Радио "Стори FM"
Рыбы и куры

Рыбы и куры

Автор: Ираклий Квирикадзе

«Кика был городским сумасшедшим. Он был любимцем города Тбилиси», – сказал Ираклий Квирикадзе, но написал рассказ не о нём, а о рыбах и курах

Месяц назад в городе Батуми прошло малоприметное событие: тридцативосьмилетие съёмок фильма «Пловец». Дата странная. Ведь можно было дождаться хотя бы сорокалетнего юбилея? В ресторане с символическим названием «Намцецеби» (что означает «Вкусные остатки») собрались те, кто сегодня «вкусные, живые остатки». Много пили, много смеялись… На краю стола сидела немолодая грузная женщина в соломенной шляпе со стеклянной свисающей виноградной гроздью. Раза два мы встретились взглядами. Я подумал: «Это Алиса Орджоникидзе?» Но не был уверен. Мы расстались пятьдесят семь лет назад… 

Женщина с виноградной гроздью рано и незаметно оставила наше застолье. Позже, когда мы расходились, Лиза Лория, моя бывшая ассистентка по съёмкам фильма «Пловец», дала мне фотографию, на которой я увидел себя школьником и ту самую Алису Орджоникидзе. Мы, школьники, идём человек семь-восемь, почему-то с лопатами в руках. Я несу и лопату, и большую модель парохода. Чуть сбоку идёт взрослый мужчина в чёрном костюме с галстуком. Он несёт ещё большую модель парохода. «Это тебе передала Алиса»…

Празднование юбилея продолжалось и после ресторана «Намцецеби». Я проснулся на стуле кофейни в приморском парке, выпил горячий, сваренный в раскалённом песке турецкий кофе, ожил. Стал искать фотографию, но нигде в карманах плаща, костюма, брюк не обнаружил её. Пьяный бродяга, посетивший в эту ночь дома старых батумских друзей, потерял фотографию, где кроме девочки Алисы был снят и мой отец Михаил Андреевич Квирикадзе. Это он нёс большую модель парохода.

То, о чём я сейчас пишу, – попытка, если можно так выразиться, реставрации фотографии, которая так нелепо исчезла.

Трудно сегодня понять, почему мой отец Михаил Андреевич с невероятным азартом доказывал всем, что грузины – нация мореплавателей!

Мы долгое время жили в Батуми. Отец рассказывал о средневековых морских экспедициях грузин с такой убедительностью, что слушающим его казалось, будто Христофор Колумб в поисках Америки стартовал из Батуми. Вслед за ним из Батуми отправился блуждать по морским просторам Васко да Гама. А вдогонку им поднял паруса своих фрегатов Магеллан…

Может, я что-то путаю, но, со слов отца, задолго до великих испанцев и португальцев малоизвестные миру грузинские капитаны Бухаиадзе, Джорбенадзе, Лолашвили плыли именно из Батуми открывать Америку и свершать кругосветные плавания.

Отец не был сумасшедшим, его слушали и ему верили. Верил и я.

В начале 50-х мы с отцом переехали из Батуми в Тбилиси. Поселились у родственников в Музейном переулке. Отец начал ра­ботать в Институте физкультуры (его кафедра име­ла отношение к плаванию), стал писать диссертацию. Он зарылся в тысячи книг Публичной библиотеки имени Карла Маркса в поисках любого, хотя бы случайного упоминания древних авторов о грузин­ских мореплавателях. Начиная с Геродота, который пишет, что грузины – колхи, как он их называет, – умели хорошо держаться на воде и в морских битвах не раз побеждали (я никогда не слышал о морских битвах грузин, но Геродоту виднее).

