Автор: Диляра Тасбулатова
23 февраля Олегу Янковскому, секс-символу советского кино, исполнилось бы 78 лет. Бог, говорят, дает или талант, или красоту – всё вместе бывает крайне редко. И этот как раз такой случай, уникальный.
…Ушел он не то чтобы молодым, но и далеко не старым, в 65, от скоротечного рака и неверно поставленного диагноза: грешили на сердце, которое беспокоило его всю жизнь, и упустили начальную стадию…
Ушел символично, во время Каннского фестиваля, где Павел Лунгин показывал «Царя»: Янковский в этом фильме играл митрополита Филиппа, противостоящего тирану, Ивану Грозному, или, как его называют на английский лад, «Ужасному Ивану». Иван в исполнении феноменального в своем роде Мамонова был и правда ужасающим, совершенно не «оперным», не декоративным, а таким бомжеватым дедушкой (Мамонов себе специально зубы не вставляет, он у нас «аутентичный», исконно-посконный), но и Филипп показан далеко не благостным клириком с постной миной праведника, а яростным, истовым, не поступившимся принципами и, зная, что погибнет, что самодержец возражений не допустит, в лицо заявил тирану, что не станет терпеть его «окаянства». Что он, тиран, не христианин (актуальная тема, между прочим, замечу мимоходом – впрочем, для России вечно актуальная).
… За несколько лет до этой значительной роли у него была картина «Любовник» Тодоровского, где было непонятно, кто из них мастеровитее – Янковский-муж или Гармаш-любовник: на их противостоянии, притяжении и одновременно ненависти и построена эта картина. Яблоко раздора, жена одного и любовница другого, умирает в самом начале фильма, мы ее не увидим: Янковский бежит на кухню, где раздается грохот, Лена упала и умерла мгновенно, инсульт. Муж узнает о любовнике лишь после ее смерти, начинает собственное расследование, знакомится с любовником, всматривается в этого простоватого с виду мужичка, мучительно пытаясь понять, почему ему оказали предпочтение. Что не так? Что в нем такого и что во мне не так, чтобы меня цинично обманывали долгие годы?
И вот, постепенно, шаг за шагом, Янковский показывает, как самоуверенный некогда тип, эгоцентрик, которому, в общем, на всё и вся наплевать, нисходит буквально в ад: уязвленное самолюбие перерастает в унизительное понимание своей человеческой ничтожности, мужской заурядности, пошлости, что в конце концов и приводит его к …гибели.
Что и говорить, Геннадий Островский, драматург, досконально знает природу человека, Тодоровский, режиссер, владеет искусством психологической драмы, Янковский, актер (милостью божьей) – любой фарс может обратить в трагедию и наоборот.
И хотя Янковский сетовал, что начиная с девяностых, периода вынужденного «малокартинья», нет ни кинопроизводства, ни приличных фильмов, он и в этот период успел сыграть значительные роли: кроме митрополита и обманутого мужа, Комаровского в «Докторе Живаго» и Каренина в соловьевской экранизации «Анны Карениной».
Здесь вот что интересно: злодей Комаровский, завладевший Ларой, воплощающей, как пишут литературоведы, поруганную Россию (Комаровский же – ее, России, злой гений, прожженный циник, такой новоявленный Свидригайлов или, того хлеще, Ставрогин) в исполнении Янковского гораздо объемнее, многомернее, трагичнее, чем в романе.
У Пастернака он – как, собственно, порой и сам роман – схематичен, не человек, а ходячий порок. Точно так же, как и Каренин, которого вечно изображают въедливым стариком, путающимся под ногами у любящей пары: в мировом кино Каренина объемно сыграли только Янковский и Джуд Лоу, хотя, честно говоря, худенький «хипстер» Лоу не подходит типажно. Как и в английской экранизации, так и в нашей, отечественной, Лоу и Янковский – лучшее, что там есть. Это его заикание, внезапная непрошеная слабость – «пере…пере..перестрадал» - порядочного человека, униженного изменой, раздавленного, сыграно Янковским так, что симпатии зрителя мновенно переходят на сторону «злобного старикашки» (старикашке было лет 45, что тогда считалось возрастом увядания), а блистательный молодой аристократ Вронский терпит фиаско. Правда, он и в романе выписан не слишком выпукло: Толстой мучился, опасаясь живописать «жеребчика из военных» - то «сплошные зубы» ему придумывал, то «плешь», то «короткие руки»: ничего не получалось, в массовом сознании он так и остался жеребчиком.
И я вот думаю, сыграй его Янковский (а не бездарный Лановой или, хуже того, деревянный Бойко, где они его взяли, непонятно) – был бы и Вронский иной: человек, переживший драму угасания чувств, понимания, что погубил любимую женщину, переживший ее трагическую гибель и постепенно из великосветского плейбоя превратившегося в трагическую фигуру.
… Впрочем, что там сетовать. Янковскому, что ни говори, повезло - человек из глубинки, даром что красавец и к тому же редкий талант, мог и не пробиться: он всегда шел на преодоление, через препятствия и барьеры. Вечно ему не доверяли – то слишком хорош собой, то – простоват, то слишком молод, то – молчалив, то говор у него провинциальный, то еще что-нибудь. На них не угодишь, что, в общем, удивительно. Ну, скажем, внешность: не последнее преимущество для актера – Ален Делон стал секс-символом и чуть ли не нарицательным персонажем, брендом, только из-за своей ослепительной красоты, постепенно научившись играть и в начале карьеры попав в руки к самому Висконти – повезло, в общем, человеку. Правда, во Франции таких красавцев пруд пруди, по улицам свободно ходят, это вам не Россия, тем более лет эдак сорок назад, да и сто – тоже. Как говорил Чехов, что, мол, Петербург не Испания, и внешности мужчин у нас не придают особого значения.
