Мой..Чехов

Автор: Ирина Кравченко

Английский историк русской литературы Дональд Рейфилд объясняет, почему хотел бы иметь такого человека, как Антон Павлович Чехов, в качестве соседа

Книга Рейфилда «Жизнь Антона Чехова» не просто стала бестселлером – она взбудоражила поклонников писателя и любителей читать биографии великих. Это при том, что речь идёт о русском классике, чья биография для его соотечественников, казалось бы, должна быть известна в подробностях. Однако Рейфилд, можно сказать, открыл для нас Чехова заново. И многие читатели удивились, возмутились, расстроились: как можно было вытащить на свет «неприглядные» факты? Зачем они, что добавляют к пониманию чеховской прозы?

Неужели правда не самоценна и нужна для чего-то? Так у нас пишется большинство биографических книг: у автора есть концепция, под которую он подгоняет факты. И стремится всё, решительно всё в судьбе своего героя объяснить. Повествование закольцовывается на манер художественного произведения, то есть чего-то, имеющего изначальный замысел, вопросов не остаётся, человек, о котором книга, оправдан по всем статьям, как будто он преступник или бедный малый, нуждающийся в сочувствии. Но документальная проза подразумевает отсутствие концепции, разомкнутость текста. А также наличие вопросов, на которые у автора нет ответов, если только он не считает себя умнее Шекспира, Пушкина, Чехова, выстраивавших свою жизнь, или самого Бога, им эту жизнь давшего.

По-прежнему, в понимании отечественных биографов, сказать, что такой-то из великих художников менял жён или сотрудничал с тираном из страха или пропивал деньги семьи, – некрасиво. Считается, что деталь жизнеописания должна не вставать в ряд сама по себе, а иллюстрировать некое умозаключение автора. Значит, если простой человек пьяница или отъявленный ловелас, это факт, причин которому отыскивать не надо. Но если грешен талант, будем бесконечно аккуратны в подборе материала. Почему? Талант за свои поступки не отвечал или требует адвоката?

– Когда я работал над архивом Чехова, убедился, что существует масса документальных свидетельств о нём. Значительную часть которых российские литературоведы игнорировали.

Почему? Дабы не затмевать образ великого писателя?

– Наверное, думали, что это опошляет его, отвлекает от творчества. Интересно, что Антон Павлович не любил, чтобы лезли к нему в душу, но при этом сохранял все письма, даже от обиженных на него женщин. С помощью сестры Маши сортировал эпистолярные документы – раскладывал их по коробкам. Некоторые корреспонденты Чехова, зная его аккуратность по отношению к архиву, со временем стали более осторожны в своих посланиях, Антон Павлович это знал. 

Как бы то ни было, он не мог не предполагать, что после его смерти кто-то из исследователей использует его письма и подробно расскажет о нём читателям. Кстати, по рассказам и пьесам Чехова нельзя составить его жизнеописание, а по произведениям Льва Толстого, которые отражают его биографию, можно. Зато остались документы, благодаря которым мы можем в деталях восстановить чеховскую судьбу, и она любопытна, занимательна сама по себе, даже не как история знаменитого человека, а сама по себе.

Есть ли что-то, что вы не опубликовали?

– Нет, я не пошёл по такому пути. Я, как следователь, использовал все материалы, конечно, кроме тех, что повторяли другие, вроде писем с женскими упрёками в одном и том же. 

А почему вы думаете, что людям надо знать подробности жизни известной личности? 

 – Может, здесь сказывается английская школа биографии, в которой считается, что надо давать «портрет с бородавками». По-моему, чем больше про человека знаешь, тем больше ему доверяешь. И для полного понимания писателя надо знать о нём всё – и хорошее, и плохое. Чехов был добрым, умным, отвечал за большую семью, проявлял участие в жизни других людей. Со временем из-за непомерной нагрузки, взваленной им на себя, он стал жёстче. 

Например, мог высмеивать свою возлюбленную Лику Мизинову. Но он всё равно хорошо относился к людям, умел слушать их, причём больше слушал, чем говорил. Из всех русских писателей Чехов, может быть, единственный, кого я согласился бы иметь в соседях. Так что я продолжаю любить его, даже узнав о нём так много.

А если бы мы не знали в такой полноте жизни Чехова, что бы изменилось?

– Тогда бы мы, к примеру, не поняли, как человек, у которого дед был крепостным, достиг таких вершин. Чехов писал, что в нём «течёт мужицкая кровь». 

Это путь от тяжкого существования к овладению тончайшими материями. Или, не узнав «деталей» чеховского быта, мы бы не постигли, в каких трудных жизненных обстоятельствах время от времени оказывался Антон Павлович. Когда он, уже серьёзно больной, собрался в Ялту ради укрепления здоровья, его коллега Эртель сетовал: «Что такое Чехов? Ведь это одна из гордостей нашей литературы… И вот стоило этому крупному молодому писателю серьёзно заболеть – у него, кажется, чахотка… и вдруг оказывается, что надо вести унизительные переговоры о займах, надо искать денег, потому что те самые произведения писателя, которые читаются всей Россией, не в состоянии окупить ему ни отдыха, ни поездки на юг, ни необходимой для больного человека обстановки, тем более что на руках у него ещё многочисленная семья… Не возмутительно ли это?»

Как только у Антона Павловича появлялись деньги, он помогал материально родственникам, знакомым и даже малознакомым людям, в том числе страдавшим от той же болезни, что и он. Всё это – жизнь, то есть те условия, в которых рождалась чеховская проза. Причём это бытие напоминает литературное произведение: в нём есть фабула, которую создаёт даже один факт тяжёлой болезни и неизбежного раннего ухода. Оно, как занимательная книга, эмоционально насыщенно, богато событиями и в то же время осмысленно и отвечает глубинной идее о душевно красивом человеке.

