Автор: Лев Симкин
В 20-е годы прошлого века Эмму Цесарскую называли «воплощением совершенной женской красоты». Она сыграла Аксинью в первой экранизации только что написанного «Тихого Дона». И вдруг – тишина. Полное забвение. Спустя время её помнили только киноманы. Что за сюжет развернулся в жизни актрисы, заставивший нас вспомнить её сегодня?
Лето 1989 года, Москва
К немолодой русской актрисе приехал в гости американец, историк из Калифорнии. Время было уже не то, чтобы бежать от иностранцев, как чёрт от ладана, но ещё и не то, чтобы раскрывать им свои объятия. Во всяком случае, актриса отказалась встречаться с ним наедине, и гостя сопровождала сотрудница Московского НИИ киноискусства. Это её сын настоял на том, чтобы диалог был при свидетелях – бережёного бог бережёт.
Актрису звали Эмма Цесарская. Она была кинозвездой, первой советской кинозвездой, прославившейся ещё до Любови Орловой и других знаменитых киноактрис 30-х, и, наконец, просто красавицей. После трёх часов разговора и трёх чашек чая Эмма призналась американцу, что порой «боялась смотреть в зеркало, так была красива».
Майкл Гелб явился порасспросить её о событиях, с момента которых прошло больше полувека. А точнее, о её отношениях с американским инженером, когда-то приехавшим в СССР, чтобы с нею встретиться. Гость вслух перевёл какие-то отрывки из его мемуаров, и Цесарская не стала скрывать, что тронута и польщена прочитанным. Разумеется, она помнила этого человека. Особенно запомнилось глупое выражение его лица при первой встрече в 1932 году, где-то рядом с Кузнецким Мостом. Поначалу она приняла его за одного из множества назойливых поклонников и попыталась поскорее избавиться, но потом они подружились. Нет, что вы, что вы, она никогда его не любила.
Весна 1932 года, Атлантика
Плывёт пароход
По зелёным волнам,
Плывёт пароход
Из Америки к нам.
23 марта 1932 года пароход «Бремен» вышел из Нью-Йорка в Атлантику. Одним из пассажиров был молодой человек приятной наружности и атлетического телосложения, теннисист и боксёр-любитель. Звали его Зара Виткин. Странное имя, и ещё более странная фамилия – первое, возможно, уменьшительное от Лазаря, а второе – скорее всего, американизированная форма от фамилии Уткин. Зара родился в 1900 году в семье еврейских эмигрантов из России, незадолго до начала нового века бежавших в Штаты за лучшей жизнью. Способный юноша в 16 лет поступил в Беркли, в 20 – закончил университет с отличием, в 23 – стал главным инженером крупной строительной фирмы в Лос-Анджелесе. В числе возведённых ею объектов – «Голливудская чаша», амфитеатр с естественной акустикой на 20 тысяч зрителей, где впоследствии выступали и оперные звёзды, и «Битлз», и Боб Дилан.
Мистер Твистер,
Миллионер,
Едет туристом в СССР.
Нет, он ещё не успел стать миллионером, да в миллионеры и не стремился. Зара считал себя социалистом, его возмущало капиталистическое неравенство, оставляющее миллионы людей в нищете. Да и туристом не был, хотя его путешествие в Советскую Россию было оформлено через «Интурист», иначе получить советскую визу было невозможно. Полгода назад, ещё не помышляя об отъезде, он пришёл в Инженерное общество в Лос-Анджелесе послушать доклад о первой советской пятилетке. Зара полагал, это самый многообещающий эксперимент в истории человечества. На молодого человека обратил внимание Альфред Зайднер из Амторга.
Акционерное общество Амторг рекрутировало инженеров. «Интеллектуалы, мужчины и женщины, имеющие специальность, от чистого сердца приглашаются в Россию… страну, в которой проводится величайший в мире эксперимент…» В ответ на объявление, опубликованное в журнале «Нэйшн» 16 января 1929 года, Амторг получил больше ста тысяч заявлений. Время для подбора кадров для советской индустриализации было самое подходящее. На начало 30-х пришёлся пик Великой депрессии, четверть трудоспособных жителей США сидели без работы.
