Радио "Стори FM"
Служебный роман Софьи Алексеевны

Служебный роман Софьи Алексеевны

Автор: Борис Бурда

Во многих социумах женщинам приходилось несладко. Все обычно, думая об этом, вспоминают мусульманские гаремы, но вот какой женщине жилось по-настоящему скверно, так это царевне в допетровской Руси – врагу такой участи не пожелаешь! Положила конец дамскому бесправию старшая сестра Петра Первого Софья, за что и поплатилась.

Думаете, это преувеличение? Нет, все именно так, свободы у царевны было куда поменьше, чем у крестьянки или купчихи. Женщину тогда вообще свободой не баловали – «Домострой», тогдашний моральный кодекс строителей феодализма, приравнивал подчинение жены мужу к подчинению подданного государю.

Любой приказ мужа положено было свято выполнять, а неподчинение карали как за антигосударственные деяния минимум побоями, хотя и не без гуманизма – «а по всяку вину по уху ни по виденью не бити, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть никаким железным или деревяным не бить… а плетью с наказанием бережно бити, и разумно и болно и страшно и здорова, а толко великая вина и кручинавата дело, и за великое, и за страшное ослушание, и небрежение, ино соимя рубашка плеткою вежливенко побить за руки держа по вине смотря».

Неужели и царевнам такое грозило? Знаете ли, нет – наложить подобную кару мог только муж, а кто же годится царевне в мужья? Русские заведомо отвергаются – не по чину царевнам за собственных подданных замуж идти. Напрашивающееся решение – иностранный принц. Решение, принимавшееся, сжав зубы и скрепя сердцем: вера у него неправильная, в мужья нашей царевне еретик не годится.

Такие попытки делались, но результаты явно не радовали. Пожалуй, дальше всего зашли попытки выдать дочку Михаила Федоровича Ирину за датского королевича Вальдемара. После почти неизбежной долгой склоки о том, чей титул в документах писать первым, царский или королевский, удалось добиться дела ранее небывалого – королевич приехал в Москву жениться.

Приехал втемную, не имея представления о том, на кого будущая супруга похожа, даже портрета не видя – ему объявили, что «того у государей российских не бывает, чтобы персоны их государских дочерей для остереганья их государского здоровья в чужие государства возить». Но на пути к его семейному счастью встал тот же вопрос вероисповедания. О перемене веры царевной никто и речи вести не хотел, от королевича этого требовали неукоснительно, а когда он заупрямился, решили взять измором – раз за разом повторяли свое требование, а отказы просто не слышали, авось надоест упрямому басурману ерепениться.

Бедный царевич уже и бежать пытался с литовскими купцами и даже с оружием в руках попробовал прорваться домой – ничего не вышло, только еще раз выслушал, что «без крещения ему на царевне Ирине жениться нельзя, и отпустить его в Данию также нельзя, потому что король Христиан отдал его ему, царю, в сыновья». Сына папочка может и в угол поставить, и отшлепать, так что бедный принц датский мог только стоять на своем, мужественно повторяя: «От веры своей не отрекусь, хотя он [царь] меня распни и умертви».

Его не смягчали даже уверения в том, что царевна Ирина хороша собой, благонравна и ни разу не напивалась допьяна (если это ставилось семнадцатилетней царевне в заслугу, можно только представить, как вели себя прочие царевны в своем теремном заключении). Только после смерти Михаила Федоровича новый царь, Алексей Михайлович, все-таки решил не ссориться с Данией окончательно и отпустить королевича Вальдемара и его свиту с честью. Вот и подумайте сами, велики ли были шансы заманить на Русь для такого почетного брака еще какого-то неосторожного королевского сына.

Сам Алексей Михайлович, воссев на престол, отнесся к своей обязанности обеспечить престолонаследие чрезвычайно серьезно, породив от двух супруг аж шестнадцать детей, из которых три сына и семь дочерей благополучно вышли из младенческого возраста. Из этих семи царевен, как и следовало ожидать, ни одна не вышла замуж.

