Архивный материал 2018 года
Автор: Елена Иваницкая
Вообще-то, побега как такового не было. Были официальные гастроли труппы «Русского балета» в Буэнос-Айресе, куда не поехал Сергей Дягилев. Зато поехали Вацлав Нижинский и статистка кордебалета Ромола де Пульски. Из поездки бог танца и его истовая поклонница вернулись супругами. На глазах у всей труппы барышня увела у всемогущего Пигмалиона его Галатею.
15 августа 1913 года из Саутгемптона, британского порта на Ла-Манше, недалеко от Лондона, в Южную Америку отплыл пароход «Эвон». Труппа «Русского балета» отправилась на нём в четырехнедельный гастрольный тур по приглашению муниципалитета Буэнос-Айреса и театра «Колон» («Колумб»). Это было их первое путешествие в Новый Свет с уже прославленным репертуаром. В программе значились «Лебединое озеро», «Павильон Армиды», «Призрак розы», «Шехеразада», «Клеопатра», «Князь Игорь».
Блеск и нищета Буэнос-Айреса. Плаза Майо
Русские артисты отправлялись в далёкое плавание не без волнений — боялись штормов, качки, скуки двадцатидневного плавания. Никто и не догадывался, что им предстоит путешествие, которое завершится сенсацией, а «паровозом» всей этой истории станет девичья любовь.
Аргентинские щеголи
Для Ромолы де Пульска Вацлав Нижинский был кумиром, который привёл её в балет. Балет, заметим, с её приходом совершенно ничего не приобрёл, а оказался для Ромолы просто способом присвоить себе его самую яркую звезду. С тех пор как в 1912 году Ромола увидела Нижинского на сцене в Будапеште, участь её, как писали в старинных романах, была решена. В семнадцать лет она добилась, что её стал обучать Энрико Чекетти — педагог «Русского балета», а в восемнадцать её взяли в Аргентину на испытательный тур.
На пароходе «Эвон» её каюта находилась напротив каюты её божества, почти такая же роскошная и тоже на палубе первого класса. «Технические» препятствия Ромола одолевала без особых проблем, ибо была барышней хороших кровей из небедной семьи. Мать Ромолы была знаменитой актрисой, а отец — венгерским аристократом с польскими корнями. Именно он дал дочери Ромола (римлянка) из любви к итальянской культуре. У девушки все в жизни шло как нельзя лучше, единственное «но» — её божество, любовь всей жизни, знаменитый фавн её в упор не видел. Поклонницу ещё в Будапеште представили Нижинскому, он был любезен, а на следующий день её не узнал. Её представили снова, он опять был мил и вежлив… а на другой день опять не узнал… Так продолжалось месяц за месяцем, целый год, пока Ромола сопровождала «Русский балет» как ученица маэстро Чекетти. Но в аргентинском турне она пошла ва-банк.
Первый день пути Ромола паниковала — Нижинского на судне не было. «А если его не будет? Возможно ли? А если он поплывет на другом, на скоростном пароходе?» Оказалось, что её принц должен присоединиться к труппе в Шербуре, где «Эвон» делал остановку перед броском через океан. Отчаяние сменилось надеждой, и вскоре труппа с цветами встречала своего солиста. И — о, счастье, он был один! Дягилев не поехал и назначил ответственным за организацию гастролей мецената Дмитрия Гинцбурга. Это был для Ромолы жирный плюс, а минус — на борту её в очередной раз, чуть ли не в двадцатый, познакомили с Нижинским, и он в двадцатый раз её не узнал.
У него были собственные проблемы. Он вынашивал побег, бунт ученика против учителя и милого друга. Он и до турне трепал Дягилеву нервы, доказывая, что он не его собственность и не пляшущий человечек. Его измучили чувства, о которых он позже напишет в своём дневнике: «Я ненавидел Дягилева с первых дней с ним знакомства, ибо знал силу Дягилева. Я не любил силу Дягилева, потому что он ей злоупотреблял. Я был беден. Я зарабатывал недостаточно для прокормления моей матери и себя. Я ненавидел его, но притворился, ибо знал, что моя мать и я умрём с голоду. Я понял Дягилева с первой минуты и поэтому притворился, что согласен на все его взгляды. Я понял, что жить надо, а поэтому мне было всё равно, на какую идти жертву».