Лето 1929 года, Лос-Анджелес
«Каким-то странным образом я вдруг почувствовал, что моя судьба связана с ней. Я должен пересечь континенты и океаны и найти эту женщину хоть на краю земли». Зара отыскал администратора кинотеатра, тот проникся к нему, снял со стены плакаты с фотографиями Василисы, схватил ножницы и, опустившись на колени на пыльный пол, вырезал и отдал все её изображения. Зара написал письмо Эмме – о своих планах приехать в Советскую Россию, чтобы поучаствовать в созидании страны, а ещё о надежде увидеть её. Ответа не получил.
«Бабы рязанские» легко найти в Сети, картину иногда крутят по каналу «Культура». Сюжет отчасти напоминает недавний фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба». И там и там – о жизни русской деревни перед революцией и в первые послеоктябрьские годы. И там и там – похотливый старик-свёкор кладёт глаз на невестку, только в старой картине та бросается в реку и тонет, а в новой – все её беды только начинаются. Натурально, фильмы сделаны с противоположными намерениями: старый – наполнял революционный пафос, в новом – героиня уподоблялась России, страдавшей не только при царе, но и при большевиках.
Эмме было 16 лет, когда она пришла пробоваться на маленькую роль свахи. Увидев её, режиссёры Ольга Преображенская и Иван Правов были так поражены её красотой, что утвердили на одну из главных ролей. Впрочем, с начала 30-х до конца 50-х годов вся страна знала её как шолоховскую Аксинью (первая экранизация «Тихого Дона» была снята в 1930 году). Для миллионов зрителей не было сомнений, что Эмма Цесарская – настоящая донская казачка. С неё создал свою Аксинью Орест Верейский, иллюстрировавший роман Шолохова. Но казачкой она не была. «Если честно, то деревню я знала лишь по книгам», – признавалась Эмма.
Весна 1932 года, Ленинград, Москва
Пересекая в апреле 1932 года советско-финляндскую границу, Зара Виткин испытал шок от первого взгляда на землю обетованную. Вокруг полустанка стояли группы одетых в лохмотья людей, запустение и беспорядок пропитывали всё вокруг, станционное здание было разрушено, какое-то оборудование валялось, разбросанное в снегу. Не порадовал и номер в ленинградской гостинице, «невообразимо грязный». Позже ему пришлось поездить по стране, он побывал на Юге России и на Украине и видел бездомных детей и беженцев от голода. Но всё это казалось ему не важным в сравнении с масштабом перемен в Советском Союзе.
26 апреля 1932 года Виткин прибыл в Москву. До Первомая оставалось пять дней, и он рассчитывал за это время договориться о новой работе – с тем, чтобы приступить к ней сразу после праздников. Не тут-то было – ни в Госплане, ни в других ведомствах никого из руководителей не было на месте. Это его не смутило. «Русские не могли вести какие-либо дела за несколько дней до праздника» – так он объяснил в мемуарах свою неудачу.
Ну как тут не вспомнить немецкого инженера Заузе из «Золотого телёнка»? Помните, тот никак не мог пробиться к Полыхаеву? «Дорогая Тили, – писал немец невесте в Аахен, – вот уже десять дней я живу в Черноморске, но к работе в концерне «Геркулес» ещё не приступил».
Осень 1932 года, Москва
С первого дня в Москве Виткин пытался найти Цесарскую. У него было рекомендательное письмо к московскому корреспонденту United Press International Юджину Лайонсу, приятелю Михаила Булгакова, переводчику «Дней Турбиных». Через его театральных знакомых выяснилось, что Цесарская на съёмках в Крыму. К осени Зара отчаялся её увидеть, фотография актрисы то и дело попадалась ему на витринах, но сама она была столь же недостижима, как в Америке.
Он случайно столкнулся с ней на Петровке, пошёл следом, прошёл шагов пятьдесят, та остановилась, встретив знакомую. Зара видел эту женщину в доме Лайонсов, её звали Клавдия, она была актрисой. Придя в себя, он поздоровался с нею, и та представила его Цесарской. Разговор шёл по-французски, которым владели оба, Цесарская не знала ни английского, ни французского, а Виткин толком не говорил по-русски.
Нет, любовь не выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и не поразила сразу обоих. Тем не менее Клавдия в тот же вечер сказала Лайонсу: «Ваш друг, инженер, вёл себя так, словно увидел привидение». Вскоре, не без помощи Клавдии, у Лайонсов была организована вечеринка, созванная, чтобы представить американца Цесарской при более благоприятных обстоятельствах.
В назначенный вечер Зара пришёл раньше времени. «Воздух ожидания пронизывал комнату, все ждали прихода Цесарской, – вспоминал он. – Мощное излучение затопило всё помещение, стоило ей появиться на пороге. Я стоял в замешательстве, не зная, как к ней подступиться».