Но одна из них, по меткому выражению великого историка Ключевского, «вышла из терема и отворила двери этого терема для всех желающих». Более того, она прервала более чем семисотлетнюю паузу со времени последнего женского правления на Руси – с дней равноапостольной княгини Ольги и до того, как она стала правительницей русской державы, ни одна женщина не управляла всей Русью.

Софья Романова
Софья, по словам историка Карамзина, - одна из величайших женщин России
Она была шестым ребенком царя Алексея Михайловича, дочерью его первой жены – Марии Ильиничны Милославской. Ей дали имя Софья, что по-гречески означает «мудрость», и это имя было для нее очень уместным. С раннего детства она стремилась ему соответствовать, добровольно изъявляя желание учиться. Не думайте, что хорошее образование было так уж обязательно для царевен – ее сестры, как старшие, так и младшие (за исключением Натальи, дочери второй жены Алексея Михайловича, Натальи Нарышкиной, даже писавшей пьесы), никакого интереса к учению не проявили.

А Софью обучали самые светлые умы державы: Симеон Полоцкий, Карион Истомин, Сильвестр Медведев – царь, судя по всему, был настолько поражен желанием дочери постичь науки, что на ее образовании не экономил. Она свободно говорила и читала на латыни, универсальном всемирном языке образованных людей ее времени, знала польский язык и даже сама сочиняла стихи.

Впрочем, мало ли мы знали людей высокоученых, но житейски непрактичных, не приспособленных к реальной жизни, беспомощных и смешных, несмотря на их немалые знания? Софья была совершенно не такова – сообразительная, острая на язык, решительная, волевая, а в придачу властная и честолюбивая. По сравнению с болезненными родными братьями Федором и Иваном она была просто светочем ума и знаний.

Был еще единокровный братец Петруша, сын от Нарышкиной, в детстве вполне бойкий и энергичный (кое-какие его неприятные черты проявятся позже), но он был младше на целых 15 лет. Когда Алексей Михайлович умирает относительно молодым, сорокасемилетним, Петру нет и четырех, Софье же девятнадцать – самый возраст брать в руки бразды. Да кто же ей позволит?

Женщина в допетровской Руси – человек второго сорта. Четырнадцатилетний Федор Алексеевич, настолько болезненный, что даже на похороны отца его принесли на носилках, занимает престол без малейшего сопротивления кого бы то ни было. Софья еще не готова к борьбе за власть, чего-то очень важного ей для этого не хватает. Скорее всего, союзников, единочаятелей, поддержки. Женщине во власти всегда трудней, чем мужчине. Без мужской поддержки трудней вдвойне.

Царствовал Федор Алексеевич, практически как Константин Устинович Черненко, – осуществлял властные функции, не приходя в сознание. Его здоровье быстро ухудшалось. С первой женой, Агафьей Грушевской, он даже сумел завести ребенка, но его супруга скончалась при родах, а через считанные дни умер и долгожданный первенец-наследник. Но это еще было большой удачей – вторую жену, Марфу Апраксину, он даже не смог, простите, невинности лишить, о каких тут детях еще говорить?

Конечно, ближние бояре, в меру интригуя, и сами справлялись с рулением государственным кораблем, не ожидая ценных царских указаний. И перепись населения провели, и Типографскую школу, из которой потом получилась альма-матер Ломоносова, Славяно-греко-латинская академия, при Заиконоспасском монастыре открыли и даже такой вредный пережиток отсталого прошлого, как местничество, начисто извели. Царь-то для этого зачем? Так что жили и при нем не тужили.

А Софья даже настолько осмелела, что под благовидным предлогом вырвалась из терема – мол, братец мой недужен, надо мне с ним всегда рядом быть, чтоб при случае помочь. Первой из царевен она лично начала общаться с придворными, причем сразу понравилась многим, умея каждому вовремя сказать что-нибудь приятное, блеснуть вежливостью и красноречием. Для сторонников старых взглядов это уже было свидетельством вопиющей безнравственности – иноземный путешественник Сигизмунд Герберштейн писал тогда, что на Руси «женщина считается честной только тогда, когда живет в доме взаперти и никуда не выходит».

