Мой...Михаил Булгаков

Герман Климов

– Понимаете, каждый, кто брался за экранизацию «Мастера», старался ни на шаг не отступить от текста Булгакова и под копирку перевести роман на экран. Однако литература и кино – это разные виды творчества. Сам Булгаков, когда ему предложили сделать из «Мёртвых душ» пьесу, очень мучился, работая над ней, он не мог, ничего не меняя, втиснуть в узкие рамки пьесы всю поэму Гоголя, а Гоголь, замечу, был его кумиром. «Прости меня, Николай Васильевич, – написал Булгаков в своём дневнике. – Я разодрал твою поэму в клочья. Она замечательная, но сцена – это нечто совсем другое, нежели литература». Так и мы решили, что, выстраивая свой сценарий, будем свободно фантазировать на заданные Булгаковым темы, не ставя себе никаких границ. 

Своему роману Булгаков в качестве эпиграфа предпослал слова Мефистофеля из гётевского «Фауста»: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». О гётевском Мефистофеле напоминают и авторские слова о том, что всюду слышится музыка из оперы «Фауст» Шарля Гуно. А мы хотели уйти от этих параллелей. Если ты берёшь произведение гениального автора, чтобы перевести его на язык своего искусства, то нельзя стоять перед ним на коленях, потому что это не та поза для автора. Стоя на коленях, нельзя ничего создать. 

Следуя примеру самого Булгакова, мы должны были набраться смелости и даже наглости, чтобы что-то переиначивать и домысливать, сохраняя при этом стержень романа и все его основные посылы. Элем, помимо всего прочего, был ещё и замечательным комедиографом. И в этой нашей работе он, конечно же, не мог не показать себя в полной красе и потому включил в сценарий очень смешные, бурлескные сцены – как обосновавшись в варьете, Воланд и его свита всю Москву сводят с ума. В советчиках у нас, кстати, были лучшие знатоки Булгакова. Мы даже вызывали психиатров, чтобы проконсультироваться с ними относительно психиатрической лечебницы и шизофрении Бездомного. 

Я никогда не понимал, почему нечистая сила в романе Булгакова занимается ерундой, наказывая мелких сошек за их прегрешения...

– Вы правильно сказали, что Воланд занимается в Москве ерундой, выводя на чистую воду служащих домоуправления и делягу-буфетчика. Мы же свели его с личностью мирового масштаба – профессором-психиатром Хорватским. 

И бал у Сатаны мы сделали грандиозным, представив бесконечное число демонстрантов, воодушевлённых популистскими лозунгами, изобретёнными политтехнологами всех времён и народов. 

Размышляя о природе дьяволизма, мы очень много читали. Маша Чугунова, помощница Элема, каждый день привозила нам в Серебряный Бор, где мы работали, десятки книг. И мы их залпом проглатывали. 

Познав явные и скрытые особенности окружавшей его реальности, Булгаков приблизился к таким её граням, за которыми ему открывался потусторонний мир, находящийся под властью Воланда. Об опасности, исходящей оттуда, писатель предупредил читателей, дав первой главе своего романа заголовок: «Никогда не разговаривайте с неизвестными». Воланд же в награду за то, что Мастер «всё угадал», спас от небытия сгоревший роман о Пилате и заодно превратил Ивана Бездомного в единомышленника Мастера, внедрив в сознание простодушного поэта свои собственные сны-воспоминания об Иешуа и Пилате и наделив его способностью видеть их наяву. Но за такие подарки приходится расплачиваться. Мастер закончил свои дни в сумасшедшем доме, а в потустороннем мире был лишён света и лишь благодаря помощи Воланда обрёл вечный покой.

Жизнь его создателя тоже вошла в чёрную полосу. «Я ни за что не берусь уже давно, – писал Михаил Афанасьевич своему другу, философу Павлу Сергеевичу Попову, – так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берёт меня за горло». 

И вот в чём была ещё большая, очень большая проблема. Булгаков ведь покусился на Евангелие, создав версию, не соответствовавшую каноническому тексту. В Евангелии Христос говорит, что он сын Божий, а Иешуа не знает, кто он такой. И одно это, не считая многого другого, – вопиющее нарушение религиозных канонов. Булгаков тем самым сразу вступил в спор с церковью, которая и сегодня с большой предвзятостью относится к его роману. И это побудило нас вписать в свой сценарий сцену, где новый знакомец Мастера, Алоизий, заставляет его читать отрывки из романа бывшим монахиням. А те, возмущённые этим искажением Нового Завета, изгоняют Мастера… 

Как когда-то Булгакову не прощали того, что он покусился на Евангелие, так и нас многие винят в том, что мы покусились на Булгакова. Не читая сценария. Ведь наш сценарий до сих пор не опубликован (разрешения на это не даёт сын приёмного сына Булгакова, владеющий правами на роман «Мастер и Маргарита»).

