Четыре тысячи песен Комитаса

Автор: Вениамин Сапожников

…Великого музыканта Комитаса когда-нибудь, возможно, причислят к лику святых Армянской церкви. Впрочем, он и так - святой, состоится канонизация или нет, неважно: святой, как говорится, без официального признания таковым.

Светлая печаль

Но поскольку святой он все же неформальный, к его мощам, естественно, не выстраивается очередь верующих - в его случае божественное вмешательство работает по-другому. Ибо радость, что несет его музыка, сродни божественной радости откровения, даже если это музыка печальная: тот самый случай, когда печаль твоя светла. Порой эти чувства сливаются в сложный конгломерат, что, в общем, и является признаком настоящего, великого искусства, захватывающего вас целиком, как порой захватывает месса или глубокое религиозное чувство.

Комитас – это сам дух Армении, эту страну невозможно представить без него, как, собственно, и армянскую музыку, да и культуру в целом. Кстати, и мировую культуру - тоже, ибо Комитас есть явление не узко национального, но планетарного масштаба. А ведь, успев стать выдающимся музыкантом (такое мастерство оттачивается в течение долгого времени, десятилетиями) за относительно короткий срок, он и физически прожил не так много, последние двадцать лет проведя в лечебнице для душевнобольных, и активно работал всего-то до сорока семи. Ко всему прочему, ужас состоит еще и в том, что уникальное наследие, бОльшая часть его архива пропала или была уничтожена.

Плачущий Католикос

Вообще-то Комитасом он стал не сразу - при рождении, появившись на свет 26 сентября 1869 года в городе Кютахье на территории Турции, был назван Согомоном Геворгом Согомоняном.

В древнем городе Кютахье была большая армянская община, состоявшая в основном из ремесленников. Родители мальчика были одаренными музыкантами, которыми восхищался весь город. Согомон с ранних лет слышал народные песни, рос в любви, окруженный вниманием и лаской, но к одиннадцати уже осиротел, оба, отец и мать, скоропостижно скончались. Год после смерти родителей его воспитывала бабушка.

А по истечении этого года траура, в 1881-м, в Кютахье приехал священник, которому нужно было выбрать мальчика для учебы в Эчмиадзинской духовной семинарии, что расположилась неподалеку от Еревана. То, что из двадцати претендентов был выбран именно Согомон, по-видимому, все-таки не случайность: хотя, когда его привезли в Эчмиадзин и представили Геворгу IV, Католикосу всех армян, а тот заговорил с ним по-армянски, ребенок сказал, что не понимает ни слова и родного языка не знает. Родившись в Турции, он говорил исключительно по-турецки, о чем и сообщил Католикосу – мол, хоть языка я своего и не знаю, могу вам спеть. И спел. Это был древний духовный гимн – шаракан. И вот тут произошло чудо: потрясённый Католикос …заплакал. Мальчика, конечно, тут же зачислили в семинарию. (Армянский, кстати, он выучил на удивление быстро).

Учеба в Эчмиадзине стала для него уникальным опытом: всякий, кто оказывался там, погружался в духовную культуру и древнюю мудрость. Не говоря уже о дисциплине – семинаристов никто, конечно, не истязал, но распорядок дня там был строжайший. Ведь Армения стала первой страной в мире, принявшей христианство на государственном уровне - считается, что это произошло в 301 году. А сборник духовных гимнов – шараканов, один из которых Согомон спел Католикосу, возник в промежутке между V и XIII веком. Авторами шараканов были многие армянские поэты и просветители - например, создатель армянского алфавита Месроп Маштоц. Или Саак Партев – один из переводчиков Библии на армянский. Именно поэтому здесь царила атмосфера передачи духовной традиции, той самой, что насчитывает, ни много ни мало, полтора тысячелетия.

…Храмы Армении поражают сочетанием аскетичной строгости и в то же время одухотворенной человечности, теплоты, лишенной  «высокомерия» иных христианских церквей, более поздних, вроде «папского» собора св. Петра в Риме. Кроме того, армянские храмы так искусно украшены резьбой по камню, что Мандельштам назвал их «орущими камнями государства». Кстати, только в Армении и больше нигде в мире, есть уникальные хачкары - резные каменные кресты. И изображены на них не мучения святых, не смерть и страдания, а…. цветы и птицы, плоды и точеные буквы созданного Месропом Маштоцем армянского алфавита. Ибо самое главное, чем должна полниться душа верующего – это любовь. Бог есть Любовь – вот о чем говорят и поют в армянских храмах. Если вам случится побывать в этих местах, непременно зайдите в храм. И вы увидите хачкары, услышите музыку Комитаса.

Впрочем, обо всём по порядку.

