Автор: Ираклий Квирикадзе
На ладони Никиты Михалкова лежал алмаз «Шах», один из самых больших в мире алмазов. Это была цена за голову Грибоедова
1985 год. Никите Михалкову - тридцать девять. Саше Адабашьяну столько же, я был чуть старше. Мы воровали у Натальи Петровны Кончаловской её знаменитую водку, настоянную на смородине (так мне помнится), и писали сценарий «Жизнь и гибель Александра Сергеевича Грибоедова». Дом Никиты Михалкова на Николиной Горе напоминал в те дни огромный склад. Всё, что за столетие было написано о поэте Грибоедове, – его рукописи, секретные бумаги, донесения тайной полиции, любовные письма, доклады государю – лежало на столах, на диванах, на стульях, на полу… Большая часть бумаг и книг была упакована в картонные коробки...
Нас интересовала каждая мелочь, касающаяся автора «Горя от ума», начиная с его рождения и кончая трагической гибелью от рук разъярённой уличной толпы, громившей русскую миссию в Тегеране в 1829 году.
Сценарий писался медленно, трудно. Жизнь Грибоедова была как яркий приключенческий роман. Чем больше мы о ней узнавали, тем больше она влюбляла нас в себя. Буйная энергия, риск дипломата-игрока… Но с поэтической музой у него что-то не складывалось. Он плакал, стоя в дверях литературного салона, где другой Александр Сергеевич, по фамилии Пушкин, читал вслух свои стихи. Грибоедов слушал этого курчавого мальчишку и завидовал. Почему его, грибоедовские стихи так серы? (Прочтите то, что написал Грибоедов до великой комедии «Горе от ума», думаю, вы согласитесь со мной.) Не будь написана эта пьеса, Грибоедов не оставил бы никакого следа в русской литературе. Мы авторы сценария не находили ответа на эту странность.
Шли месяцы, сменялись времена года: осень, зима, весна, лето, опять осень… Мы стали затворниками Николиной Горы: писали, читали, опять писали…
Никита Михалков дозвонился до кого-то, кто дал разрешение спуститься в подвалы Оружейной палаты и увидеть алмаз «Шах», которым Иран оплатил убийство русского посла Грибоедова.
Сероглазая хрупкая женщина открыла стальную дверь сейфа, вынула обувную коробку, открыла её. На жёлтой вате лежал один из крупнейших в мире алмазов. Мы молча смотрели на него. Было душно. Женщина улыбнулась, как-то неловко перевернула обувную коробку… Алмаз оказался на ладони Никиты Михалкова. От неожиданности глаза Никиты округлились. Он сказал: «Ладонь жжёт!» Выдохнул, передал алмаз Адабашьяну. Минуту спустя «Шах» оказался на моей ладони. Я увидел арабские письмена в верхней части платы за мёртвую голову автора «Горя от ума»…
Никита Михалков, Наталья Кончаловская (слева), ее французская подруга и Ираклий Квирикадзе
Мы вернулись на Николину Гору. Мама Никиты Наталья Петровна Кончаловская, фантастическая женщина, поняла наше состояние и вынесла водку «кончаловку». Нетрезвые, мы заперлись в нашем книжном «складе». В тот вечер мы обнаружили статью в английском журнале конца девятнадцатого века. В ней автор уверял, что Александр Сергеевич Грибоедов не погиб в Тегеране! Утром на трезвую голову мы снова перечитали её.
Весь день мы не работали, мрачно кидали теннисный мяч в корзину для бумаг – единственное развлечение в нашей затворнической жизни. Мы так наловчились в этой нелепой игре, что метали мяч не в корзину, а в потолок. Ударившись, рикошетом мяч летел в угол комнаты, где стояла корзина. Попадания были редкие, но доставляющие дикую радость.
В ту ночь 26 марта 1985 года я написал письмо, озаглавив его: «Письмо к друзьям».
В семь утра я ещё писал. Мама Никиты в тяжёлом чёрном пальто, каракулевой шапке (так мне помнится), с радиоприёмником «Спидола», висящим на груди, делала круги по заснеженному внутреннему двору николинской дачи. Звучал Густав Малер. Наталья Петровна шла и сама себе улыбалась. Хотя нет, улыбалась Малеру, симфония которого то приближалась, то удалялась от моих окон.