Эмма Цесарская была, как говорится, девушкой из высшего общества. Среди её друзей были высокопоставленные советские начальники, и в их числе маршал Тухачевский. Между прочим, он имел непосредственное отношение к тому, зачем вообще нужны были Советскому Союзу американские инженеры. Тухачевский считал своей главной задачей подготовку РККА к будущей войне, «войне моторов». Он планировал довести до 40 тысяч количество стоящих на вооружении в РККА танков, что было невозможно при отсутствии танковых заводов. Танковые заводы, они же тракторные – так фирма «Альберт Кан инк.» из Детройта получила заказ на проектирование Сталинградского тракторного завода, потом – Челябинского, Харьковского.
Что касается Зары, то он занимался проектированием жилья для рабочих. В СССР практически не было своей школы проектирования, а нужда в ней была большая, строилось великое множество новых городов и рабочих посёлков.
«Несмотря на тяжёлые условия жизни в Советской России, – вспоминал Виткин, – столы были накрыты деликатесами». К тому моменту он уже понимал, что тут почём, и знал, что мясо не купишь в обычном магазине. Начинался массовый голод, к весне следующего года охвативший самые плодородные районы страны.
Однажды он получил письмо из США с «бизнес-предложением» – открыть в Москве сеть прачечных. Зара поделился идеей с одним из московских знакомых. Тот не стал говорить о невозможности в стране частного предпринимательства, а лишь спросил: «Да где же вы возьмёте мыло?» В начале 30-х достать мыло в Москве было затруднительно. Это побудило Виткина к написанию следующих виршей:
USSR has some hope, but no soap,
USA has no hope, but some soap.
В Советском Союзе есть надежда, но нет мыла, а в Штатах есть мыло, но нет надежды. Надежда, как водится, питала юношу-идеалиста.
Зима 1932–1933 года, Москва
Эмма Цесарская
Была ли она красива? Эмма была, как сейчас сказали бы, женщиной корпулентной. В молодом Советском государстве существовала мода на здоровую крестьянскую полноту, худоба считалась некрасивой, больше того, признаком болезни. Цесарская олицетворяла общепризнанный идеал красоты, сексуальной в том числе. Солженицын – в едва ли не единственной откровенной сцене романа «В круге первом» – пишет: «Толстые белые косы её были обведены величественным венцом вкруг головы. Она улыбалась – и была, действительно, похожа на деревенскую бабу, но в исполнении Эммы Цесарской». Даже фамилию персонажу дал в честь актрисы – Емина.
Американец, по-видимому, тоже произвёл на неё впечатление. В 1989 году, почти полвека спустя, Цесарская вспоминала его как «коренастого, широкоплечего молодого человека с заразительной улыбкой, с открытыми чертами лица». Так что, похоже, они друг другу понравились. Оставалась одна только закавыка – отсутствие общего языка. И тут кому-то пришла в голову гениальная мысль – пусть американец даёт Эмме уроки английского. Сказано – сделано. Ничего нового, лучший способ изучить язык – завести роман с иностранцем.
Уроки проходили в комнате Виткина. Он серьёзно готовился к занятиям. Раздобыл англо-русский словарь – для себя и русско-английский – для неё, называвшей словарь своим «молитвенником». Придумал метод обучения – по его словам, гораздо более эффективный, чем грамматический или даже разговорный тренинг. «Этот метод состоял из серии писем, написанных мной на английском языке, по одному на каждый урок. Новые слова были добавлены в каждом письме. Первое письмо начиналось с истории одного мальчика в далёкой стране за океаном. Во втором – рассказывалось о надеждах, возлагаемых на него родителями. Третье – касалось его обучения в школе. В середине этого письма Эмма оторвала взгляд от своего перевода и сказала с улыбкой: «В шестнадцатом письме этот мальчик встретит девочку на Петровке!» Она поняла – «письма должны были передать ей историю моей жизни и таким образом сократить разрыв между нами».
Каждый урок начинался с её вопроса: «Где моё письмо?» Благодаря этой игре уроки продолжались всё дольше, до трёх – пяти часов. Поскольку они начинались после прихода Зары с работы, он часто оставался без ужина. Эмма подметила это и однажды сказала: «Если ты не будешь есть, ты умрёшь. Тогда мне придётся идти по улице и рыдать о моём дорогом учителе!»