Ваша книга вызвала возмущение некоторых почитателей Чехова, считающих, что уж подробности его интимной жизни ничего не прибавляют в смысле знаний о нём. Но разве «говорящие» детали могут быть необязательными? Сам Чехов был к ним внимателен. Мелочи жизни могут оказаться «агентами» той пошлости, которую не терпел Антон Павлович. Она часто непреодолима и кроется в привычных, хороших вещах: в налаженном быте, в наличии дружеского круга и даже любимой женщины. Как вспоминала писательница Лидия Авилова: «Если бы я женился, – задумчиво заговорил Чехов, – я бы предложил жене… Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности… и возмутительной бесцеремонности». Кроме Чехова ещё Толстой был особенно восприимчив к таким понятиям, как тоска, скука, неуют, неприкаянность, пошлость обыденного существования.

– Вот в «Чайке» Чехов пошутил не только над собой, придав образам и Тригорина, и Треплева собственные черты, но и показал в пьесе своих добрых знакомых. Тригорин в чём-то напоминает писателя Игнатия Потапенко. Актриса Аркадина, очаровывающая мужчин, – это насмешка над теми актрисами, что раздражали Чехова. 

Первая попытка Треплева убить себя заставляет вспомнить о большом чеховском друге Исааке Левитане и его время от времени возникавшем желании свести счёты с жизнью. В несчастной судьбе Нины Заречной отразилась история Лики, Антона и Потапенко. Медальон с зашифрованными строчками: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её», который Нина дарит Тригорину, – намёк на брелок, подаренный Антону Павловичу Авиловой. Причём Чехов пообещал ей, что ответит на её подарок со сцены, – и ответил.

А в «Попрыгунье» Чехов вывел Левитана и его возлюбленную Софью Кувшинникову. Левитан обиделся, три года с тем, с кем дружил столько лет, не общался.

– То же самое, что и с «Чайкой», хотя причины разные. К Левитану Чехов ревновал Лику. Она привлекала Антона Павловича, но и раздражала порой, он топил свои чувства к ней в иронии. «Милая Лика, когда из Вас выйдет большая певица и Вам дадут хорошее жалованье, то подайте мне милостыню: жените меня на себе и кормите меня на свой счёт, чтобы я мог ничего не делать. Если же Вы в самом деле умрёте, то пусть это сделает Варя Эберле, которую я, как Вам известно, люблю». 

Лике в какой-то момент это надоело, у неё начался роман с художником. А тот был бабником не меньше Чехова и угрызений совести по поводу своего поведения не испытывал. Чехов не мог простить Левитану его отношений с Мизиновой. Но даже не в этом дело. Он вообще как будто чувствовал, что вокруг него слишком много людей, пусть это друзья, слишком много женщин. Было от чего устать.

Писателю жизнь на виду у других мешает особенно. Писатель – как беременная женщина: он носит внутри самое важное, в данном случае – замысел рассказа, повести, романа. Он бережёт его, инстинктивно. Чтобы оградить себя от вмешательства в свою работу, писатель старается избавиться от посторонних.

 И надо сделать нечто такое, чтобы освободиться для творчества. Кроме того, будучи тяжело больным, Чехов не мог тратить время попусту. Все понимали огромность его таланта и сложность жизни. И люди, обидевшиеся на Антона Павловича, но не перестававшие его любить, с ним мирились.

Он делал своих друзей и знакомых прототипами персонажей ещё, вероятно, и потому, что талантливому человеку всё в копилку. Чехов и своё медицинское образование наилучшим образом применил в литературе.

– История болезни, которую пишет каждый доктор, – своего рода рассказ. Потом, занятие медициной развивает наблюдательность, умение видеть объективно. Врач учится слушать и слышать другого. Слух у Чехова, как и глаз, был превосходным. Если вы читаете пьесу или смотрите постановку и узнаёте живую человеческую речь, у вас возникает уверенность, что автор знает, о чём пишет. 

Надо заметить, что писателю полезно предполагать читателя, как актёру зрителя: им нужен отклик. Но жизнь врача в России второй половины XIX века была тяжёлой, так что выбор этой профессии говорил о том, что человек способен на самопожертвование.

Медицина и литература, на мой взгляд, две профессии, которыми прежде всего стоит заниматься в России: они дают прочный смысл существованию и приносят наиболее ощутимую пользу людям. А есть ещё какие-то мирские занятия, которые укрепляли бы тело и душу? 

– Садоводство. Забываешь о себе, общаешься с природой, на свежем воздухе… У меня возле дома есть сад и маленький огород, я их сам возделываю. Отвлекаешься от работы за компьютером, восстанавливаешь силы – и можно опять писать. Это чеховский метод: Антон Павлович был хорошим садоводом. Смотришь на его сад в Ялте и восхищаешься. Структура там как в рассказе. И наоборот: Чехов строил рассказы по принципу садоводства.  

Он по-прежнему самый читаемый русский писатель на Западе?

– Да, его много ставят, экранизируют. Его рассказы – школа для современных писателей, английских в том числе. Они учатся у него, как писать без завязки и развязки – только то, что между ними.

Как сама жизнь, у которой для того, кто её проживает, нет ни начала, ни конца – только середина. И это формула бессмертия, которую постоянно доказывал Чехов.

В издательстве "Азбука-Аттикус" вышли книги Дональда Рейфилда "Грузия. Перекресток империй. История длиной в три тысячи лет" и "Жизнь Антона Чехова"

фото: ИГ "Азбука -Аттикус"; Государственная Третьяковская Галерея; МИА "РОССИЯ СЕГОДНЯ"; РГАЛИ