Михаил Андреевич неделями, месяцами пропадал в публичке. Он составил длинный перечень авторов, писав­ших когда-либо в какой-то связи о грузинах в водах морей и океанов. Цитаты из Плутарха, Плиния Старшего, из «Правдивых историй» Лукиана, рассказов некоего Эссад-бея, записанных с его слов византийским купцом в год от Рождества Христо­ва 773-м, главы книги Томаса Герберта «Путешествие в Азию», строки из Голдсмита, Эдмунда Бэрка, Фомы Гоббса, перса Ахат Азина и других почтенных путешественни­ков, исследователей и картографов. Отец познакомился в публичке с вдовой автора романа «Как закалялась сталь» Николая Островского. Она собирала какой-то материал и поддержала моего отца, подарив книгу покойного мужа с надписью: «Ни шагу назад, только вперёд, только на линию огня!». Но друг отца винодел Эрист Пржевальский, правнук того Пржевальского, который имел дело с дикими лошадьми, а главное – считался тайным отцом И.В. Сталина,

сказал отцу: «Брось ты это дело! Подними голову и посмотри, что творится вокруг! Кому нужны твои древние водоплавающие грузины?! На Земле та­кое творится! Видишь вон того человека? На пустых бутылках он сделал миллион... Не будь идиотом, Квирикадзе, открой пункт приёма бутылок…»

Начало 60-х. Я хорошо помню этого Эриста Пржевальского, похожего на предполагаемого деда с густыми усами на рябом лице. Он был прав. Люди становились ловкими охотниками за деньгами, ловко хитрили, ловко обманывали, ловко торговали всем, чем мож­но было торговать: вошедшими в моду нейлоновыми плащами болонья, мешками с цементом, мрамором для могильных плит, вином, разбавленным водой (вспомните «Листопад», фильм Отара Иоселиани), фальшивыми драгоценными камнями.

Эти слова я пишу сегодня, сидя перед окном, за ко­торым льёт дождь и светит солнце. «Солнце плачет», – говорят про такое в природе.

А в моих воспоминаниях идёт Михаил Андреевич с зонтом. Как ис­тинный батумец, он не стесняется ходить с зонтом в отличие от тбилисцев, считающих немужественным держать над головой зонт хоть в адский ливень... Отец вышел из Музейного переулка, перешёл улицу, поднялся по мраморным лестницам Публичной библиотеки имени Карла Маркса, закрыл зонт, оглянул­ся, помахал мне рукой.

К отцу подходит человек, батумец Архан Заидукели. Он открыл цех лакированных туфель, модных тогда в СССР. Архан говорит отцу: «Возь­мёшь два чемодана и поедешь в Среднюю Азию: Таш­кент – Самарканд – Бухара. Триста пар лакировок. Продашь, с каждой тебе десять процентов... Я знаю, ты сидишь без денег, а мне нужен верный человек, такой, как ты».

Отец отказывается от этого заманчивого предложе­ния. Он заходит в массивные резные двери публички, начинает фанатично листать старые фолианты. Он находит у Маркуса Муссолини новые сведения о древних грузин­ских мореходах. Вносит их в свой длинный список доблестных морских деяний грузин. Но неожиданно библиотекарша Кетевана Филимоновна Джапаридзе, высушенная старостью добрая женщина, известная тем, что в Лондоне на партийном съезде русских революционеров, будучи студенткой, слушала меньшевика Чхаидзе, двухметрового красавца, который уверял, «что нет такой партии, которая готова повести за собой массы», и увидела, что какой-то лысый человек вскочил рядом с ней и крикнул: «Есть такая партия, и это партия большевиков!». Юная лондонская студентка, влюблённая в Чхаидзе, хлопнула ладонью по лысине В.И. Ленина (а это был он, только что произнёсший историческую фразу «Есть такая партия…», которая вошла во все советские учебники истории). Но в учебниках не сказано, что крикнула вслед хлопку по ленинской лысине девушка Кетевана Филимоновна Джапаридзе: «Молчи, дурак, не мешай слушать!»