Янковский же обладал как раз вневременной, порой – магической, в зависимости от роли, красотой, сказалось польское происхождение. Утонченное лицо, узкое, скульптурное, восточно-европейское с западным уклоном, антропологически сложное – он не был статуарным красавцем, как тот же Лановой с его чеканными чертами, «хорошеньким», как Коренев или Каморный, статичным, как Тихонов (на этом мой список кончается – мы не в Испании, напоминаю вслед за Антон Палычем).
Однако если Делон всегда был красивым, в любой роли, Янковский мог быть и «некрасивым» - свойство, которому поражались режиссеры. Никакого особого грима, да и вообще никакого, никаких ухищрений с прической, вообще ничего: и перед вами вместо барона Мюнгхаузена, аристократически свободного, - простой рабочий, Тихон из «Сладкой женщины», выпивоха и брошенный муж, или подозрительный полукриминальный тип из «Чужих писем».
Слушайте, если он и Ленина сыграл – говорят, я не видела, эдакого авангардного Ленина, без лысины и картавости: не очень себе представляю, в кино это всегда был персонаж полупародийный, как и в театре, собственно, Довлатов не зря всю эту «лениниану» высмеял. Но ведь сыграл – не вызвав насмешек, хотя задача, согласитесь, «архисложная», никому не дай бог.
И тут же перешел к Гамлету (который ему в конце концов не достался, Тарковский отдал Гамлета Солоницыну, Янковский очень переживал, к роли он готовился два года) и к «Зеркалу», где его присутствие в кадре даже расширили, настолько он был похож на Тарковского-старшего: эти высокие татарские скулы в неожиданном сочетании с европейской, веками отточенной антропологией.
Там вообще-то Янковский молчал: за него говорил Арсений Тарковский, читавший за кадром свои стихи, был «знАком» в причудливой монтажной мозаике воспоминаний о судьбах интеллигенции в России – другой вопрос, что Янковский умеет молчать.
Об этом, о его молчании, много написано: он просто молчит, пишут, но КАК молчит. Потом, правда, засомневавшись, говорят: ну молчит, ну хорошо, - может, он просто говорить не умеет? Горину, кстати, не слишком нравился его саратовский говор: мол, не похож он на немецкого аристократа. Ладно, с говором справились, потом придрались к возрасту: слишком, говорят, молод. Но когда Захаров его отстоял, Горин таки покаялся: дурак я был, говорит, едва не погубил фильм, никто, кроме Янковского, Мюнхгаузена так не сыграл бы. Как, собственно, и Волшебника в «Обыкновенном чуде» - присущие ему и в жизни ирония, жесткость, некоторый холод и язвительность здесь пришлись весьма кстати.
А вот роль в «Полетах» он сам чуть не проворонил: если бы Янковский, уже тогда звезда первой величины, отказался (а он поначалу так и сделал), картина бы не состоялась. Хотя поначалу роль писалась для Михалкова, но Балаян, увидев Янковского в каком-то фильме, просто помешался на нем: кстати, уговорил его, по просьбе Балаяна, как раз Михалков, проявил, стало быть, благородство. «Полеты во сне и наяву» стали знаковой картиной восьмидесятых, фильмом, закрывающим эпоху – в разреженном воздухе этой картины чувствовался конец времени застоя и – неизвестное, темное будущее. Перед прыжком, так сказать: у Балаяна звериная интуиция.
И вот эту маету, бессмыслицу, пустоту, бесцельность, этот, как сказали бы умные люди, экзистенциальный ужас и метафизическую тошноту сыграл никто иной, как Янковский, попав точно в яблочко - как камертон, поймав абсолютно верный звук. Как сказал Роман Балаян, Янковскому предстояло в этом фильме сыграть всё – и благородство, и негодяйство, и дурашливость, и драму несбывшейся жизни, драмы несуществования, небытия.
Ну еще и театр, о котором я знаю меньше, «Ленком», где у Янковского были лучшие роли, была и знаковая роль в «Ностальгии» у Тарковского, да и Гамлет» - только не Тарковского, а Панфилова - на сцене «Ленкома» (говорят, неудачный, не могу судить), была даже режиссерская работа, фильм «Приходи на меня посмотреть» по пьесе Птушкиной.
В качестве режиссера Янковский, конечно, будучи актером - и, вероятно, великим - не смог бы достичь высот Балаяна или Тарковского, но фильм тем не менее получился очень симпатичным. По телику его часто показывают в Новый год, и даже мои друзья-снобы «зависают», это зрительская картина без особых претензий, но сделанная хорошо, добротно, остроумно. И даже здесь, в непритязательной вроде новогодней сказке, сам снявшись в роли стареющего бонвивана, Янковский выдает высокий класс игры, иронизируя одной интонацией, тонкой мимикой, отточенной техникой игры на полутонах.
…Он иногда этой своей филигранностью напоминает мне …Изабель Юппер, даже не актеров-мужчин. Хотя ничего «женского» в природе его дарования нет, он мужчина, настоящий, без дураков, «секс-символ» по чину, необычайно красивый, аристократичный – тем более для страны, где, в общем, не до красоты, сами понимаете.
фото: Архив фотобанка/FOTODOM ; АО «Коммерсантъ/FOTODOM