Похищение Европы

В свои двадцать один Согомон Согомонян становится монахом. Пройдёт ещё три года, и он закончит обучение в Эчмиадзинской семинарии и возьмёт себе имя Комитас - в честь легендарного Комитаса Ахцеци, который жил в VII веке, Католикоса и поэта, одного из авторов шарканов.  

Новоявленный Комитас-Согомонян становится учителем музыки в духовной семинарии, где создает хор и оркестр народных инструментов. Одновременно с преподаванием  страстно увлекается духовной и народной музыки Армении, став ее исследователем. Надо сказать, что и до него, начиная с восьмидесятых, в армянской музыке наметилась тенденция возвращения к истокам, а здешние композиторы - Макар Екмалян, Никогайос Тигранян, Христофор Кара-Мурза – тщательно разыскивают и собирают народные песни, древний армянский фольклор, обрабатывают их и записывают. Но именно Комитас и никто другой - с его трудолюбием, любопытством и талантом - оказался удачливее своих предшественников. И – основательнее. Наделенный исключительным даром, отличающим его от других, он становится лучшим в своем деле. Его интересы всеохватны: кроме музыки, он еще и пишет стихи, хотя именно музыка удавалась ему, чего там греха таить, более всего.

В 1895-м он становится архимандритом и решает отправиться в Грузию, в Тифлис, где хотел бы продолжить музыкальное образование. Но, встретив Макара Екмаляна, закончившего Петербургскую консерваторию, передумает - Екмалян обучит его гармонии, оба понимают, что традиционное музыкальное образование необходимо обогатить европейским. В это время Комитас входит в круг армянских интеллектуалов, знакомится и с Александром Ивановичем Манташевым (Манташяном), блестящим человеком и одним из богатейших нефтепромышленников Российской империи армянского происхождения. Манташев был в своем роде совершенством - удачливый предприниматель, талантливый бизнесмен, образованнейший человек и меценат в одном лице. Быстро поняв, с кем имеет дело, почувствовав, что перед ним один из талантливейших людей среди всех, кого он когда-либо встречал, он без всяких проволочек решает финансировать обучение молодого композитора в Европе, в Берлине. Хотя при поступлении, такой вот казус, Комитас, произведя оглушительное впечатление доскональным знанием восточной музыки и композиции, признался, что в первый раз видит пианино. А ведь общее фортепиано является обязательным для всех музыкантов – и тогда, и по сей день. Несмотря на это странное для европейской традиции упущение, Комитаса принимают в частную консерваторию профессора Рихарда Шмидта. Будучи любознательным юношей, начинающей звездой из «провинции», он, помимо упорных музыкальных штудий, посещает еще и Берлинский университет, где слушает лекции по философии, эстетике, общей истории, изучает историю музыки.

…Если понимать музыку как океан, куда впадают реки, текущие со всех концов света, то Комитас, армянин до кончиков пальцев, музыкант, чей талант возрос на родной почве, будучи сам студентом, изучающим европейскую музыку, читает, по приглашению Международного музыкального общества, лекции, посвящённые армянской музыке, её древним истокам и современным течениям.

«Вы дали нам возможность близко познакомиться с величественными творениями совершенно далекой от нас, высокоразвитой цивилизации... Ваше искусство ведения лекций и совершенное искусство пения поразили нас, и они не сотрутся в памяти всех Ваших слушателей» – написал ему восхищенный Макс Зайферт, профессор кафедры истории музыки Королевского университета, секретарь Берлинского отделения Международного музыкального общества. Примечательно, что дипломная работа Комитаса, которую он с блеском защитил, была посвящена не традиционной армянской музыке, а музыке курдов. Вот уж воистину – ни у музыки, ни у личностей такого масштаба не существует границ.   

Осенью 1899 года композитор возвращается в родную Армению, в Эчмиадзин, кардинально изменив всю систему преподавания музыки. Кроме армянской нотной записи вводит ещё и европейскую, заново создаёт хор, который исполнял армянские народные песни в обработке Комитаса и музыку европейских классиков – скажем, Верди. Одновременно с преподаванием он путешествует по Армении, соседней Турции и Грузии, собирая армянские, турецкие, персидские и курдские песни. Будто сам он, собственной персоной, воплощает дух музыки, делая искусство своего народа, «этнику», до него неизвестную в Европе, мировым наследием. Он не только собирает песни, но и расшифровывает древние армянские нотные записи – хазы. Пишет оперу «Ануш», работу над которой начал в 1904-м, собирается создать музыкальный эпос «Сасна црер» - «Давид Сасунский» по мотивам древнего армянского героического эпоса.