«Письмо к друзьям» я прочёл поздно вечером. Мизансцена этого чтения была странной. На столе стояла кастрюля с кипятком. Накрыв голову полотенцем, Никита вдыхал пар с примесью целебных капель. У него болело горло. Саша сжимал и разжимал теннисный мяч, надкусанный дворовой собакой, тренировал цепкость пальцев.
Я читал:
«Никита, Саша, алмаз «Шах» прожёг мне не только ладонь, но и мозги, и я решил написать вам письмо. Мы полгода, не поднимая головы (тут Никита поднял голову от кастрюли и подмигнул), пишем, пишем, пишем… В Голливуде готовятся к съёмкам фильма об Эдгаре По. Феллини думает сделать фильм о Гомере. Мы своим «Жизнь и гибель А.С. Грибоедова» должны увлечь зрителя в битве с этими гигантами. Да, ещё Милош Форман приглядывается к пражскому гению Францу Кафке…
На днях я ездил в Тбилиси к двоюродной сестре на свадьбу. Поднялся к храму Святого Давида, рядом в пантеоне похоронен Грибоедов. Долго смотрел сквозь чугунные решётки на его могилу. Неожиданно выбежала взъерошенная мышь, остановилась в шаге от меня. Я вспомнил слова Берже, что не Грибоедов там лежит.
Вчерашняя английская журнальная мистификация отняла разум, и я подумал: а вдруг это правда, вдруг Грибоедов не погиб в Тегеране? Я представил себе совсем другую историю, другой фильм о Грибоедове. Не нашу простую, ясную классическую сагу об авторе «Горя от ума», а что-то совсем иное, граничащее с хулиганством.
Я постараюсь небольшими эпизодами рассказать тот «другой фильм».
Итак, 29 января 1829 года. Тегеран за день до жуткого погрома. Во дворе русской миссии солдаты разгружают ящики, которые привезли из России. В них подарки персидскому шаху. Грибоедов рад, что наконец-то они прибыли. Завтра он преподнесёт подарки шаху, и напряжение последних дней спадёт. Вызвано оно тем, что недавно назначенный посол круто приступил к своим обязанностям. По Тегерану разошлась молва, что Грибоедов вызволяет из гаремов русских девушек, похищенных и пленённых на южных границах империи.
Через забор летит дохлая кошка, за ней вторая, третья... Двое молодых солдат, охраняющих миссию, вышли за территорию представительства. Мрачные мужские лица в кофейнях, на улицах. «Может, не стоило выходить, ведь предупреждали». Чем глубже солдаты забираются в лабиринты кривых улочек, тем становится жутче. Сотни мужчин стоят бездвижно, смотрят на солдат. Надо протискиваться сквозь них или поворачивать назад. Солдаты молодые, белобрысые. Улыбки приклеены к губам. Сердца гулко бьются.
Подошли к дому, в нём живёт девушка одного из них. Было решено: влюблённый Ромео заходит, друг остаётся у входа и ждёт, когда позовут. Но никто его не зовёт. Солдат входит в дом. Пусто и темно… И вдруг видит убитого товарища.
Рассказ перебрасывает нас в другое время и в другую географию. 1879 год. Пятьдесят лет спустя после тегеранского погрома. Только что скончался хозяин богатого поместья в глубинке России, прекрасной души человек, восьмидесятитрёхлетний Фёдор Фёдорович Молчалин. Горят свечи. Чёрный креп, цветы. Тихие голоса. А вокруг лето, тополиный пух в воздухе. Маленький мальчик, смеясь, поймал пушинку, влетевшую в распахнутое окно. На мальчика укоризненно посмотрели.
Небогатый частный театр в Москве. Идёт репетиция сцены бала из третьего действия «Горя от ума». Действие останавливается. К рампе подходит молодой человек Владимир Милославский. Он режиссёр. Короткое объяснение с актёрами, и действие продолжается. Тут же объявляется перерыв, во время которого Милославскому сообщают, что скончался его дядя – Фёдор Фёдорович Молчалин. Владимир расстроен: «Очень некстати, придётся ехать в деревню». Один из актёров, узнав новость, рассмеялся: «Умер Молчалин? Где-то я слышал эту фамилию». Владимир: «В нашей семье говорят, что дядюшка был знаком с Грибоедовым, но всю жизнь не мог простить, что тот дал фамилию Молчалин такому отрицательному персонажу».