«Мы шли по тихому переулку в сторону знаменитой Тверской, переименованной в улицу Горького в честь знаменитого писателя. На русском языке «горький» – bitter. Мы в шутку называли улицу «Горькой», потому что именно там расставались, когда я провожал её домой».
К 1989 году, говорил мне Майкл Гелб, она утратила свой английский, а тогда, в начале 30-х, с её слов, напрактиковалась так, что свободно говорила с Зарой на бытовые темы. И не только на бытовые.
– Ты поедешь со мной в мою страну?
– Я буду с тобой!
Её усердие в английском было связано с определёнными планами. Годы спустя Цесарская в разговоре с Гелбом ни в чём таком не признавалась. Но из воспоминаний Виткина следует совсем другое. И он, и его друг Лайонс бомбили письмами знакомых продюсеров в Голливуде и «вызвали некоторый интерес к съёмкам русской красавицы в американских фильмах». Без английского в Голливуде делать было нечего. Пусть даже с акцентом. В 1926 году актриса Ольга Бакланова не вернулась с гастролей в США, где потом снялась в двадцати фильмах. Ольга говорила с сильным акцентом – критики, впрочем, находили его очаровательным.
Весна 1933 года, Москва
Прошёл ровно год пребывания Виткина в СССР. 1 мая 1933 года он и Эмма вдвоём поехали на электричке в московский пригород к её маме с бабушкой. Ему 33, ей 24 года. Обсуждали будущую свадьбу. «В поезде мы говорили о советской и американской концепции брака и развода и о наших собственных планах». Зара предложил вначале оформить брак по советским законам, а затем пройти еврейскую хупу.
«На даче наше радостное настроение сохранилось. Софья Эммануиловна Цесарская, мать Эммы, её бабушка и брат вышли нам навстречу». Дом был необычайно чистым – его это удивило, видно, привык к грязи кругом. Жизнь матери и бабушки вращалась вокруг их знаменитой дочери и внучки. На стенах висели фотографии Эммы. Возможно, те же самые, что Майкл Гелб видел летом 1989 года «на стенах её со вкусом украшенной квартиры в центре Москвы». Её знаменитая красота, по словам Майкла, никуда не делась, с годами Цесарская преобразилась в румяную тёплую «babushka».
Её версия событий отличалась от версии Виткина. Хотя Зара был «дорогим другом», она не была в него влюблена. Просто, не в силах разочаровать Зару, не отвергала его разговоры о браке, он же принимал молчание за согласие. С учётом того, что Цесарская всю жизнь скрывала эту историю, не знаю, можно ли ей доверять. Слишком много непридуманных деталей рассыпано в воспоминаниях Виткина. Правда, он нигде прямо не говорит о том, какой характер носили их отношения. Они, конечно, могли быть и платоническими, хотя свободные нравы того времени позволяли многое. Только ли для уроков английского просила Эмма у отца ключи от его квартиры, когда он бывал в отъезде? К тому моменту Эмма успела выйти замуж за Константина Кузнецова, оператора «Баб рязанских», и развестись, благо процедура расторжения брака была наипростейшей, в начале 30-х СССР занимал первое место в мире по количеству разводов.
«Рука об руку в тот день мы гуляли по лесу, – вспоминает Виткин. – Солнечный свет проникал сквозь тёмно-зелёную листву, отражаясь в светящихся лужах. Я был полон невыразимой радости. Она шла рядом, воплощение окружающей красоты». Говорили об их отъезде в Америку, оба не видели в этом ничего невозможного. Больше того, обсуждали, как собрать необходимые для отъезда деньги. В то время ввели порядок эмиграции за валюту (500 рублей золотом для «трудового элемента», для «нетрудового» – вдвое больше). Кстати, Франклин Рузвельт в том же году провёл конфискацию имевшегося на руках граждан США золота, всех обязали сдать все золотые монеты и слитки.
«Есть способ найти решение как советских, так и американских проблем, – шутил Виткин. – Отправить всех русских в США, а всех американцев – в СССР. Русские наполнили бы нашу страну своим славным искусством, музыкой и театром и быстро решили бы проблему перепроизводства, потребляя нашу избыточную пищу. Американцы же унаследовали бы богатый русский фольклор, танцы, музыку и литературу и быстро развили бы вашу страну в промышленном отношении. Через десять лет американцы должны были быть возвращены домой, а русские – в СССР».