Впрочем, не все ли равно молодой и физически здоровой девушке, что о ней скажут доносчики и сплетники? Гони природу в дверь – она войдет в окно. Раз уж она начала видеть мужчин не через решетку теремного окна, что удивительного в том, что один из них ей понравился? Правда, особой красавицей ее назвать было нельзя. Французский дипломат де Невилль, оставивший интересные мемуары, пишет, что «она ужасно толстая, у нее голова размером с горшок, волосы на лице, волчанка на ногах…» – в общем, кошмар и ужас!

Впрочем, у француза де Невилля, привыкшего к своим поджарым соотечественницам, которых и ущипнуть-то непонятно за что, свои вкусы, а в наших суровых краях – свои. На сохранившихся портретах у Софьи вполне правильные черты лица, фигура действительно плотная и коренастая, но вроде в манекенщицы она и не собиралась – глаза живые, щеки румяные, мимика адекватная, будьте уверены, найдется купец и на этот товар! Когда несчастный царь Федор Алексеевич закончил свое земное странствование, она предстала уже другим человеком – активным, агрессивным, решительным и упорным. Сразу чувствовалось, что у нее появилась опора, верный конфидент, на которого можно положиться.

Князь Голицын
Князь Голицын на портрете неизвестного художника
Василий Васильевич Голицын, боярин, князь, обладатель высших чинов и должностей в Русском государстве, один из тех, кто правил страной вместо беспомощного Федора Алексеевича. Красавец, богач, человек изысканного вкуса и безукоризненного воспитания.

Находившийся у него в гостях европейский дипломат писал: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь италиянского государя». Кстати, он упоминает любопытную деталь их встречи, говорящую и о гостеприимстве Голицына и о его немалом такте и предусмотрительности: «Он велел мне поднести всякого сорта водок и вин, советуя в то же время не пить их» – вот пример, который и сейчас достоин подражания!

С первой, бездетной супругой он к тому времени уже расстался и был крайне благополучно женат на Авдотье Стрешневой, породив с ней шестерых детей, в которых души не чаял. Был старше Софьи на 14 лет. Что он вообще нашел в этой молодой, но грузной женщине? Ответов может быть сколько угодно.

Если женщина умна, обаятельна, образованна и красноречива, способна сказать что-то важное и существенное на темы, которые тебя действительно интересуют, есть ли время ее рассматривать – все слушаешь и слушаешь. Это уже не говоря о том, что знатная женщина автоматически кажется красивей незнатной, а уж особа царского рода настолько же привлекательней похожей на нее, как две капли воды, простолюдинки, насколько «Мисс Вселенная» сексапильней доярки из отстающего колхоза, даже если они сестры-близнецы    



Перед кончиной Федора Алексеевича у Голицына вроде бы начались какие-то неприятности при дворе, конкуренты его оттесняли – поддержка такой существенной фигуры, как царевна Софья, была бы для него бесценной. Так что же, я обвиняю Василия Голицына в корыстных мотивах? Нет, разумеется, просто причин для романа могло быть несколько, и какая была важней других, мы уже не узнаем. Это был служебный роман, и в истории его возникновения всегда есть еще что-то, кроме чувств.

На похоронах Федора Алексеевича Софья шла за гробом ближе всех родственников, что было неслыханным нарушением обычаев. Царь умер, не оставив завещания. И нового царя выбирала боярская Дума. Большинство склонялось к тому, что царствовать должен бойкий и сообразительный Петр, совсем еще мальчик. Некоторые напоминали о том, что Иван обладает правом первородства, и считали, что обойти его будет несправедливо. А тем временем невесть откуда взявшиеся агитаторы будоражили главную военную силу в тогдашней Москве – стрельцов.

Распускались слухи, что в ближайшее время их положение резко ухудшится, что им запретят беспошлинную торговлю, помогавшую их семействам сводить концы с концами, ушлют в какой-то особенно дальний и ужасный поход, а перед этим переведут на казарменное положение и запретят даже видеться с женами и детьми.