В кабинете Фёдора Фёдоровича сидит его племянник Владимир Милославский. Среди вещей, документов, писем покойного он обнаруживает увесистую папку «Бумаги Грибоедова». Владимир читает записки Фёдора Фёдоровича: «…А.С. Грибоедов родился в 1790 году, умер в 1869 году в возрасте семидесяти девяти лет в Кара-Ойе, что по-персидски означает «Чёрная дыра».
Владимир удивлён датой смерти Грибоедова. Продолжает читать: «…я сообщаю вам точную дату, я не сумасшедший. Ниже вы прочтёте записи самого Грибоедова и убедитесь в том, что в Тифлисе в пантеоне у храма Святого Давида лежит кто угодно, но не Александр Сергеевич. Его не убивали в тот роковой день, когда нашу миссию, где я служил под начальством Александра Сергеевича, изничтожила многотысячная тегеранская толпа. Погибли 37 человек. Остались в живых – я, Фёдор Молчалин, ещё двое членов миссии и полномочный министр, посланник русского императорского двора Грибоедов».
На арбе, запряжённой волами, везут гроб Грибоедова. Арбу сопровождают вооружённые всадники.
Из записей комиссии по отправке тела министра Грибоедова в Россию: «При открытии гроба тело покойного не имело почти никаких признаков узнавания. Оно было ужасно изрублено… и поэтому мы законопатили гроб и залили нефтью».
Арба двигается к Тифлису. На пустынных дорогах, в деревнях, городах в скорбном молчании люди провожают арбу. Колёса скрипят. Гроб обвязан верёвками… Стреляют пушки кавказских гарнизонов…
Владимир Милославский читает записи дяди: «И никто не знал, что везут не Грибоедова. Он остался в Персии! И жил там, в пустыне, сменив имя. Жил ещё долгих сорок лет. Почему он исчез? Почему не вернулся в Россию? Почему оставил юную красавицу-жену Нину Чавчавадзе в безутешном горе? Почему перестал писать?.. Тысячи «почему?». Ответы на них в этих моих записках и в листках, которые я тщательно переписал там, в Персии, когда в начале 60-х годов совершенно случайно узнал невероятную весть: «Александр Сергеевич жив!»
«Володя! – позвали Милославского ужинать. Он отрывается от бумаг.
"Где лучше? Где нас нет". Чацкий - Грибоедов
За ужином – несколько человек. Сестра Фёдора Фёдоровича – Мария Фёдоровна, рыжеволосая женщина с обилием жемчуга на шее. Владимир спрашивает её: «Как случилось, что дядя остался жив во время погрома миссии в Тегеране?» Мария Фёдоровна улыбается племяннику: «Взялся за его бумаги? Последние годы он бредил Грибоедовым. А до этого покрывался красными пятнами, если кто хвалил Александра Сергеевича в его присутствии!.. И было за что не любить Грибоедова. Вспомни, кто такой Молчалин в «Горе от ума»! «Фамилия очень подходящая для моего героя», – говорил ему Грибоедов. Но разве это оправдание? «Изменил хотя бы одну букву – Молчулин!», – кричал Фёдор Фёдорович. Помню их ссору. «Ты опозорил меня на всю Россию!..» А спасся Фёдор Фёдорович потому, что всюду находил друзей. Рядом с миссией жил кондитер-перс. Когда началась резня, Фёдор Фёдорович к нему перемахнул через забор. Кондитер завернул друга в ковёр, приставил к стене. Так он незамеченным остался, уцелел».
Комнаты, коридоры русской миссии заполняют десятки чернобородых персов, в руках у них ружья, сабли, кинжалы. Казаки приняли на себя удары, оттеснили персов, заперли дверь. Грибоедов, бледный, ходит по своему кабинету, смотрит в окно. Слышны выстрелы. Грибоедов достал из шкафа парадный министерский мундир. Стал одеваться. Внешне спокойный, долго не может продеть золотую пуговицу в петлю. Взял в руки шпагу. Нервно посмотрел в окно. Увидел пробегающего по двору Молчалина. Тот хочет что-то сказать, но не в силах… Разворачивается и неожиданно ловко перемахивает через забор и исчезает.