Эта бывшая лондонская студентка, позволявшая моему отцу уно­сить книги домой и не раз приходившая к нам в гости на чай с инжирным вареньем, старая библиотекарша, великолепно знающая историю, филосо­фию, юридические науки, поддерживающая бодрость духа и гибкость тела гимнастикой йогов, устроила разгром отцовским идеям: «Твоё желание написать историю грузинского мореплавания – ложное мифотворчество. Мальчик мой, пойми, Грузия ни­когда не была морской державой. Это не Испания с её «Непобедимой армадой», это не Португалия с её Васко да Гамой. Грузины никогда не были «людьми моря». Грузины – это пахари, виноградари, воины. У Грузии всегда были великие полководцы, но никогда не было великих адмиралов. Грузины всегда сражались на суше, у них не было передышки, чтобы взглянуть на море, построить корабль, надуть паруса и совершить кругосветное путешествие... Не занимайся ложью! Не надо ничего преуве­личивать! Твоя история грузинского мореплавания – это дурное преувеличение!»

Отец заплакал после слов Кетеваны Филимоновны, ушёл из библиотеки и больше там не появлялся. Стал вести во Дворце пионеров кружок морского моделирования. Его увлекло изготовление самоходных фрегатов, каравелл, подводных лодок, парусников. В полуподвальном помещении Дворца пионеров, в небольшой комнате с синими стенами, сидел Михаил Андреевич среди скелетов будущих кораблей. По воскресным дням он водил своих пионеров на Черепашье озеро. Там они заводили моторчики моделей, спускали их в воду и с восторгом следили, как они плыли, сталкиваясь с панцирями водных черепах, которые считали, что озеро их, а не тарахтящих игрушек из дерева, жести и парусины. В те годы окрестности озера были пустынны, не было рестора­нов, джаза, «мерседесов». Отец с пионерами подни­мался по крутой горной тропе. Он нёс самые большие и тяжёлые ко­рабли, в карманах пионеров были завтраки: варёные яйца, картошка для костра, соль, сыр, помидоры.

Однажды корабль, лучшее творение рук отца, зато­нул посреди озера, отец нырнул за ним и не вынырнул. Пионеры ждали пять минут, особо не волнуясь, зная, что их учитель может долго находиться под водой, но на десятой минуте они стали кричать. А ещё через пять минут, охваченные ужасом, они мчались вниз по тропе в город. Опустившись под воду, водолаз-спасатель увидел отца, спутанного водорослями, – видимо, в поисках утонувшего корабля он так запутался в водорослях, что они, цеп­ко его схватив, и не отпустили на волю.

Теперь об Алисе. В Музейном переулке двумя этажами выше нас жила Алиса Орджоникидзе. Известный коммунистический вождь Серго Орджоникидзе приходился дальним родственником её отцу Соломону. Я влюбился в Алису. В мае она уехала на летние каникулы тощей дурой, а вернулась в сентябре пышнотелой девушкой-чудом, с глазами цвета водорослей с черепашьего озера. Это не самое удачное сравнение. Но я помню своего отца и водоросли, опутавшие его, зелёные-зелёные…

Соломон Орджоникидзе умел удивительно точно подражать голосам живот­ных и птиц. Дом утром пробуждался от его петушино­го крика. Он веселил и развлекал нас, детей, подростков, во дворе соловьи­ными трелями, пением жаворонка, буйволи­ным мычанием. Во дворе он огородил участок, обнёс его металлической сеткой и стал выращивать кур, ко­торых продавал, соседям – дёшево, остальным – по цене Верийского базара. Соломоновские куры, вскормленные на кукурузном зерне, обладали неж­ным вкусным мясом, пользовались всеобщим успе­хом. Бизнес семейства только становился на ноги, как с курами произошла одна скандальная история. Кто-то стал их воровать. Соломон не спал ночами, выслеживая таинственного вора. К ка­ким только ухищрениям он не прибегал, но куры ис­чезали из курятника. Работая весовщиком на складе геологического управления, Соломон принёс со своего склада мощный прожектор и сигнальную сирену. Установил их в курятнике. Ночью, как только вор открыл бы дверцу ку­рятника, сирена жутко бы взвыла, а прожектор ослепил бы вора. Так и произошло, но Соломо­н не ожидал, что вор, испугавшись резкой вспышки и воя, упадёт в обморок и что три дня его будут возвращать к жизни, и он на всю жизнь потеряет речь и будет судиться с Соломоном. На суде вор подкреплял жестами изложенные письменно показания, он доказывал, что случайно прикоснулся к две­рям курятника и требовал возмездия за нанесённый ему физический ущерб. Соломону при­судили два года. Он как-то отделался штрафом.