О Нарышкиных, родне матери Петра, царицы Натальи Кирилловны, рассказывали вещи невероятные и совершенно непроверяемые – скажем, о ее брате Иване всерьез говорили, что он примерял царский венец. Кто это вообще мог видеть, где Иван Нарышкин его взял, зачем это делал при свидетелях, уверен ли рассказчик в том, что это не выдумка, никто и не спрашивал. Все боялись неминуемого после признания Петра наследником престола усиления Нарышкиных и были готовы поверить тому, что они твердо решили зажарить и съесть царя Ивана, а медлят только потому, что никак не могут договориться о соусе.

Стрельцы
"Стрельцы", Сергей Иванов. 1907 год
Накалив атмосферу докрасна, агитаторы решили, что пора собирать урожай, – по всей Москве разнесся слух, что Нарышкины только что все-таки убили царя Ивана, и в землю закопали, и надпись написали. Озверевшая толпа стрельцов с бердышами в руках кинулась в Кремль – преградить им путь было некому. Царица Наталья Кирилловна вывела на крыльцо царевичей Ивана и Петра, абсолютно не убитых, но это уже не вызывало никаких чувств, кроме легких сожалений.

В конце концов, когда стрельцы кричали, что царя Ивана убили, они ведь не за тем в Кремль бежали, чтоб его воскресить – были другие дела, ими и занялись. Нарышкиных и близких к ним бояр хватали и сбрасывали с кремлевского крыльца на стрелецкие бердыши. Так же прикончили и боярина Артамона Матвеева, разумного и образованного человека, главу Посольского приказа, то есть практически первого министра. Его преемником станет Василий Голицын. Ни на что не намекаю – просто так получилось.

А Софья сидела в своих палатах и носа не высовывала, чтоб все точно знали, что она тут ни при чем. Ей и не надо было показываться – бояре отлично поняли намек. Наследниками престола тут же утвердили и Петра, и Ивана, даже вторую шапку Мономаха для одного из них соорудили, не говоря уже о специальном двойном троне. Этот двойной трон на самом деле был тройным – рядом с изголовьями царей было специальное отверстие, через которого Софья, назначенная правительницей на все то время, пока цари не достигнут совершеннолетия, будет подсказывать им, что надо говорить. Теперь она будет главным человеком в стране, и никто не посмеет сказать «нет», если она скажет «да».

Впрочем, стрельцы продолжали оставаться уверенными в том, что это они, а не Софья теперь самые главные в Кремле и вообще на Руси. Им обещали полную амнистию за все совершенные ими убийства и беззакония, выдали каждому в награду гигантскую по тем временам сумму – по 10 рублей (оклад рядового стрельца за два года) и даже поставили на Красной площади специальный обелиск, на котором убитые бояре обвинялись в массе вымышленных злодейств, а стрельцы превозносились до небес.

Но стрельцы были настолько уверены, что схватили Бога за бороду и нет в Москве на них суда, что сразу всплыли желающие этим воспользоваться в своих целях – в первую очередь старообрядцы, увидевшие возможность отсечь от государственной поддержки сторонников патриарха Никона, возглавивших еще при Алексее Михайловиче официальную церковь.

Среди стрельцов хватало сторонников «старой веры», искренне убежденных в том, что до Никона и вода была мокрее, и фунты больше. Староверы упорно требовали публичной дискуссии о вере, считая, что их идеологические противники ответят им отказом и таким образом изобличат свою слабость и неубедительность. Но красноречивая и образованная Софья сделала неожиданный для них шаг – согласилась на такую дискуссию. В ее ходе никто, разумеется, никого не переубедил, да и вряд ли на это рассчитывал. Но реплики Софьи были настолько логичны и точны, что предводитель раскольников отец Никита, которого участвовавший в дискуссии патриарх Иоаким сразу же прозвал Пустосвятом (под этим прозвищем он и известен в истории), дал слабину и согласился увести своих сторонников из Кремля.