Владимир спрашивает Марию Фёдоровну: «А это он серьёзно, что Грибоедов не был убит»? – «Ты дочитай… Последний год он ежедневно писал. Потом, когда писать было трудно, писала я под его диктовку. Читай…»
По соседству с русской миссией, откуда раздаются дикие вопли, выстрелы, в доме кондитера пустая комната, несколько ковровых рулонов приставлены к стене. В углу плачет маленькая девочка, скулит от страха. Кондитер подходит к девочке, прижимает её к себе. Смотрит на улицу. «Сколько крови! Ужас!» Кондитер громко комментирует события за окном, чтобы его слышал спрятанный в ковре Молчалин. Если бы увидеть лицо «коврового узника», можно было бы прочитать в его глазах животный страх. Слышен шёпот: «Кто бы мог подумать… Зачем, зачем Александру были нужны эти девки, этот евнух? Вернул бы урода, ничего не было бы».
С грохотом раскрывается дверь. В комнату врываются несколько человек.
– Ты спрятал русского?
– Нет!
– Почему не на улице?
– Ребёнок болен.
Исчезли так же мгновенно, как и появились.
До вечера простоял Молчалин, завёрнутый в ковёр.
Кондитер громко комментирует, что творится в миссии. Вот с раненого, лежащего в крови Грибоедова содрали мундир с золотыми эполетами. Грибоедов потянулся к шпаге, попытался подняться, его вновь сбили с ног. Какой-то мальчишка накинул грибоедовский мундир себе на плечи… Носится по двору миссии хохоча. Колет грибоедовской шпагой всех, кто лежит на земле… Потом стало тихо. «Всё! Кончилось!» – говорит кондитер, раскручивая ковёр. Молчалин видит, как во двор миссии входит глашатай и читает указ шаха с требованием «всем насильникам разойтись, не трогать и пальцем дружественных нам, персам, русских».
В Петербурге, бесконечно далёком от Персии, тегеранская трагедия вызвала шок. Тридцать семь убитых! И среди них – Грибоедов! Было много слёз. В светском обществе появилась мода на убиенного Грибоедова. В мастерской Бретона с десяток девушек-рисовальщиц сидят у мольбертов и рисуют на круглых картонах один и тот же портрет – Грибоедова.
Мелкие чиновники, офицеры низкого ранга, купцы сидят в трактире, пьют и разговаривают о массовом убийстве в Персии.
– Слышал, что он миллион золотом присвоил у шаха. Тот его и убил.
– По договору Туркманчайскому он имел право каждую бабу-христьянку отобрать у персов.
– В гаремах сотни красоток наших! Эти варвары наворовали их, вот Грибоедов и стал ходить по гаремам, отбирать у черножопых русских жён.
– Патриот!
– И себя не обижал. Бабник был великий.
– Шах на него послал персов. Говорят, Грибоедов и в его гареме пасся.
– Три дня волочили его труп, привязанный к ослиному хвосту…
- Замолчи! Он герой! Один со шпагой против озверелой толпы гадов…»
Никита Михалков, Саша Адабашьян и я сидели вокруг стола. Под оранжевым абажуром сверкал стеклянный пузырь, полный кончаловской водки. Я читал не отрываясь. Интуитивно чувствовал, что меня слушают. В нашем сценарии, уже готовом на две трети, жизнь Грибоедова начинается с детства, потом взросление, дуэли, служба, несколько поездок в Персию, работа на Кавказе, влюблённость в прелестную юную грузинскую княжну Нино Чавчавадзе, кавказские войны, Туркманчайский мир. Мы двигались к тегеранской трагедии, которая должна была завершить наш сценарий. Ухватившись за статью в английской прессе столетней давности, я предлагал кардинально изменить в сценарии ход событий.
Друзья молчали. За окном раздались звуки оркестра, играющего «Сороку-воровку» Россини. Это Наталья Петровна Кончаловская со «Спидолой» на груди проходила мимо наших окон. Ночной обход.
Я продолжил чтение:
«Есть же такое понятие – «Загадка Грибоедова». Может, следовать за этой загадкой? Выдающийся дипломат, но не особо талантливый стихотворец, вдруг сочиняет великую комедию «Горе от ума»! Бессмертную сатиру! Как? Если он не погиб, почему молчал сорок лет?!