Вышло всесоюзное постановление, запрещающее в черте города держать домашних животных и птиц. Разрушали курятники, выпроваживали свиней, коров за черту города. Жестоко боролись с теми, кто тай­но продолжал держать живность. Много людей проклинало этот хрущёвский указ. Соломону предложили работу, где он мог использовать свой талант подражателя голосам разных животных и птиц. Соломон стал выслеживать тайно оставленных в горо­де коров, свиней, баранов, кур. Целыми днями ходил или разъезжал на мотоцикле по окраинам Тбилиси в районах Кукиа, Ортачала, Багеби, Сабуртало. Там улицы примыкали к полям, огородам, там во дворах, в сараях, в домах были заперты те, кто с радостным мычанием, блеянием, хрюканьем, кудахтаньем откликался на великолеп­ную имитацию мычания, блеяния, хрюканья, кудахта­нья Орджоникидзе. Он останавливался у забора подозрительного дома или влезал на дерево и издавал громкое протяжное «м-м-му!». Он штрафовал хозяев за незаконное содержание живот­ных, но чаще брал взятки за молчание.

Однажды его навели на след. В новостройках Сабуртало, в квартире под самой крышей, он увидел клетки, в которых сидели сотни кур. В трёх комнатах, громоздясь друг на друге, от пола до потолка стояли клетки. Соломон раскрыл папку и стал составлять акт. Он внешне был строг, в душе восторгался. Идеальная чистота, кур рубили в ванной на продажу. Чтобы заглу­шить их крики, постоянно заво­дился проигрыватель с динамиками. Под бетховенскую Девятую симфонию курам рубили головы. Специфический запах выветривался вентиляционной установкой.

Вскоре он знал всех хозяев, тайно держащих коров, сви­ней, баранов, кур в черте города Тбилиси. У Соломона Орджоникидзе появились деньги. Несколько раз мы, дети, видели его в ресторане летнего сада «Сте­ла». Он, пьяный, взбирался на эстраду, щедро одаривал оркестрантов, те играли «Танец с саблями» Арама Хачатуряна, а Орджоникидзе свистел в микрофон. «Танец с саблями» получался у него не хуже, чем у самой Таисии Сав­вы. Он знал весь репертуар мастерицы художествен­ного свиста: «О, голубка моя», «Лула-лула-бай-бай»...

Алиса в нашей дворо­вой компании проходила за парня-сорвиголову. Каждый вечер мы залазили на крышу соседнего дома, проникали на чердак клуба имени Воро­шилова, брели в потёмках до люка, откры­вали его и спрыгивали в тёмный кинозал. Показывали трофейные фильмы с участием Ди­ны Дурбин, Марики Рёкк, Роберта Тейлора, Гэри Купе­ра. «Приключение венецианца» мы смотрели раз двад­цать. Во время эпизода, где Марко Поло учит японок целоваться, Алиса повернула ко мне голову, и я впер­вые в жизни прикоснулся к девичьим губам.

Нам было по четырнадцать лет. Мы целовались всюду – в кинотеатре клуба имени Ворошилова, в подъезде нашего дома, в чу­жих подъездах, в пантеоне среди могил великих поэтов. Алиса всегда тянула меня к склепу Грибоедова. Однажды её стриженая голова в нашем неумелом толкании-объятиях проскользнула сквозь грибоедовские решётки, и вытянуть её обратно было делом долгим и болезненным. Алиса невероятно быстро росла. Когда мы окончили школу, она была на полголовы вы­ше меня, занималась в секции метания ядра, установила ре­корд девушек Грузии и перестала встречаться со мной.

Семья Орджоникидзе переехала в конец района Сабуртало, раза два я был у них в квартире на девятом этаже новостройки и не мог разобраться в странных металлических кон­струкциях, возводимых Соломоном.