Дальнейшее уже было делом техники и решимости, а ее Софье было не занимать. Дело расколоучителей, как стали говорить позже, перевели в идеологическую плоскость, Никита Пустосвят лишился головы, многие его сторонники были биты кнутами, а кое-кто и сожжен заживо. Опасность религиозного бунта отодвинулась на задний план.

anons.jpg
Образованная Софья побеждает в дискуссии староверов. "Спор о вере", художник Василий Перов. 1881 год
Раскольники были повержены, но оставался в силе их главный покровитель, глава Судного, Сыскного и Стрелецкого приказа, то есть по-нашему сразу генеральный прокурор и военный министр, князь Иван Хованский, неудачливый полководец во времена польской войны, хвастун и болтун, получивший за свои «заслуги» кличку Тараруй, то есть пустомеля. Увидев, что на стрельцов нет управы, он возжелал их движение самолично оседлать и устремиться на нем к своим собственным целям.

Все чаще заводил он среди стрельцов разговоры о том, что Романовы – династия несчастливая и нежизнеспособная, род Рюриковичей, конечно, пресекся, и ничего тут не поделаешь, зато Гедиминовичи происхождением не хуже Рюриковичей и явно лучше каких-то худородных Романовых, почему бы одного из Гедиминовичей, то есть самого князя Хованского, на царство не крикнуть – он и к древнему благочестию привержен, и стрельцам будет заместо отца родного. Так начиналась та самая Хованщина, которой позже Мусоргский посвятил одну из лучших русских опер.

К счастью, этим воздействие Хованщины на будущее в основном и ограничилось. Такие вещи, о которых говорил Хованский, гораздо безопаснее делать, чем попусту о них разглагольствовать. Он явно недооценивал решительность Софьи и ее союзников, а эта его ошибка была воистину роковой. Чтоб стать менее уязвимой, Софья переехала из Москвы в село Воздвиженское, а царевичей, о планах убийства которых сторонники Хованского уже достаточно громко болтали, спрятала в Коломенском.

Состав преступления был налицо, Софья в полном согласии со своими боярами вызвала к себе в Воздвиженское Хованского с сыном. Он не решился не приехать – очевидно, надеялся отбрехаться от обвинений в своей типичной многословной манере. Но его ждал неприятный сюрприз – не было никакого суда, ему просто зачитали готовый приговор и сразу отрубили голову, да и сына не пощадили. Обезглавив не только Хованского, но и весь стрелецкий бунт, Софья быстро добилась повиновения стрельцов, лишенных руководства. Стрельцы вернулись к местам службы, наиболее активных потихоньку разослали по дальним гарнизонам. Подавляя следующий стрелецкий бунт, царь Петр нарубит гораздо больше дров… А начальником стрелецкого приказа стал Федор Леонтьевич Шакловитый – о нем чуть позже.

Бунтовщики были повержены, и началось вполне нормальное семилетнее правление женщины, оказавшееся ничем не хуже мужского. Любимый Васенька Голицын оказался, конечно, по максимуму прославлен и возвышен. В отношениях между Голицыным и правительницей всегда соблюдались внешние приличия, что позволило ряду современных историков утверждать, что-де все эти слухи о романе между Софьей и Голицыным – выдумки эротически озабоченных мемуаристов, вроде уже упомянутого де Невилля и Бориса Куракина. Интересно, какие доказательства они сочли бы достаточными?

Современники лучше нас видели, есть ли между ними отношения или все объясняется знаками внимания, положенными верному слуге. Лично для меня вопросов нет – письма Софьи к Голицыну сохранились во множестве.

Вот вам пара избранных цитат: «А мне, свет мой, веры не имеется, что ты к нам возвратишься; тогда веры пойму, когда увижу в объятиях своих тебя... Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь».

Вы готовы согласиться с тем, что это просто начальница пишет подчиненному и ничего личного между ними нет? Служебные романы обычно не демонстрируются широкой публике. Считается, что это скверно действует на субординацию в учреждении, и к царству это имеет не меньшее отношение, чем к министерству, главку или НИИ.