Молчалин Фёдор Фёдорович, хорошо сохранившийся для своих шестидесяти шести лет мужчина, переживший ужас погрома русской миссии в Тегеране, в дальнейшем служил на многих дипломатических службах, в разных странах. Сейчас вновь служит в Персии. Он в деловой поездке по юго-востоку Персии, в пустыне Кара-Ой. Едет в служебной карете по безлюдной местности. На коленях Фёдора Фёдоровича походный ледник. Куском льда обтирает лицо. Дует горячий ветер. Жарко.
«Я не мог в это поверить… Но перс сказал: «В пустыне Кара-Ой, среди маздаистов (последователей самой древней из мировых религий, предшествующих зороастризму. – Прим. ред.), живущих скрытно, ни с кем не общаясь, он видел Грибоедова! Ведь прошло тридцать два года. Я спросил: «Что он там делает?» Перс ответил мне: «Он молится. Звать его сейчас Мирза-Кольбелей».
Пещерный город в белом песчанике. (Вспомните фактуры Пазолини в «Царе Эдипе». Этот фильм он как раз снимал на юге Ирана. Молчалина сопровождает тощий аскет – глава общины.
– Мирза-Кольбелей жил с нами. Вот его пещера, – говорит аскет.
Фёдор Фёдорович внимательно разглядывает внутренности пещеры. Ничего из того, на чём можно остановить взгляд. Птичий пух, следы костра, рваная циновка, след свечи, капли воска, на стенах чёрные пятна от копоти…
– Иногда он молился русскому Богу. Мы не запрещали. Ему захотелось уйти, мы отпустили его. Вы опоздали. Чуть-чуть.
– А куда он ушёл?
– Он не сказал нам.
– Он долго у вас жил?
– Долго.
– Сколько лет?
- У нас другое время. Не ваше.
Карета едет вдоль сухого, колючего кустарника. Бежит босоногий мальчик, он держит кипу листов. Размахивает ею.
Молчалин останавливает карету. Мальчик подбежал: «Назар-Али сказал, вы можете прочесть эти листки, но, когда приедете в Фезгах, обязательно отдайте их Мирзе-Мамишу»…
Карета тронулась. На крышке ледника лежали листки, исписанные почерком Грибоедова. В заднем окне кареты виден мальчик. Вот он обернулся и вновь побежал догонять карету. Оказавшись рядом с ней, крикнул: «Назар-Али сказал, если не отдадите, нашлёт на вас «торджо». – «Верну. На, лови!»
Мелкая монета упала к ногам мальчика. Он не поднял её. Карета тронулась, Молчалин смотрит на удаляющуюся фигурку. Крикнул вознице развернуться. Карета сдвинулась чуть назад. Остановилась. Молчалин сошёл и долго искал в выжженной колючей траве брошенную им монету. Наконец поднял её. Сел и уехал.
Грибоедовские листки читает Молчалин: «Я постоянно мучился от творческого бесплодия! Я ничего не создал, ровным счётом ничего. И тут в первый свой приезд в Персию я встретил Мирзу-Мамиша на тегеранском базаре, он сказал: «Побрей голову». Я побрил её. «Ходи босиком». Я ходил ночами босиком по Тегерану. Видел бы кто из миссии – подумал бы: «Грибоедов с ума сошёл». Всё, что Мирза-Мамиш велел, я выполнял. «Вселю в тебя талант», – наконец сказал он. Как это произошло, не знаю. Но помню ночь, когда мне приснился сон. Сперва я увидел свою походную чернильницу. Потом увидел Софью. Первое её слово: «Вы ли это, Александр? Как переменились! Узнать нельзя! Пойдёмте со мной». Она увлекла меня в уединённую комнату, головой прижалась к моей щеке. Я посмотрел на Софью и вижу, что это вовсе не Софья… И та, не Софья, спрашивает у меня, написал ли я что-нибудь для неё. «Нет, – сказал я. – Ума нет, чтобы писать достойное вам…» «У вас есть всё, – ответила она. – Дайте обещание, что вы напишете». «Когда же должно быть готово?» – спросил я. «Через год, непременно». Потом чьи-то сильные мужские руки стали душить меня, послышался смех… Я пробудился… И начал писать «Горе». Смотрел на перо, на чернильные следы, лившиеся из-под пера на бумагу, и не мог поверить, что это моё, что я автор! Сперва назвал своё детище «Горе уму», потом зачеркнул и вывел «Горе от ума». Если бы я знал, как дорого придётся заплатить за мой короткий полёт на спине Пегаса!»