Вытяжные вентиляционные трубы монтировались на потолке. Газосварщик сидел в одной из клеток и паял прутья. Я спросил Соломона, что это за соору­жение. Он засмеялся:

– Знаешь, Ираклий, почему белые медведи долго живут?

– Нет.

– Потому что они нелюбопытные...

Когда я уходил, Алиса не вышла меня провожать.

Несколько раз я ходил на стадион «Локомотив», издали следил за полётом ядра, выпущенного её сильной рукой. Я сидел на трибуне пустого стадиона и мял в кармане пальто па­кет любимых ею конфет «Раковая шейка».

А новый друг Алисы, метатель ядра Артур Барбизонов-Абашидзе, мастер спорта СССР, в это время пока­зывал ей ошибку при толчке. Он положил руку на её талию, и они синхронно раскачивались, прижав друг к другу свои большие тела.

...Я поступил в Пушкинский институт. Потом пять лет работал экскурсоводом на Тбилисской цен­тральной туристической базе, разъезжая номерными маршрутами по всей Грузии. Я получал удовольствие от своей работы, но мечтал стать кинорежиссёром. Шептал магические фамилии Эйзенштейн, Пудовкин, Довженко, Антониони, Феллини, Бергман, Куросава, Бунюэль... Особенно часто – фамилию Годар, революционера в кино, фильмы которого я не видел.

...В жёлтом «Икарусе» я сижу с микрофоном в руках, показываю храм Святого Креста, воспетый Лермонтовым в «Мцыри», у подножия его сливаются Арагва и Кура. На винном заводе под Кутаиси всех угощают традиционным стаканом вина, пущенным по кругу. Глядя на семнадцатитонную бочку вина, похожую на «Титаник», кто-то острит: «Вот бы укатить её в Свердловск...»

В лесах Сатаплия все молча разглядыва­ют застывший на вулканической лаве след динозав­ра. По вечернему тёмному лесу туристы идут, сбив­шись в тесную кучку. Не дай бог, выйдет из чащи грузинский динозавр. Жутковато.

Вечером на батумской турбазе весёлый аттракци­он – бег в мешках. Участники влезают в мешки и бе­гут. Пришедший первым к финишу получает приз – одеколон «Белая сирень». Я, Ираклий Квирикадзе, – большой мастер бега в мешке.

В тридцать прыжков могу проска­кать расстояние, на которое другие тратят пятьдесят. Я пять лет прыгаю в этих мешках, но никогда не прихожу первым – экскурсоводам полагается уступать туристам. Я пре­красно играю роль неумельца и этим вызываю всеоб­щий смех.

По возвращении в Тбилиси я прощаюсь с группой. Мне пишут свои адреса. Эстонцы зовут в Эстонию, тюменцы – в Тюмень, якуты – в Якутию. Мне нравятся все эти люди своим простодушием, лю­бопытством, стремлением познать историю, культуру, дух земли, на которой они пробыли семь радостных дней.

Сегодня, в 2018-м, я пишу эти строки и ухмыляюсь, как я был наивен в 1968-м. Сколько всего произошло в мире за эти годы. Сколько мыльных пузырей лопнуло. Но вернёмся к Алисе, бросившей меня.

Раннее утро. Я стою перед филармонией, рабочие закончили мойку статуи. «Муза», большая бронзовая женщина, блестит, похожая на Алису Орджоникидзе формами и красотой. Если б я мог похи­тить эту статую! Протащить её по улицам так, чтобы моего преступления не увидели по­стовые милиционеры. Я нёс бы её через Алек­сандровский сад и улицу Кецховели, вышел бы к Му­зейному переулку и, открыв окна, внёс бы статую в свою комнату. Не пролезли бы руки – я отбил бы их. Венера Милосская прекрасна и без рук! Вся комната была бы полна ею, не было бы места для стульев, сто­ла, кровати, но мне ничего не надо, только я и Алиса! Я начинаю сходить с ума! Что за бредовые видения по­сещают меня? Я оглядываюсь по сторонам, смотрю на утренних прохожих, хочу отогнать от себя эту чушь, вижу живую Алису в двух шагах от себя. Она остановилась, неожиданно стол­кнувшись со мной.