Но, возвращаясь к Булгакову… Над рукописью «Мастера» он работал почти до самой своей кончины, и можно не сомневаться, что, будь у него в запасе ещё какое-то время, он внёс бы в свой текст немало исправлений и дополнений.

Экранизация Ю. Кары. 1994

– В нём нет Мастера как действующего героя. Кино же – это зрелище, и потому герой должен проявлять себя в действиях. Если же это ему не дано, то его размышления, воспоминания и литературные реминисценции теряют свою значимость. Герой должен совершать важные для развития сюжета поступки. У Мастера же их нет. И любви Мастера к Маргарите тоже нет. Она лишь обозначена как некий обязательный компонент. 

По воле автора Мастер вдруг стал писать роман о Пилате. Но что побудило его взяться за перо? В книге сказано только то, что Мастер был историком и работал в библиотеке. Потом он выиграл в лотерею и, засев в своём подвале, начал писать роман о прокураторе Иудеи. Но как он пришёл к этому? Что произошло перед тем, как он сел и стал фиксировать внезапно возникшие перед его внутренним взором видения? 

Всемогущий Воланд затем подтверждает, что всё было именно так, как об этом написал Мастер. Но чтобы проникнуть сквозь пласты времени и постичь историю Иешуа и Пилата, необходимо нечто сверхъестественное, то есть откровение. Но где оно? Его нет в романе… 

И почему вдруг Воланд материализовался именно в аллее на Патриарших Прудах? Для этого должна быть какая-то веская причина. Толчком же для его появления должно было стать страшное, умопомрачительное событие, перевернувшее жизнь сотен тысяч людей…

В те годы, когда мы размышляли об этом, обнаружилась хроника сноса храма Христа Спасителя, поэтому мы смогли увидеть, как его взрывали и никак не могли взорвать. Когда же наконец взорвали, то всю Москву накрыла шестиметровая волна жёлтой пыли. И вот из этой-то пыли у нас в сценарии и появляется Воланд…

Мастер в нашем сценарии имел кое-какое отношение к храму Христа Спасителя. Хотя он и был высокообразованным человеком, однако работал дворником и подметал мостовую у храма. И он тоже был подвержен атеистическому безумию, которым тогда была охвачена вся страна, когда сжигали иконы и закапывали в землю священнослужителей. Когда же храм был взорван, Мастер, ставший свидетелем этого, в ужасе прибежал домой и в страхе начал рубить хранившуюся у него икону. И вдруг увидел себя в зеркале; в это мгновение с ним произошло что-то необъяснимое, и вот тогда-то он сел за стол и начал писать… Такое иногда происходит по воле неведомых нам высших сил: человек в полубессознательном состоянии что-то пишет, а потом с удивлением вглядывается в то, что было написано его рукой… Именно так, как мы посчитали, Мастер и получил своё откровение. 

Но, может быть, это откровение пришло к нему не в полубессознательном состоянии, а во время забытья, сна, в который он погрузился после того, что ему пришлось пережить? Такое ведь случалось с творческими людьми… Помните новеллу Борхеса «Сон Колриджа»? Английскому поэту XVIII века приснилась поэма о дворце Кубла Хана. Проснувшись, он записывает её. Борхес рассказывает так: «Монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его согласно своему видению; в XVIII веке английский поэт, который не мог знать, что это сооружение порождено сном, видит во сне поэму об этом дворце. Возможно, что ещё неизвестный людям архетип, некий вечный объект… постепенно входит в мир…» Так, может быть, и роман «Мастер и Маргарита» – это тоже некий вечный объект, который постепенно входит теперь уже в кинематографический мир?

– Элем говорил об этом несколько иначе. Когда мы горевали из-за того, что наш «Мастер» не состоялся и что свой сценарий мы написали зря, Элем сказал: «Это не пропадёт. То, что мы напридумывали и написали, уже в ноосфере». Он очень верил в ноосферу, то есть в «сферу разума», о которой писал академик Вернадский, где существует всё, что было творчески рождено человечеством.

А был ли среди ваших знакомых кто-то, кто, как Воланд, смог оказать вашему брату и его близким такую помощь, на которую никто другой не был способен?

– Да, был: это первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Пётр Миронович Машеров. Он с особой симпатией относился к Элему и Ларисе, и именно благодаря ему трагический фильм Ларисы Шепитько «Восхождение» (о белорусских партизанах – по повести Василя Быкова «Сотников») всё же вышел в прокат, несмотря на противодействие тогдашних властей. 