В поместье Молчалина Владимир Милославский бежит по коридорам дядиного дома: «Тётя, я не верю. Это какая-то чертовщина! – заглядывает в одну комнату, в другую. – Какой-то Мирза-Мамиш вселяет в Грибоедова талант. Тот пишет «Горе»… Это чушь! Бред! Жемчужина русской литературы, которой восторгается вся Россия! Где тётя?» – спрашивает он у девушки, вышедшей из-за угла коридора. «Пошла в коровник… Лола отелилась»… Владимир сбегает вниз по лестнице, во двор, топая по лужам, идёт к коровнику: «Тётушка, я понял – он всё выдумал! Это так просто. Грибоедов великий поэт! А кто дядя? Молчалин. Этой фамилией назван персонаж «Горя от ума» – вот и все достижения, весь итог дядюшкиной восьмидесятитрёхлетней жизни!»
«Далее, – сказал я Никите и Саше, – должен следовать блок чтений «Горя от ума».
Читают Николаю I, 1828 год. Царь спрашивает у племянницы, кто жизненные прототипы героев. «Многие должны быть в обиде на автора», – говорит Николай Павлович и запрещает печатать пьесу.
Мы видим Грибоедова в хлопотах по разрешению пьесы к печати. Мы видим коридоры государственных учреждений. Грибоедов путешествует по ним в духе «Процесса» Кафки. Он рассчитывал на содействие «хороших знакомых» – министра внутренних дел Ланского, министра просвещения Шишкова, губернатора Петербурга Милорадовича. Эти люди искренне, ласково встречают поэта, но раз государь сказал «нет», они искренне, ласково ничего не делают для пользы дела. Но разошедшееся в рукописях по Петербургу, по России «Горе от ума» завоевало огромный интерес у читателей.
Персия, 1861 год. Молчалин Фёдор Фёдорович сидит в доме Мирзы-Мамиша. Бедная обстановка. Жара.
– Не называйте его Грибоедов. Он им был. Тридцать лет как он не Грибоедов, а Мирза-Кольбелей. Для Мирзы-Кольбелея это тридцать шагов в саду чистоты…
– Но в этих записках он помнит себя? – Молчалин указывает на листы, данные ему мальчишкой.
– Дайте их мне.
Молчалин отдаёт кипу жёлтых листов.
– Можно задать вопрос?
Мирза-Мамиш молча кивнул головой.
– Грибоедов пишет…
– Кто?
Молчалину не понравилось, что его перебили. Перс намного старше его, но и он далеко не мальчишка.
– Мирза-Кольбелей!
– Так его и зовите. Я вас перебил, потому что вы зовёте его другим именем.
– Правда ли, что маздаисты вселили в Гри… в Мирзу-Кольбелея талант большого поэта?
– Мирза-Кольбелей был крайне честолюбив. Жил бурно. Многократно ездил в Россию и возвращался к нам… Страдал от того, что писал очень средние стихи и пьески. Здесь, в Персии, узнал он о нас, маздаистах. Мы посвятили его в наше учение. Честолюбие его удовлетворилось тем, что он написал пьесу и стал знаменит на всю Россию. Но за это надо было платить. И дорого. Отдать нам душу… Что он и сделал.
– Об этом он пишет…
Мирза-Мамиш как-то странно посмотрел на Молчалина. Потом позвал мальчика:
– Сожги это.
Молчалин изумился и потянулся к листкам, но мальчик уже поднял их с ковра.
– Почему?
– Вы часто говорите «он пишет об этом», а он не должен был писать «об этом».
Молчалин видит в окне: во дворе мальчик разжигает костёр. Старый перс доверительно говорит:
– Зачем знать то, что там написано?
– Как увидеть Мирзу-Кольбелея?
– Не надо.