– Здравствуй, Алиса!

Через месяц я поселился в доме Соломона Орджоникидзе.

Я стал вторым мужем Алисы, от которой год назад ушёл метатель ядра, она была одинока и несчастна.

И я увидел железные клетки, от пола до потолка. В них сидели белые куры, сотни, тысячи, а может, больше тысячи кур. Тихо шумело вентиляци­онное устройство.

 – Ираклий, ты можешь зарезать курицу? – спросил меня Соломон, когда Алиса привела меня в свой дом. Я никогда не резал кур, но сейчас, чтобы понра­виться её отцу, я был готов на всё.

 – Да, могу! – ответил я.

– Сегодня меня ждут клиенты. Сделай это вместо меня! Я болен, грипп!

Я растерянно смотрел на больного.

– Алиса, покажи, что надо сделать…

– Папа... – Алисе хотелось отвести от меня от­цовское поручение.

– Алиса, не будь дурой! — Соломон выражался без обиняков, ясно и просто. – В ванной найдёшь нож, а Алиса принесёт кур.

Я зашёл в ванную. На стене висел большой острый нож. Широкое полено было местом казни – я это по­нял по кровавым пятнам, куриному пуху и но­жевым зарубкам... Вошла Алиса с шестью курами. Я взял нож, положил курицу на полено и отсёк ей го­лову. Курица трепыхалась в моих руках. «Кидай её в ванну», – прошептала Алиса.

Мне стало душно в этой ванной, заполненной большой метательницей ядер и шестью курами, одну из кото­рых я только что обезглавил, других ждала та же учесть, и они, предчувствуя близкий конец, бились в руках Алисы, вырывались, кудахтали истошными го­лосами, а обезглавленная танцевала на дне ванны та­нец без головы.

Алиса заметила, как я поблед­нел, отобрала у меня нож, всучила кур. Я отвернулся к стене и слышал, как глухо стучал нож об деревянное полено. Куры поодиночке исчезали из моих рук. Я по­вернулся – все шесть обезглавленными находились на дне ванны. Они подпрыгивали и падали, вновь подпрыги­вали, вновь падали и были похожи на неловких бале­рин из кордебалета.

Мы вышли к Соломону.

– Молодец! – сказал мне Орджоникидзе.

Так состоялось мое «боевое крещение». Вечером, сидя один в комнате Алисы, единствен­ной комнате, не заставленной куриными клетками, я слышал шёпот её матери:

– Зачем он тебе?

– Мама, я люблю его.

– Был у тебя один... говнюк, которого ты лю­била...

– Мама, не повторяй одно и то же...

– Сбежал и унёс бриллиантовые кольца...

– Мама, перестань...

– А что этот будет делать?..

Войдя в их дом, я делал всё, что надо было для поддержания репутации хорошего зятя. Я любил Алису. Зачем я превра­тился в служителя этой «птицефермы»? Я любил Алису. Говорят, что любовь – чудо, неразгаданная тайна. Соломон поставил «клеймо» своей фирмы на моём лбу. «Орджоникидзевские ку­ры», жирные, тщательно ощипан­ные, разлетались по клиентам мгновенно. Их заказывали Соломону Орджоникидзе и поштучно, и оптом для больших праздничных застолий. Многие приходили сами по­купать кур. Особо уважаемым клиентам Соло­мон разносил заказы сам.

На Новый год, 1 Мая, 7 Ноября Орджоникидзе раздавали подарки всему огромному дому.

Мой любимый режиссёр Годар снял фильм «Безумный Пьеро». Группа «Битлз» сочиняла и пела великие песни. Я покупал за большие деньги их пластинки, и под их пение на девятом этаже кудахтала «птицеферма». Я стал прекрасным забойщиком, трид­цати курам в день рубил головы. Моя тё­ща шпарила их кипятком и ощипывала перья. Тесть принимал заказы по телефону, я на «жигулях» (подарок хороше­му зятю) развозил по адресам свежие куриные туш­ки. Ночами я выносил тонны куриного помёта, привозил мешки с кормом, ездил за цыплята­ми, которых мы со временем превращали в жирных кур, вытаскивал клетки на крышу дома в солнечные дни.