К моменту турне антидягилевский мятеж созрел… Декорации драмы были самыми мирными и чарующими, а путешествие шло при дивной погоде. «Корабль как бы скользил по воде, казавшейся ультрамаринового цвета маслом, а ночью во всём великолепии сверкал на небе Южный Крест», — вспоминала Ромола. При пересечении экватора пассажиров «крестили» шампанским. Старинный морской обычай подредактировали: он предполагал не брызги шампанского, а ведро солёной воды на голову…
Нижинский работал даже на борту. Каждое утро он тренировался на площадке северной палубы на радость зрителям, а в закрытом салоне с роялем придумывал балет на музыку Баха. Концертмейстер труппы играл прелюдии и фуги, а бог танца переводил музыку в движение. Ему было трудно — в хореографии он вовсе не был богом, он привык во всем советоваться с Дягилевым, который был его учителем, нянькой, опекуном, поводырём, жестко державшим «у ноги», его отсутствие оказалось слишком заметным. Похоже, Нижинский жаждал замены.
Когда упорная Ромола сделала попытку пробраться на его репетицию, её попытались выставить. Но танцор вдруг подал знак — взмахом руки милостиво позволил остаться. До неё наконец-то снизошли! Её заметили! Потом они гуляли по палубе, пытаясь найти общий язык — Ромола не знала ни русского, ни польского, Нижинский еле-еле справлялся с французским. Они спускались в «недра» корабля, где плыли пассажиры третьего и четвёртого класса, иммигранты и аргентинцы. Смотрели, как те выплясывают тарантеллу, фанданго и настоящее народное танго, которое тогда танцевали вдвоём, но мужчина с мужчиной. Танец улицы, страстный мужской поединок, родившийся в портовом Буэнос-Айресе, был запрещён и папой римским, и германским кайзером. Нижинский учился его танцевать.
Трудности перевода
На шестнадцатый день пути, когда вдали показался берег Бразилии, к Ромоле подошёл Дмитрий Гинцбург и позвал для серьёзного разговора. Она встревожилась: если начальство зовёт статистку кордебалета, то это, скорей всего, не к добру. «Ромола Карловна, — начал Гинцбург, — поскольку Нижинский не может говорить с вами сам, он просил меня узнать, согласны ли вы выйти за него замуж?» С криком «Это ужасно! Как вы можете!» Ромола убежала и заперлась в каюте. Она подумала, что это насмешка. Шутка. Вся труппа издевается над её безответными чувствами… К ней стучали, звали, она не отпирала дверь, твердя, что больна. Наконец Гинцбург уговорил её принять письмо: «Дорогая Ромола Карловна, я сожалею о Вашем плохом самочувствии, но прошу Вас найти способ дать мне ответ. Мне нужно что-то сказать Нижинскому, я не могу заставлять его ждать».
В половине одиннадцатого вечера Ромола рискнула подняться на палубу. Словно ниоткуда появился Нижинский. «Мадемуазель, — сказал он по-французски, — не хотите ли, вы и я?» — и изобразил пантомиму, указывая на безымянный палец левой руки. Она закивала: «Да, да, да». Потом они долго молча сидели на палубе, слушая мирный рокот волн в тропической ночи… Наутро корабль медленно входил в залив Рио. На фоне неба амфитеатром поднимались горы в пальмах и здания из белого камня. Нижинский с Ромолой отправились на автомобиле в Рио-де-Жанейро покупать обручальные кольца. С ними была танцовщица Жозефина Ковалевская — переводчицей. В ювелирном магазине Нижинский выбрал два изящных кольца из благородно-тусклого золота. Автомобиль сменили на коляску и поехали в горы — в самый райский уголок на земле. «Вся прогулка казалась сном, — вспоминала потом Ромола. — Возвращаясь на пароход, мы забрали обручальные кольца, и я увидела гравировку: “Вацлав — Ромола 1/9/1913”».