Осень-зима 1933–1934 года, Москва
Зара начал замечать нотки беспокойства в голосе Эммы. Становилось всё труднее увидеть её или даже связаться по телефону. Внезапно она стала выражать опасение, что её увидят с Зарой на публике, отказывалась посещать Лайонсов. Все его попытки узнать, что случилось, расстраивали её, а давить на неё он не осмеливался. Внезапно Эмма заговорила о предстоящем отъезде в Америку, будто это всего лишь милая легенда, а не конкретный план. Вдруг выяснилось, что её отец категорически против любых разговоров об эмиграции.
Виткин решил, что их планам мешает «тайная полиция», что под «отцом» Эмма имеет в виду ОГПУ. Тогда Зара обратился за помощью к высокопоставленным товарищам, с которыми был связан по работе, и попросил помощи в получении для Эммы выездной визы. Ему ответили, что обращения за визой с её стороны не было, но в принципе это дело вовсе не безнадёжное.
Дело оказалось безнадёжным по другой причине. Препятствием в отношениях Эммы с Зарой стал не её отец и не ОГПУ. В мае 1933 года Цесарская встретила и полюбила человека, который, правда, служил как раз в ОГПУ. Его звали Макс Станиславский. Он был пятью годами старше Виткина, Максу в 1933 году было 38 лет.
Возможно, Виткин даже общался с ним в 1932 году, когда тот служил в экономическом управлении ОГПУ. Виткин, вероятно, был единственным американцем, приглашённым туда в качестве промышленного эксперта. По просьбе чекистов он давал заключения о качестве строительства нескольких предприятий, включая авиационный завод, электростанцию и фабрику искусственного шёлка. Виткин вспоминает, как расследовал причины разрушения резервуара сточных вод в Клину и обнаружил, что тот был неправильно спроектирован. От него ждали подтверждения «вредительства», а он настаивал на том, что речь идёт о технической отсталости и никак не о саботаже.
Причиной его решения покинуть СССР послужило не только разбитое сердце. Однажды у Виткина вырвалось в разговоре с кем-то из советских чиновников: «В Штатах меня называли большевиком и спрашивали, почему я не уезжаю в СССР. Здесь я нашёл к себе схожее отношение». Тем не менее его удерживали, пытались убедить остаться, предлагали более высокооплачиваемую работу.
Когда Гелб прочитал эту часть его воспоминаний Цесарской, та заметила, что, если бы остался, он наверняка бы погиб. Большинство американцев, не захотевших вернуться в середине 30-х, погибли в советских лагерях. На излёте десятилетия было уже поздно. Обращение в посольство США за помощью только ускоряло почти неминуемый арест, обычно происходивший по одному сценарию – они заходили туда, а по выходе оттуда – немедленно арестовывались. В Госдепе были склонны считать их людьми, выбравшими свою судьбу. «Практически нет граждан, проживающих в России, которых нам необходимо защищать», – говорилось в знаменитой «длинной телеграмме» 1946 года, направленной в Вашингтон американским дипломатом Джорджем Кеннаном.
9 февраля 1934 года Виткин покинул Москву. По пути домой заехал к пребывавшему в добровольной швейцарской ссылке Ромену Роллану, которого боготворил. Писатель, однако, не поверил его рассказам о терроре и голоде. Сам он в СССР не был, но то, что знал от Бернарда Шоу и других высоких гостей Сталина, противоречило только что услышанному.
Из Европы Зара написал последнее письмо Эмме. Та сожгла его в одну из ночей 1937 года, вернувшись после обыска соседской квартиры, где она была понятой. Больше она о Заре не слышала.
Лето 1940 года, Лос-Анджелес
Вернувшись в Калифорнию, Виткин основал фирму по производству строительных блоков для жилых домов. Дела его пошли хорошо. Правда, женился неудачно, детей не завёл, развёлся. Всё свободное время тратил на написание книги о пребывании в Советском Союзе. Закончил свой труд в марте 1938 года и стал предлагать издателям. Никто издавать её не захотел, в те годы западные интеллектуалы отвергали любую критику Сталина как «реакционную пропаганду». Скончался Зара в Лос-Анджелесе 16 июня 1940 года после мучительной болезни. Он так и не узнал о дальнейшей судьбе Эммы и её замужестве. Оставшиеся два экземпляра рукописи книги в числе других ненужных бумаг сожгли родственники покойного.
