, а Константина нет. Я сложил его и свои вещи, дерматиновые сумки, полные кофе и сигар, снёс к автобусам. Константина Лоскутникова по-прежнему не было. Дельфина Михайловна превратилась в акулу. Глаза её налились кровью: «Я знала, что он невозвращенец! У него в роду все немцы! Старые капиталисты!
Ещё при императрице Екатерине переселённые на Урал! Я же знала, что он то ли граф, то ли барон – дерьмо! Мерзкая душонка! Изменник!» Ждать больше было невозможно. Караван автобусов тронулся в сторону вокзала! Дельфина Михайловна продолжала кричать в автобусе, шуметь на перроне. Все комсомольские боссы обсуждали ЧП. Молодой математик Константин Лоскутников не явился к поезду в Берлине!
Я сказал Дельфине: «Но ГДР – дружественная страна, строит с нами социализм… Он же не в Америке остался, как тот… Борис Годунов… или как там его, из балета…» Она махнула рукой так, словно хотела меня ударить. «Какая разница, где остался! Это измена родине! Все мы теперь посыплемся, как домино… И ты тоже, его дружбан! Вы на пару фарцевали кофе и сигарами! Я всё знаю! Если бы не я, и ты бы остался в этой… сраной лягушачьей стране!»
Я расхохотался: «Идиотка, лягушачья страна – это Франция!» Загудел паровоз. На перроне вдруг появился огромный мужчина. Если кто помнит, был такой штангист Жаботинский и был американский боксёр-тяжеловес Сонни Листон. Соедините Жаботинского и Листона и представьте выбежавшего на перрон берлинского вокзала человека, который кричал по-немецки: «Не уезжайте! Константин Лоскутников… идёт! Идёт! Вот он!» Пауза. И на перроне, еле волоча ноги, появился Константин!
Дельфина Михайловна взвизгнула и укусила меня за ухо. Я побежал к Косте… Поезд тихо двинулся с места!
Так что же случилось с Лоскутниковым? Вернее, с тремя влюблёнными! Именно с тремя.
Узнав, что муж не приезжает в это воскресенье, Вероника прибежала в нашу гостиницу, а Константин ушёл к семейству Грабовских. Вероника вспомнила, что Костя говорил о своём знакомом Рудольфе Грабовском, работающем на телевидении, и что он должен повидать его. Она позвонила дежурным на берлинское TV, узнала координаты Грабовского. Пришла и увела своего возлюбленного. Они поехали к ней домой. Там их встретила бабушка, которая напоила Костю кофе и накормила сладостями. Влюблённые уединились в спальне.
В спальне на Костю смотрели фотографии гиганта, толкающего ядра, гигант демонстрировал своё сверхмускулистое тело с пудовыми бицепсами! Костя вначале заробел, но, поцеловав Веронику, забыл обо всём на свете, главное – забыл о поезде советско-германской дружбы. Бабушка в гостиной раскладывала пасьянс, иногда вздрагивала от громких стонов и всхлипов и улыбалась, слыша голос внучки: «Дас ист фантастишь, Константин!» («Это фантастика, Константин!») С олимпийской надеждой Германской Демократической Республики спальня не издавала столько разнообразных шумов. Потом всё стихло.
Влюблённые заснули и не услышали трезвонящего будильника! Но позвонил телефон. Бабушка подняла трубку. Толкатель ядра сообщил: «Нас отпустили с базы, еду домой». Бабушка вбежала в спальню, секунду смотрела на обнявшихся влюблённых, потом разбудила внучку, та, посмотрев на часы, закричала: «Костя, через тридцать две минуты отходит поезд!» Они вскочили, выбежали на улицу. В те годы Восточный Берлин не блистал светом и обилием машин. Они бежали, пытаясь остановить машину на бегу, но никто не тормозил. До вокзала было не так уж далеко, но и не близко. Прошло минут пятнадцать в безостановочном беге. Вероника стала задыхаться. Костя крикнул: «Покажи, куда бежать, и стой!» Вероника не останавливалась.
Они продолжали бежать ещё несколько минут, еле переставляя ноги. Неожиданно затормозил маленький «трабант», из него вышел толкатель ядра. Костя, шумно сглотнув и выдохнув воздух, был готов ко всему. Гигант слушал Веронику, та что-то объясняла мужу. Наверное, почему она и курчавый мужчина с искажённым лицом бежали по тёмной берлинской улице к железнодорожному вокзалу… Гигант молча посадил их в свою крошечную машину. Через четыре минуты они на вокзале. Вероника велела мужу бежать к поезду советско-германской дружбы и кричать: «Константин Лоскутников здесь!» Муж побежал, перескакивая через ступени и крича: «Константин Лоскутников здесь!» За ним на перроне появилась одна из самых красивых женщин, которых я видел в жизни. А вот и тот, о котором Брежнев сказал: «Браво, Эйнштейн!»
Костя, увидев меня, спросил: «Где сумки?» Мы запрыгнули в вагон, за секунду достали их. Костя подбежал к ещё открытым дверям вагона, кинул одну сумку, крикнув: «Вероника, это бабушке – кофе Бразиль!», кинул вторую сумку, крикнув: «Твоему мужу, сигары!» Успел увидеть ночной перрон, сумки, толкателя ядра и Веронику. Двери вагона захлопнулись.
И вот, тридцать лет спустя, на кинофестивале в Марбелье, я встретил Константина Лоскутникова. Мы выпили красного испанского. Я узнал, что Костя живёт в Берлине. В Доминиканской Республике у него обширные плантации табака и фабрика лучших в мире сигар «Босснер» (похвастался). Германское правительство восстановило ему титул предков «барон Босснер». Он спросил меня о Дельфине Михайловне Лимонадовой.
Я ответил, что не видел её со дня прибытия поезда дружбы на Белорусский вокзал. Что она занимает высокие должности, очень деятельна, несмотря на возраст. Хорошо выглядит в телевизоре. Я спросил о Веронике, он выдул сигарный дым и заговорил о другом. Потом я спросил о ней ещё раз, пытаясь вспомнить фамилию. Он вновь перевёл разговор… И неожиданно – «Когда мы бежали по ночному Берлину к вокзалу, она кричала: «Комсомол – моя религия! Маркс – бог! Ленин написал красное евангелие! Коммунизм – рай, в него войдут только бедные!» Он замолчал. Вновь выдул лучший в мире сигарный дым. «У меня Наташа, дети, их много, хорошие… Как здорово, что мы встретились… Тридцать лет прошло… Чёрт!»
Я выпил вина и посмотрел в раскрытую книгу Чарлза Буковски: «Люди слепо хватают что под руку попадётся: коммунизм, здоровую пищу, дзен, оргии, религии, уход в себя, Индию, живопись, письмо, пьянство, совокупление, Бетховена, кино, морковный сок, самолёты, тусовку, вегетарианство, поднятие тяжестей, философию, Ленина, иудаизм, ислам, Христа, костюм ручного пошива, должности, Карла Маркса… Затем всё это испаряется и распадается. Людям надо найти себе занятие в ожидании смерти. Наверное, мило иметь какой-то выбор».
Очень люблю Чарлза Буковски. Сказал об этом Константину. Он поднял книгу. Молча прочёл отрывок на открытой странице и неожиданно сказал: «Вероника тоже теперь большая женщина в политико-деловых кругах».
Лучший в мире сигарный дым держался облаком над нашими головами несколько секунд и стал рассеиваться…
иллюстрация: Александр Яковлев