– Мы много лет были близкими…
– Сейчас вы далеки. То, что вы приехали сюда, разыскиваете его, делает вам честь… Но, думаю, он не захочет вас видеть… У него большой грех на душе. Тридцать семь невинных теней бродят там…
Воспользовавшись тем, что хозяин дома вышел на чей-то зов, Молчалин отправился во двор, сделал вид, что разглядывает цветы на гранатовом дереве, подошёл к костру. Он плохо разгорался. Молчалин нагнулся, поднял листки и положил в карман, в другой. Один листок он пробежал глазами. «…помню, как поразился я, увидев следы от лечебных банок на спине Васи Шереметева. Я увидел их, раздевая Шереметева, когда мы привезли его после дуэли. Красные круги на спине…»
Следующие эпизоды взяты из нашего «классического» сценария. Мы разделили время и пространство жизни нашего героя. Детство, взросление, петербургскую вольную жизнь, первые шаги дипломата писал Саша Адабашьян. Я писал Грибоедова на Кавказе, любовь к княжне Нино Чавчавадзе, кавказские войны. Тегеранскую трагедию во всех её подробностях – двести страниц напряжённого текста – писал Никита Михалков. Но при желании пересекались границы и дописывались тексты друг друга.
Из монолога Чацкого: "Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!"
Итак, это молодость нашего героя. Даю кратко, как телеграмму. Хочу привести начальные эпизоды сценария.
1. Бал, где Грибоедов встречается с Софьей.
2. Бусы Афросимовны рассыпались по паркету.
3. Весёлые сборы бусинок.
4. Тайный поцелуй Грибоедова с Софьей, который видит Молчалин.
5. Театр. Истомина.
6. Дуэль Завадовского и Васи Шереметева.
7. Якубович грозится убить Грибоедова.
8. Их несостоявшаяся дуэль на Кавказе.
В этом «блоке» в компании петербургских друзей – Грибоедов, Завадовский, Якубович, Одоевский, Шереметев – выделить пару Грибоедов-Молчалин. Конечно же, зарождающийся роман Грибоедов-Софья. Софья ждала Грибоедова в условленном месте. А тот был секундантом дуэли Шереметева и Завадовского.
Старая Софья рассказывала, что после той нашумевшей на весь Петербург дуэли «золотую молодёжь» разослали кого куда – Грибоедова в Персию. Впоследствии он ездил туда не раз и не два… Карьера дипломата была у него блестящей. Он много сделал для спасения армянских поселений на севере Персии.
Усадьба Фёдора Фёдоровича Молчалина.
«Тётя, я прочёл! Это интересно очень! Фёдор Фёдорович наслаждается тем, что был близок с Грибоедовым. Не скрывает, что часто был предметом насмешек Александра Сергеевича. Но что-то трудно угадываемое, беспокойное есть в этих записях. А что касается жизни Грибоедова после погрома 30 января 1829 года, так это всё мистификация…»
Я оторвался от своих листов. Мы разлили «кончаловку» и чокнулись. Кастрюля с лечебным паром остыла.
«Молчалин – завистник. Грибоедов – поэт. Молчалин сочиняет миф о Грибоедове. По молчалинскому мифу, Грибоедов виновен в смерти 37 русских в Персии. Молчалин считает, что произошло это по глупости и упрямству Грибоедова. После погрома Молчалин остался жив. И не только он. Молчалин сбежал, но и Грибоедов словчил – спас свою шкуру. А потом, испугавшись (надо давать ответ царю о гибели миссии по его вине), Грибоедов прячется в персидской пустыне. В мифе Молчалина главный удар: Грибоедов – не герой и не поэт! Он получил талант на время. Что-то у него получилось, написал пьесу, обрёл славу. «А не хотел вернуться, так как творческий завод его кончился». Молчалинская сплетня движется дальше. В отношении юной Нино Чавчавадзе у Грибоедова комплекс, что Нино моложе его в два с половиной раза. Нино была нужна ему для карьеры. Молчалин уверяет, что читал письма, где Грибоедов, смеясь и ёрничая, отзывался о своей толстозадой жене-грузинке. И ещё – в Грибоедове исчезло желание жить. Поэтому-то он ушёл в пустыню. А Молчалин (уж не Чацкий ли он?) один в карете едет в пустыню спасать старого друга. Увы, не застаёт его (вроде умер только что).
Мне видится в паре Молчалин-Грибоедов ещё один, самостоятельный, классический мотив «Моцарта и Сальери».