Весна 1937 года, Москва
В "Тихом Доне" с Андреем Абрикосовым в роли Григория Мелехова
В разговоре с Гелбом Цесарская припомнила последние слова Зары, оказавшиеся пророческими: «Будь осторожна, Эмма!» Тем не менее поначалу всё складывалось неплохо. Пусть красивой жизни в Голливуде не получилось, Цесарская вышла замуж за мужчину, сумевшего обеспечить ей красивую жизнь. Разумеется, по советским понятиям.
«Однажды, попав домой к Станиславскому, я был поражён невиданно роскошной обстановкой», – пишет Михаил Шрейдер в мемуарах «НКВД изнутри. Записки чекиста». По его мнению, всё это не могло быть приобретено на одну зарплату. Шрейдер объясняет увиденный достаток тем, что Буланов, непосредственный начальник Станиславского, был в особой чести у Ягоды и «хозяйничал в кладовых ОГПУ, где хранились ценности, изъятые у спекулянтов и валютчиков».
Чета жила в четырёхкомнатной квартире, меблированной куда лучше, нежели московская комната Виткина, где стояло всего пять предметов – «рабочий стол, три стула и кровать». Конструктивистский дом в Фурманном переулке был построен в 1928 году на деньги членов одного из первых московских жилищных кооперативов. Спустя десять лет большинство «застройщиков» были репрессированы.
23 марта 1937 года Эмма была в гостях, и туда позвонил муж: «Поезжай домой к сыну, меня срочно вызывают на доклад к Ежову». Станиславский понимал, что его ждёт. За полгода до этого Генриха Ягоду сняли с должности наркома внутренних дел и, хотя ещё не арестовали, уже исключили из партии. Новый нарком Ежов уже приступил к «чистке» органов от сотрудников Ягоды.
Эмма немедленно поехала домой. Ночью в дверь позвонили. Такое часто случалось в их подъезде. К Цесарским вошли пять человек в форме НКВД и соседи-понятые. Обыск продолжался до четырёх утра. Чекисты долго сидели в столовой, с интересом рассматривая фотографии из фильмов Цесарской, а грамоту о присвоении ей звания заслуженной артистки РСФСР забрали с собой.
…В тот январский вечер 1935 года в Большом театре она сидела в первом ряду среди высшей советской элиты, и рядом с её креслом на какое-то время задержался маршал Тухачевский, с которым она неделю назад играла в бильярд на даче. Вёл торжественное заседание в честь 15-летия советской кинематографии Авель Енукидзе. Когда он произнёс её фамилию в числе тех, кому присвоено почётное звание, раздались аплодисменты, и Сталин в правительственной ложе тоже сдвинул ладони. В том же году Эмма родила сына, а её мужу присвоили капитана госбезопасности – высокое звание, введённое для начальствующего состава НКВД и приравненное к полковнику РККА.
…Квартиру опечатали, а Цесарской с годовалым сыном дали направление в барак на окраине города. «Я пошла туда с тётей, – вспоминала она годы спустя. – Пройдя большое опытное поле за Академией им. Тимирязева, мы увидели длинный мрачно-серый и неутеплённый барак в одну доску. Это ветхое сооружение лагерного типа было набито жёнами репрессированных ответственных работников. Узнав меня, они закричали, перебивая друг друга, что надо идти к Калинину и даже броситься перед ним на колени. У несчастных женщин отобрали паспорта. Их, как я потом узнала, выслали в Астрахань, а потом арестовали».
Вероятно, об этом бараке вспоминала и молодая жена Бухарина Анна Ларина, сосланная в июне в Астрахань, где она встретилась с жёнами и детьми Тухачевского и Якира, и в сентябре приговорённая к восьми годам лагерей.
Цесарской повезло, ей разрешили покинуть барак и поселиться у матери. Удалось забрать с собой её тряпки – остальное имущество, понятно, было конфисковано. Правда, няня «ухитрилась спрятать новое тёплое пальто мужа в детскую коляску, под матрасик». Какое-то время она жила за счёт продажи одежды, благо нарядов хватало. В комиссионки вещи носила её мать, Эмма была слишком хорошо известна. Стоило ей выйти на улицу, как сразу подходили прохожие, спрашивали, куда пропала и почему так долго не снимается.