Пока что заметных сложностей у Софьи и не разглядишь. Страной она руководит разумно и умеренно. Даже мало симпатизировавший ей свояк царя Петра (они были женаты на сестрах), князь Борис Куракин, пишет о ней: «Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было». Если бы он так писал при правлении самой Софьи, многое можно было бы заподозрить, но такой отзыв во времена Петра дорогого стоит.

Правит она мягко, репрессий не боится, но когда можно без них обойтись – с удовольствием обходится. Кстати, давно пора поговорить о несправедливой и вредной легенде о том, что Софья якобы приверженка «особого пути» России, апологет «узорного терема», домостроевского благочиния и старых обычаев, и только с Петром страна наконец повернулась лицом к Западу и его достижениям. Да ничего подобного, какие бы яркие личности вроде Марины Цветаевой и Алексея Толстого ни защищали этот тезис!

Внимание к западным новациям стало господствующим трендом еще при Алексее Михайловиче – и Немецкая слобода в Москве появилась именно при нем, и полки иноземного строя, значительно более боеспособные, чем дворянское ополчение, появились еще при Михаиле Федоровиче, и все больше и больше «немцев» нанимается на русскую службу, и никто не собирается это ограничивать. И Федор Алексеевич эти процессы поощрял, и Софья была вполне к западным людям благосклонна – в чем же дело?

Да, на короткое время ради захвата власти она вступила в союз с ревнителями старых обычаев, стрельцов иначе не назовешь. Но этот союз был вскоре разорван, а стрельцы принуждены к подчинению. Софья не менее уверенно, чем Петр, вела страну по пути сближения с Западом, но при этом не ставила страну на уши. Может быть, так и лучше было? Уже не определить – историю пишут победители.

А в личной жизни Софьи и Голицына начинаются трения. Князь Василий не только Софью любит-лелеет, целует-обнимает и все такое – от законной супруги он тоже отказываться не собирается. Судя по всему, отношения в семье у него прекрасные, детки растут любимые и ухоженные, и существующее двоеженство, явно больше отвечающее биологической природе мужчины, чем единобрачие, его вполне устраивает. А вот Софью – нет!

Она решительно требует, чтоб он развелся. Что трогательнее всего, безгранично любящая Голицына его супруга вроде бы даже готова уйти в монастырь, лишь бы ее Васеньке было хорошо. Но разговоры об этом сослужили Софье дурную службу – начали множиться слухи, что она собирается вступить с Голицыным в законный брак и передать ему престол, а это уже выходит за пределы того, что современники готовы принять.

Восстановила она против себя и патриарха Иоакима, даровав свободу вероисповедания проживавшим в Москве католикам. Патриарх стал после этого склоняться к поддержке Петра, проявив просто поразительное отсутствие прозорливости, о том, что сделает Петр с патриаршей властью, он бы не поверил, если бы кто и рассказал. А сам Петр подрастал, играя в солдатики и усердно муштруя потешные войска, которые Софья и не думала принимать всерьез – как показало будущее, совершенно напрасно.

Служебные романы обладают одним неприятным свойством: рабочие трудности переносятся на личные отношения, и наоборот. Дипломатические усилия Голицына вроде бы успешны и в то же время создают новые трудности. Подтверждение Кардисского мира со Швецией избавило Россию от опасного противника, но закрепило за ним земли, отторгнутые от России в Смутное время. Нерчинский договор зафиксировал границу России и Китая, но далеко не самым выгодным для России образом.

Вечный мир с Польшей сочли огромной дипломатической удачей – Россия получила давно вожделенные Киев и Смоленск. Но изнанкой этой удачи была необходимость непременно начать войну с противником Речи Посполитой, крымским ханом. А самым ужасным во всем этом оказалось то, что Софья, решив поднять авторитет Голицына любой ценой, вверила ему руководство этим походом. А ведь полководец он был никакой: и военачальник бездарный, и штабист отвратительный. Еще одна беда служебных романов – принятие ответственных решений по неделовым мотивам. Ничего хорошего такие решения ни Голицыну, ни Софье не сулили.