Размышляя о трагических периодах в истории России, вы, как мне кажется, не могли не прийти к Достоевскому. Наверное, поэтому сценарий «Мастер и Маргарита» заканчивается его словами: «Если вынуть из России идею Христа, то наступит мрак и всеобщее совокупление». И именно это, по-видимому, стало и основной мыслью вашего сценария, и смыслом существования Элема Климова в его последние годы. А на что ваш брат обращал особое внимание в евангельских текстах? 

– Первое, что мне вспоминается, – это строки из Откровения Иоанна Богослова: «Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих». Элем был убеждён, что в искусстве необходимо быть либо горячим, либо холодным, то есть неравнодушным и даже одержимым. А быть тёплым – это смерть для художника.

Ваш брат наверняка предпринимал всё, что было в его силах, пытаясь осуществить дело своей жизни и снять фильм по Булгакову… 

– Прежде всего нужно было решить проблему финансирования съёмок, и об этом Элем не раз беседовал со своим хорошим знакомым Дэвидом Патнемом, английским продюсером, который за пару лет до этого был президентом кинокомпании «Коламбиа пикчерс». Патнему очень понравился наш сценарий, но он счёл своим долгом предостеречь моего брата. «Элем, – сказал он, – только не ищи деньги в Америке. Там всё оглупят. Ищи только в Европе. В просвещённой Европе». Но ни в европейских странах, ни в Японии, куда Элем тоже съездил, таких денег не было. Когда же в начале 90-х мы обратились к независимым американским кинокомпаниям, то получили следующий ответ: «У нас нет технологий, с помощью которых можно было бы снять то, о чём написано в вашем сценарии». В конце концов, мы пришли в Голливуд, но там нам сказали, что «всё это, во-первых, должно быть параллельно снято на двух языках (на русском и на английском), во-вторых, в картине обязательно должны участвовать две американские суперзвезды и, в-третьих, это должна быть история любви с элементами мистики. А ваши умствования никому не нужны». На этом мы с ними попрощались.

А потом настали совершенно другие времена, и иностранцы утратили интерес к России. Начались 90-е годы, а вы сами прекрасно знаете, что это были за времена. Продолжать работу над «Мастером» было совершенно безнадёжным делом. Это и был самый страшный удар по Элему. Он говорил мне: «Мы с тобой взошли на такую высокую гору, что спускаться с неё в долину и делать обычное кино мне совершенно не интересно».

Герман и Элем Климовы

Но ведь был случай, когда во время его встречи с российскими бизнесменами кто-то из них сказал: «Я дам вам деньги на фильм».

– Элем в ответ задал только один вопрос: «А каково происхождение этих денег?» Ответа он не получил, и больше его никто ни о чём не спрашивал. Тогда же один очень богатый американец сказал мне в ресторане Дома кино: «Герман, давай подготовим сценарий, который нужен Голливуду. У меня есть вилла на берегу моря, южнее Лос-Анджелеса. Ты переедешь туда и будешь там жить, сколько тебе нужно, и писать. Год? Значит, год. Я заплачу тебе миллион долларов. И ты будешь сидеть на всём готовом и писать. Почему ты не соглашаешься на это? Что тебе ещё нужно?» «Мы своих детей не продаём», – ответил я. Если бы из «Мастера и Маргариты» я сделал развлекаловку, то всю оставшуюся жизнь себя бы не уважал.

А сейчас есть ли у вас какая-то надежда на то, что ваш сценарий всё-таки превратится в фильм?

– Нет. Недавно умер Милош Форман, который был другом Элема. Уже после смерти брата я предложил Милошу снять фильм по нашему сценарию или найти кого-то, кто мог бы это сделать. Но он сказал: «Гера, не ломай себе голову. Перестань этим заниматься. Кроме Элема, никто – ни я, ни кто-либо другой – не смог бы снять этот фильм».

 Роман Булгакова завершается тем, что Воланд обещает исполнить просьбу Иешуа, переданную ему Левием Матвеем, и наградить Мастера, который «не заслужил света», вечным покоем. «…неужто вы не хотите днём гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта?» – «убедительно и мягко» обратился к Мастеру Воланд. – «Неужели ж вам не будет приятно писать по вечерам при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждёт уже вас дом и старый слуга»… Но что это такое, вечный покой? – спросил я Элема. И о чём в том старом доме при свечах сможет написать Мастер, лишённый каких бы то ни было новых впечатлений? Значит, он будет вечно сидеть там и писать ни о чём? И для кого? Ведь читателей у него нет… Он будет бродить под вишнями, видеть одно и то же и слушать одну и ту же музыку Шуберта. Но так ведь можно с ума сойти… И Шуберта он через год возненавидит… 

Но можно ли каким-то образом всё-таки сохранить его связь с земным миром? Ради этого в один из вариантов нашего сценария мы включили эпизод, в котором Мастер в конце фильма разбрасывает исписанные листы, и они, будто снег, летят к Земле и плывут в ноосфере…