Снимать её и правда перестали. Картину «Дочь Родины» – о том, как колхозники ловят нарушителей границы – диверсантов, пересняли с другой актрисой, хотя Цесарская снялась почти во всех сценах. Так продолжалось почти полтора года. Вдруг всё переменилось. 7 августа 1938 года пришло извещение – «срочно зайти в секретариат Комитета по кинематографии». Эмма попала на приём к новому председателю комитета Семёну Дукельскому. Этот старый чекист, по её описанию, «человек с гладко обритой головой и холодным взглядом», только-только был назначен на новую для него должность. В кино он, по воспоминаниям кинодеятелей той поры, не смыслил вовсе. Михаил Ромм вспоминал, как он вызывал по ночам режиссёров и устраивал им разносы. Когда «на ковре» оказались режиссёры «Баб рязанских» Преображенская и Правов, Дукельский никак не мог понять, почему их двое и как такое может быть, что один фильм ставят сразу два режиссёра, и усмотрел тут излишнюю трату государственных средств.
Цесарскую Дукельский встретил ласково, внимательно выслушал её жалобы, что больше не снимают. В доказательство она выложила на стол «Вечернюю Москву» с анонсом «Тихого Дона», где вместо фамилии исполнительницы роли Аксиньи стояли чёрные крестики. Дукельский вызвал по телефону начальника московского кинопроката и сделал ему выговор. Чтобы старый чекист пошёл на такое, он должен был получить указания с самого верха.
Кем же мог быть влиятельный ходатай за актрису? Сама Цесарская сказала Гелбу, что за неё просила подруга матери Полина Жемчужина, жена Молотова. В такое верится с трудом, мне, во всяком случае, не известны случаи, когда она за кого-то вступалась. Куда более достоверным кажется рассказ Марка Колосова, писателя, хорошо знакомого с Шолоховым, что это он спас её от ГУЛАГа. Есть свидетельства, что писатель отчаянно ухаживал за Цесарской во время съёмок «Тихого Дона», ходили слухи об их романе.
«А ты опять сдвинешь брови, улыбнёшься и скажешь: Мишка, чёрт, опять умолк и ни слова, ни вздоха… – писал ей из Вешенской Шолохов 6 июня 1931 года. – Малость пососёт твоё сердчишко гадюка-грусть, и потом всё легче, легче и вроде забудется, покроется дымкой расстояния и времени…» Уже в 90-е годы литературовед Осипов разыскал четыре шолоховских письма тех далёких лет с такими обращениями к адресату: «Эммушка» или «Песнь моя» и даже (после ареста её мужа) «Лихо ты моё».
Шолохов вполне мог пробиться к самому вождю, который сам был почитателем её красоты и однажды публично проронил: «Какая Цесарская красивая!» И политические обстоятельства помощи благоприятствовали. Вызов Цесарской в Комитет по кинематографии случился в августе 1938 года. В том же месяце Лаврентий Берия был назначен первым заместителем Ежова по НКВД, и это стало началом его конца. Ежов Шолохова ненавидел, поскольку тот, по всей видимости, был одним из любовников его жены. Известно, что весной того же года она пробыла несколько часов в гостиничном номере писателя, а на следующий день Ежов, пьяный, избив жену, показал ей стенографическую запись происходившего в номере. Шолохов ходил к Берии жаловаться, что Ежов организовал за ним слежку, и Сталин лично вмешался в разбирательство жалобы.
Забегая вперёд, скажу, что в 1947 году при поддержке Шолохова Борис Бабочкин захотел сделать новый киновариант «Тихого Дона», вновь с участием Цесарской. В выборе предполагаемой исполнительницы главной роли не обошлось без автора романа, но в «инстанциях» сочли, что новая экранизация преждевременна.
"Девушка с характером". Цесарская в роли энергичной командирской жены Екатерины Ивановны
В 1938 году ей возвратили грамоту заслуженной артистки и, главное, разрешили сниматься. Последнее выяснилось после робкого телефонного звонка режиссёра Константина Юдина: «Эмма, вас можно снимать?» Он снял её в «Девушке с характером», героиня которой, девушка «с характером» (Валентина Серова), борется с бюрократизмом при помощи энергичной командирской жены, агитирующей молодёжь ехать на Дальний Восток (Цесарская).
Завтра была война, и Эмма сама уехала из Москвы на Восток, хотя и не Дальний. Рассказывая об эвакуации Гелбу, со смехом вспоминала, как на вокзале в Ташкенте её окружила толпа и стала аплодировать. На том её слава и закончилась – Эмма с горечью проронила, что после войны снялась всего в пяти фильмах, в том числе мелькнула в двух шолоховских экранизациях – «Нахалёнок» и «Когда казаки плачут».