У вас может родиться мысль, что фильм не о Грибоедове, а о Молчалине. Нет, конечно же, нет. Здесь я много пишу о Молчалине, а в сценарии главный герой – поэт!»
Я закончил чтение. Мои друзья молча разошлись по своим спальням. Я лёг в кровать и почему-то стал думать об итальянском альпинисте Месснере, который в одиночку поднялся на все высочайшие вершины планеты Земля. Он покорил все восьмитысячники, при этом не пользуясь кислородной маской.
С мыслью о Месснере я заснул. Последняя фраза перед сном была: «Грибоедов как гора-восьмитысячник… На неё мне не взобраться». С этой странной фразой я упал в темноту.
Утром Михалков и Адабашьян проснулись полные энтузиазма рассказать о Грибоедове, прожившем в пустыне три десятилетия. Но к концу недели энтузиазм иссяк. «Нас съедят все критики, все грибоедоведы СССР! Никто не даст снять такую версию!»
Я мгновенно встал в ряды трезвомыслящих друзей. Действительно, все грибоедоведы СССР, узнав, что мы в своём фильме утверждаем, что великий русский поэт скрывался в пустыне сорок лет, превратился в какого-то Мирзу-Кольбелея, все грибоедоведы выхватили бы из ножен кинжалы, из кобур пистолеты, пушки зарядили бы ядрами и устроили бы такое нам Ватерлоо, что тегеранское кровавое побоище выглядело бы битвой снежками…
Мы вернулись к нашей «классической» версии. Потайная дверца, которая приоткрылась мне в ночь недельной давности, захлопнулась. За этой дверью мелькнуло что-то приключенческое и таинственное, в духе Эдгара По.
Может, моя вина была в том, что я в своём «Письме к друзьям» записал эту историю слишком сухо, как квартальный отчёт, как телеграмму?
Зачем я вспомнил сегодня эти тридцатичетырёхлетней давности события?
Случайно обнаружив пожелтевшие листы «Письма к друзьям», я вспомнил нашу жизнь на Николиной Горе, где мы писали сценарий с невероятным азартом. Как буддийские монахи, мы брили головы, чтобы не поддаваться соблазнам московской светской жизни. Не выбирались за территорию Николиной Горы, как волки за красные флажки. Разве что день рождение Никиты, праздновавшийся в Тарусе при всём составе съёмочной группы. Наши тбилисские друзья прислали тридцать девять бутылок «Мукузани», по годам виновника торжества, большой палец правой руки которого под утро кровоточил. Спросите, почему? Была потеряна открывалка, и не совсем трезвый хозяин пальцем хотел проткнуть внутрь пробку последней бутылки. А мукузанская пробка не желала поддаваться. Пьяное упрямство требовало добиться своего. Битва длилась часа полтора-два. Палец стал кровоточить. Никто не мог оттянуть Никиту от бутылки. Искали открывалку. Вокруг глухой лес. За открывалкой поехал на велосипеде ассистент, но не вернулся. Прошёл слух, что тарусские волки загрызли ассистента. И только с первыми лучами солнца пробка вдруг сдалась. Под бурные аплодисменты тридцать девятая бутылка «Мукузани» выпивалась из горла. Это была наша молодость…
В итоге нами был написал восьмисотстраничный сценарий, все читали его взахлёб. Говорили – серьёзный роман. Но фильма нет. Странно, но и Феллини не снял фильм о Гомере. Милош Форман недавно ушёл из жизни, не осуществив мечту о Франце Кафке. Почему? По поводу «Жизни и гибели Александра Сергеевича Грибоедова» надо спросить режиссёра. Он всё время говорит: «Начинаю снимать». С Александром Адабашьяном мы рассорились давно, даже не помню повода. Принципиально не здороваемся при встречах. Хотя нет, иногда я говорю громко: «Здравствуйте, Александр». Он смотрит сквозь меня.
«Письмо к друзьям», прятавшееся от меня тридцать четыре года в картонной папке с матерчатыми тесёмками, кончается словами: «Люблю Грибоедова, люблю Эльзу, люблю вас, мои друзья Никита и Саша. Ираклий Квирикадзе».
фото: личный архив И. Квирикадзе; FAI/LEGION-MEDIA; TOPFOTO/FOTODOM