В один из таких дней семейство решило съездить на Черепашье озеро.

Заперев двери на засовы, мы сели в машину и через полчаса оказались там, где утонул «неизвестный миру грузинский мореплаватель». Тёща разрезала арбуз. Мы сплёвыва­ли косточки и разглядывали противоположный берег озера. Там сидели люди. Как и мы, ели арбузы и сплёвывали косточки.

Соломон стал пересвистываться с пти­цей, спрятанной в камышах. Он свистел, свистел и нео­жиданно захрапел. Надвинув кепку на глаза, он спал, сидя на стуле. Мать Алисы, заразившись храпом мужа, заснула, открыв рот, полный золотых зубов. Моя Алиса тоже ушла в сон. Жаркая истома, сонливость легла на оба берега Черепашьего озера. Смолкли даже птицы в кустах.

Я встал, разделся и пошёл к воде, нырнул, меня обдало свежестью, я увидел дно и серебряных рыб. Поплыл ко дну, опустился в водоросли.

Услышал го­лос – далёкий, как далёкие раскаты грома перед грозой: «В ко­го ты превратился, Ираклий? Как ты мог запереть себя в клетку? Жиреешь, как кастрированный петух». Чья-то тень проскользнула по моему лицу, я поднял голову, но никого не было. Меня жёг стыд. «Жирный кастрированный пе­тух!» Я достоин этой клички! Запас кислорода в лёгких кончился.

Алиса бегала вдоль берега. Встревоженная, звала меня. Я видел сквозь толщу воды мечу­щиеся фигуры семейства Орджоникидзе. Не обращая внимания на крики Алисы, я поплыл к противоположному берегу горного озера. Буйные силы переполняли меня, я был рыбой, дельфином, кашалотом, левиафаном.

С того дня стали портиться хорошо налаженные от­ношения между семейством Орджоникидзе и их зятем…

В августе месяце я вёз очередную партию ощипанных кур в ресторан. По улице, по проезжей части, шёл Кика, всеми любимый тбилисский сумасшедший, странно похожий на Никиту Сергеевича – тогдашнего главу государства. Он был увешан орденами и гирляндами цветов, как индийский раджа. Машины медленно проезжали мимо городского любимца. Все кричали «привет, Кика!». Когда мы поравнялись, он неожиданно резко открыл дверцу моих «жигулей» и грохнулся на переднее сиденье.

«Поехали в Москву, – сказал Кика. – Начнём новую жизнь!» Кика тут же выпрыгнул из машины, оставив на сиденье сорвавшийся орден «За оборону Кавказа». Я повторил слова Кики: «Поехали в Москву». Отдав ощипанных кур ресторану, получив деньги, я поехал в Тбилисский аэропорт, сел на ближайший самолёт в Москву. В столице СССР подал документы на режиссёрский факультет ВГИКа…

Всё это я вспомнил на тридцативосьмилетнем юбилее съёмок моего фильма «Пловец».

иллюстрация: Александр Яковлев

Похожие публикации

  • Бахтияр, похожий на Хеопса
    Бахтияр, похожий на Хеопса
    Утром 21 апреля 2015 года в берлинском госпитале кинорежиссёр Бахтияр Худойназаров, страдающий неизлечимой болезнью на букву Р, сказал маме, которая приехала из далёкого Таджикистана ухаживать за сыном: «Мама, всё»… 

  • Бумажный тигр
    Бумажный тигр
    Ираклий Квирикадзе сознался, что эта история давно бродила по тёмным лабиринтам его памяти, просясь наружу. И вот выдался случай
  • Лилия на плече Евы Браун
    Лилия на плече Евы Браун
    Он не был ниндзя, он не был камикадзе, он не был Казанова, он был Чипилия