Ещё она призналась ему, что всегда думала о Сталине «как об отце», а когда в марте 53-го объявили о смерти вождя, «плакала, как все». Одна из её подруг ещё удивилась, спрашивая, как она могла по нему плакать после всего, через что прошла.
Кто была эта подруга, мне известно, это «всесоюзная свинарка» Марина Ладынина. Это она не рыдала, как миллионы людей, в день его похорон, лишь сидела на траурной церемонии, прикрыв рукой глаза и наблюдая за скорбью других. И шепнула голосившей навзрыд подруге: «Эмма, он у тебя мужа отнял, а ты хотела, чтобы ещё и сына?» Цесарская с ужасом отшатнулась.
От историка кино Евгения Марголита я узнал, что середине 30-х, когда Ладынина была восходящей звездой МХАТа, у неё начался роман с итальянским инженером. За связь с иностранцем её вызвали в органы, предложили «стучать». После отказа ей пришлось уйти из театра и подрабатывать стиркой у друзей. Иван Пырьев несколько раз ездил на Лубянку добиваться разрешения снимать Ладынину в «Богатой невесте». Ну а снятая тремя годами позже картина «Свинарка и пастух» списала все её прегрешения.
1988–1990 годы, Москва, Сан-Франциско
Только после XX съезда Цесарская узнала о судьбе мужа – его расстреляли в июне 1937 года. В 1959 году Эмма получила справку о реабилитации.
Имя Макса Станиславского можно обнаружить в «расстрельных списках» Донского кладбища. Среди 5 тысяч имён похороненных в «общей могиле невостребованных прахов» есть Михаил Тухачевский и Альфред Зайднер из Амторга, благодаря которому Зара Виткин оказался в Москве, этого расстреляли как американского и одновременно японского шпиона.
Если бы Майкл Гелб опоздал в Москву всего на полгода, Эмма никогда бы не узнала о последующей жизни и смерти Зары и о посвящённой ей книге. И никто другой тоже, ведь виткинская рукопись сгорела, да, видно, не случайно где-то рядом с Зарой промелькнула тень Булгакова с его знаменитым «рукописи не горят». Фотокопия рукописи, чудом сохранившаяся у Юджина Лайонса, была передана в Гуверовский архив. Оттуда, из большой коллекции бумаг работавших в СССР американских инженеров, весной 1988 года её извлёк на свет божий докторант из Беркли Майкл Гелб. «Сначала я начал делать заметки, – рассказывал он мне. – Затем стал копировать полные страницы, а в конце концов решил скопировать всю эту чёртову рукопись».
Майкл, человек увлекающийся, не мог удержаться от того, чтобы не рассказывать о ней всем встречным-поперечным. У него самого была русская жена, вывезенная им из СССР, вот почему написанная Виткиным история любви была ему близка как никому. Жена Майкла, преподаватель языковой школы Berlitz в Сан-Франциско, пересказала её одному из своих учеников, инженеру по имени Кенни. У того в свою очередь в то время случился роман с русской балериной по имени Галина, гастролировавшей в Америке. Галина поделилась услышанной историей в письме к матери. Та же, как выяснилось, в детстве знала сына Эммы Цесарской. Так Майкл узнал, что Эмма жива, и немедленно полетел в Москву, чтобы с ней встретиться.
После московской поездки Гелб окончательно решил, что рукопись Виткина должна быть издана, и посвятил всё свободное от преподавания в колледже время поиску издателя и подготовке текста к печати. Кабы не «чёртова рукопись», Майкл, по его признанию, потратил бы ушедшие на неё два года на то, чтобы превратить в книгу недавно защищённую диссертацию. А будь у него своя книга, наверняка получил бы профессорство в университете. Ничего этого не случилось, Майкл так и не стал профессором, а занял скромную должность в одном из вашингтонских музеев, в каковой поныне и пребывает. Зато книга Виткина благодаря ему увидела свет. Жаль только, не переведена на русский и у нас совсем не известна.
Эммы Цесарской не стало 28 февраля 1990 года, спустя полгода после приезда Майкла Гелба. Похоронили её на Новом Донском кладбище, поблизости от «невостребованного» праха Макса Станиславского, неподалёку от Донской улицы, дома на которой проектировал Зара Виткин.
фото: киноконцерн "Мосфильм"/FOTODOM; президентская библиотека им. Б.Н. Ельцина; Марк Редькин/FOTOSOYUZ