Венчание
Вацлав и Ромола
Ещё продолжались приготовления, когда на горизонте появилась полоса ярких огней: пароход приближался к Буэнос-Айресу. Аргентинская столица Вацлаву напомнила Париж, Ромоле — Будапешт. Артисты поселились в отеле «Маджестик», что на углу Авенида-де-Майо, роскошного проспекта в стиле модерн. У Вацлава был люкс на первом этаже, у Ромолы — номер на третьем. Нижинский прежде всего отправился проверить сцену театра «Колон», а невеста ожидала его в парке «Боске-де-Палермо», любуясь экзотическими деревьями и играя с ручными фазанами.
Десятого сентября в час дня в ратуше, в присутствии друзей, журналистов, а также российского и австро-венгерского посланников бракосочетание совершил сам мэр Буэнос-Айреса. Он задавал вопросы по-испански, переводчики повторяли их по-русски и по-французски. Светская церемония прошла гладко, а на венчание в церковь Сан-Мигель Ромола опоздала. В последний момент её отговорили венчаться в голубом платье и потащили к лучшим портным Буэнос-Айреса в поисках белого, с флёрдоранжем и фатой. В церкви Вацлав был очень серьёзен, а Ромола так волновалась, что поняла только одну фразу, которую всегда потом вспоминала: «Будешь ли ты с ним всегда, в радости и в беде, в здоровье и в болезни?» День их свадьбы оказался долгим — вечером состоялась генеральная репетиция балета «Шехеразада», где Нижинский танцевал главную партию Золотого раба. Мужем Ромолы в этот день бог танца не стал — его решительная невеста вдруг испугалась своей сбывшейся мечты. Пришлось поцеловать ей руку и уйти. Наутро Ромола получила букет белых роз, и получала белые розы потом каждый день пребывания в Буэнос-Айресе.
Днём молодожёны гуляли в зоологическом саду, вечером выступали в «Лебедином озере», где у Ромолы был дебют — в крошечной роли, разумеется. Ее страхи исчезли, она привыкла к своему божественному мужу. И потом вспоминала: «Наша интимная жизнь складывалась идеально счастливо. Экстаз, который он создавал в любви так же, как и в искусстве, имел очищающее воздействие. Во мне жило невыразимо радостное сознание, что мой муж больше чем земной человек. Наверное, то же испытывали женщины греческой мифологии, когда боги нисходили, чтобы любить их». Месяц гастролей стал их медовым месяцем, и там же, в Буэнос-Айресе, стало понятно, что у них будет ребёнок.
Дягилев узнал о женитьбе любимого друга из газет. Композитор Игорь Стравинский потом рассказывал, что при получении известия он «на моих глазах превратился в безумца, которого мы с женой боялись оставить одного». Импресарио молчал долго и грозно. Только в конце декабря 1913 года Нижинский получил официальное письмо, где сообщалось, что в его услугах «Русский балет» больше не нуждается. Меж тем наступал 1914 год, Европе стало не до балетов. Попытки Нижинского создать свою собственную труппу закончились крахом. Потом Нижинского с Ромолой интернировали как русских подданных, заперев в Австро-Венгрии. Когда удалось выбраться из-за кордона, Дягилев снизошёл и позвал танцовщика выступать с «Русским балетом» в США. Ромола отправилась с мужем.
Гремучая смесь из жены и «бывшего» стала реперной точкой, с которой стартовала душевная болезнь Нижинского. Он и раньше был со странностями, а теперь увлёкся толстовством, требовал от жены отказаться от мяса и мечтал переехать в глухую сибирскую деревню, чтобы вести праведный образ жизни. Призвание артиста стало казаться Нижинскому греховным. После возвращения из США началось то, что доктора называют побегом в болезнь. Он хотел единства, а его повсюду настигал раскол: «Я хочу танцевать, рисовать, играть на рояле, писать стихи. Я хочу всех любить — вот цель моей жизни. Я люблю всех. Я не хочу ни войн, ни границ. Мой дом везде, где существует мир. Я хочу любить, любить». Но с его жаждой «любить всех» ни его близкие, ни мир согласны не были.
Ромола прожила со своим божеством тридцать семь лет, из которых тридцать Нижинский был полным безумцем. Она, как и поклялась у алтаря в Буэнос-Айресе, была с ним в беде и радости, в здоровье и болезни.
фото: RDA/VOSTOCK PHOTO; THE LIBRARY CONGRESS; ADOC/EAST NEWS