Первый же поход Голицына на крымского хана провалился так, как редко бывает. Русское войско вообще не вступило с татарами в боевое соприкосновение – хан поджег степь, отравил колодцы, заставил русских проделать долгий и бесславный путь без воды и фуража. В итоге небоевые потери, просто от голода и болезней, достигли то ли сорока, то ли пятидесяти тысяч – не во всякой проигранной войне гибнет столько народу.

Самое глупое и никчемное, что можно сотворить в таком случае, – сделать вид, что на самом деле не были прогнаны пинками, а победили с великой славой, ура! Какой от этого толк, если приковылявшие израненные ветераны неудачного похода немедленно рассказали всем, как это было на самом деле? А чтоб никто не сомневался в том, как хорошо Голицын справлялся с трудностями этого похода, остается только добавить, что он организовал смещение украинского гетмана Самойловича и посадил на его место другого, скорее всего, за немалую взятку. Звали этого нового гетмана Иван Степанович Мазепа. Вот так…

Приняли решение о втором походе – если он будет удачен, можно забыть о позоре первого похода. Но с какой это стати можно было рассчитывать на удачу, если русское войско вел тот же бездарный полководец, что и в первый раз? Позорно простояв у Перекопа две недели, русская армия не решилась его штурмовать и опять вернулась несолоно хлебавши. Приказ Софьи служить по всем церквям благодарственные молебны в честь великой победы над татарами только причинил огромный вред – все прекрасно знали, что было на самом деле.

К тому же против Голицына сработало еще одно правило служебных романов – длительные командировки охлаждают чувства, да и охлаждение чувств часто маскируется направлением в длительную командировку. За время отсутствия Голицына глава Стрелецкого приказа Федор Шакловитый вытеснил его и из сердца Софьи и из ее постели.

Скованный условностями неудачник Голицын явно не обещал ей сохранения власти. А у Шакловитого было наготове реальное решение вопроса – прикончить «старую медведицу», то есть мать Петра царицу Наталью Кирилловну, «а если сын станет заступаться, то и ему спускать нечего». Но к таким радикальным решениям Софья пока что не была готова – ведь раньше ей удалось достичь власти практически совершенно законным путем! Она не понимала, что и это время для нее кончилось, и вообще ее время кончалось.

Между тем Петр становился все более самостоятельным. Голицына после второго похода он просто отказался принимать – «негоже холоп службу исполнил», и Голицын это стерпел, зная, что по существу Петр прав. Софья попыталась через Шакловитого выяснить, согласны ли стрельцы «кричать ее на царство», но ответ был неутешителен.

В начале ее правления стрельцы были полны радужных надежд, которые отчасти оправдались. А сейчас, после двух крымских позорищ и чудовищных потерь, оптимизма в отношении Софьи у стрельцов поубавилось. Стороны копили силы, не брезгуя мелкими провокациями, – какой-то клеврет Шакловитого, одевшись, как дядя Петра Лев Нарышкин, избивал ночами стрельцов. Крича: «Это вы мою родню убивали, собаки!» Вскоре его узнали, и вся эта история не причинила Софье ничего, кроме вреда. А Петр тем временем женился, что окончательно делало его совершеннолетним. Последняя видимость законности правления Софьи развеивалась, как дым. Все ждали взрыва.

Все, как всегда, началось с не поддающихся проверке слухов. Стрельцы откуда-то прослышали, что потешные идут на Кремль, и начали готовиться к обороне. Несколько стрельцов, догадавшись, на чьей стороне сила, кинулись к Петру и сообщили, что его собираются убить. Хорошо помнящий первый стрелецкий мятеж, Петр в диком страхе. В одной сорочке, среди ночи, бросив на произвол судьбы мать и беременную жену, ускакал в Троице-Сергиеву лавру. Патриарх хорошо его принял и обещал защиту, а вскоре к нему начали стекаться вооруженные сторонники. Софья этот кризис просто прозевала. Голицын отбыл в свою усадьбу – при дворе Софьи ему стало неуютно, да и не видел он хороших ходов за свою сторону. Шакловитый продолжал требовать крови, но не получил вовремя санкции, а теперь было уже поздно.

Царевна Софья
"Царевна Софья в Новодевичьем монастыре", Илья Репин, 1879 год
Петр потребовал, что все явились в Троицу и присягнули ему на верность. Софья пыталась это запретить – никто ее не слушал. Один за другим уходили в Троицу стрелецкие полки, понимая, что промедлить будет себе дороже. Петр, кстати, не всех и принимал – с самой Софьей, понявшей, что выхода нет, и отправившейся мириться с братом, он разговаривать не стал. Просто направил к ней боярина Троекурова, который велел ей отречься от власти и направиться на жительство в Новодевичий монастырь.

Шакловитый был выдан стрельцами и после чудовищных пыток обезглавлен. Голицыну могло достаться и почище, но, скорее всего, сыграло роль заступничество близкого родственника, князя Бориса Голицына, который его взглядов не разделял, но такого позора роду, как казнь его видного представителя, не желал.

Голицын с семейством был лишен боярства (но не княжеского достоинства) и сослан в Каргополь. Перед его отъездом в ссылку Софья успела передать ему деньги и свое последнее письмо. Что в нем было написано – неизвестно. Больше они не увиделись никогда. Служебные романы переживают общую службу не так уж часто.

Василий Голицын так и умер в каргопольской ссылке. Единственное яркое происшествие с его участием состояло в том, что некий английский купец навестил его в заточении и предложил помощь в организации его бегства. Князь отказался, но попросил увезти из ссылки его сына, что и было исполнено. К сожалению, это произошло не в реальной жизни, а всего лишь в художественном произведении, а отважного британца, который увез сына Голицына из ссылки, звали… Робинзон Крузо.

Помимо известного нам романа, Дефо посвятил любимому всеми герою еще две книги, и в последней из них Робинзон совершает и этот подвиг. А царевна Софья продолжала борьбу, пытаясь вновь опереться на бунтующих стрельцов, но Петр подавил их выступления с крайней жестокостью, а Софью постригли в монахини – в этом чине она и умерла в 1704 году, не дожив и до пятидесяти.

После подавления стрелецкого бунта Софья Алексеевна была пострижена под именем Сусанны в монахини Новодевичьего монастыря, в котором прожила пятнадцать лет 



О чем она говорила и писала в последние годы жизни, неизвестно – Петр был совершенно не заинтересован в альтернативных версиях истории. Но позднейшие историки все чаще оценивают ее весьма высоко и высказывают мнения, что все петровские реформы она могла бы провести с гораздо меньшими человеческими жертвами.

Так это или нет – спорить бесполезно. А вот то, что без Софьи, растворившей врата теремов для множества женщин, был бы совершенно иным XVIII век русской истории, когда на четверых императоров пришлось четыре императрицы, в сумме процарствовавшие шестьдесят шесть лет из ста, для меня не составляет никаких сомнений. Впрочем, это только начало – женское царство еще ожидает нас впереди…


фото: AFP/EAST NEWS; AKG/EAST NEWS; LEGION-MEDIA; ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ, МОСКВА, РОССИЯ 


Похожие публикации

  • Король-солнце
    Король-солнце
    Туркмены изобрели колесо, а величайший из них – Туркменбаши – повернул колесо истории вспять, построив в ХХI веке развитое феодальное государство
  • Ку! или Записки трезвенника
    Ку! или Записки трезвенника
    Сейчас режиссёр Георгий Данелия пребывает в том периоде жизни, о котором сам говорит так: «Бросил пить, курить и любить... Не очень завлекательно». Но он нашёл способ, как смягчить удар, променяв всё на прозаический образ жизни. Об этом – в его новой книге «Кот ушёл, а улыбка осталась», издательство «Эксмо»