В 1906-м он вновь отправляется в Европу, на сей раз - во Францию. Поездка эта не случайна: у Франции с Арменией давние культурные связи, большая армянская община проживала здесь еще со времен Средневековья. В Париже Комитас открывает для себя Дебюсси и Равеля. С Дебюсси его знакомит армянская певица и пианистка Маргарита Бабаян, парижанка, ставшая близким другом и ученицей композитора. Дебюсси, не стесняющийся в оценках, потрясен: «Гениальный отец Комитас! Преклоняюсь перед Вашим музыкальным гением!»

А 1 декабря 1907 года в Париже состоится концерт Комитаса, организованный здешним Армянским обществом. Его выступление производит эффект, как говорится, разорвавшейся бомбы, это настоящий триумф, фурор, хотя поразить Париж не так легко. Слухи о триумфе великого армянина распространяются по всей Европе, о легендарном концерте пишут чуть ли не все музыкальные издания, а сам герой дня получает множество приглашений, все жаждут его послушать. Он вновь едет в Берлин, без конца занимаясь просветительством – всюду читает лекции, посвящённые армянской музыке, дает концерты, знакомит европейцев с искусством своей страны. Он вновь посетит Париж - к счастью, записи его пения на парижских концертах сохранились (хотя это небольшая часть его наследия, погибшего или варварски уничтоженного, но об этом ниже). Послушайте: его голос, проникновенность исполнения и теплота завораживают. Он не только поет, но еще и играет на свирели.

Четыре тысячи песен 

…Самый плодотворный, яркий, насыщенный период в его  жизни - благословенное для него десятилетие, с 1904 года по 1914-й. Время бесконечных странствий – и не только по Европе, но и по родной Армении и армянским деревням Турции. Постоянно находясь в разъездах, словно неутомимый этнограф, с маниакальным упорством вознамерившийся сохранить для человечества армянскую народную музыку, он собрал за эти годы более четырёх тысяч (!) крестьянских песен, из которых до нас, к сожалению, дошло меньше половины.

…Остается всего год до начала чудовищной резни, вошедшей в мировую историю, как геноцид армянского народа. Так вот,  предчувствовал ли Комитас, сконцентрировавший в себе сам дух Армении, трагедию, унесшую более миллиона этнических армян?  Похоже, что нет. Не будучи ни политологом, ни просто практичным, разумным человеком, он, видимо, всегда верил в торжество разума, в силу спасительного искусства, в необоримый Дух, божественный свет, нисходящий на человека: религиозный в самом лучшем, высоком смысле этого слова, утонченный, живущий в эмпиреях, он не понимает, что катастрофа неумолимо надвигается. Как человек одухотворенный, он, наверно, полагает, что искусство – охранная грамота от падения в бездну: между тем, в Европе разгорается война, а год спустя начинается геноцид...

Хотя какие-то проблески, подсознательное понимание грядущего кошмара в нем, видимо, зреют: иначе бы с его пера не сорвались бы следующие строки, написанные перед трагедией:  

Зри - в корень,

Ищи – новое,

Брось – старое,

Открой – истинное.

Снял с себя сан

В 1910-м, за пять лет до страшных событий, он едет в Стамбул – тогда это было ещё возможно. Некоторые источники свидетельствуют о конфликте между Комитасом и Католикосом,  полагавшим, что, дескать, духовная музыка и светские концерты несовместимы: мол, кесарю кесарево и негоже исполнять сакральное для разряженной и пресыщенной публики. Как бы там ни было, но он просит Католикоса освободить его от сана епископа.

В Стамбуле, в те времена центре культурной жизни западных армян, он организовывает смешанный хор «Гусан», с которым выступает как солист и дирижёр. Комитас опять счастлив: в этот период своей жизни, стамбульский, он занимается не только музыкой, но и ведёт научную работу, пишет статьи. В 1913-м выходит его публицистика (для газеты «Азатамарт») под названием «У армян есть своя собственная оригинальная музыка». Он не оставляет и научной деятельности, продолжает расшифровку хазов, мечтая познакомить весь мир с древней армянской музыкой, занимается он и музыкальным наследием других народов Востока. Здесь, в Стамбуле, который вскоре станет для армян сущим адом, он пишет знаменитый Magnum Opus, одно из самых известных духовных произведений – «Патараг» или «Литургия» для мужского хора. Сейчас «Патараг», музыку небесной красоты, будто приближающую вас к Богу, можно услышать во всех армянских храмах…

Кажется, что Комитас, человек, еще не достигший и пятидесяти, чья энергия поражает воображения, успевает всюду. Из Стамбула он снова отправится в Париж, где выступает с докладами об армянской музыке, о нотописи в духовных произведениях. Потом – вновь Стамбул, где он мечтал открыть Национальную консерваторию.

Его планам, правда, не суждено осуществиться…

Поэзия после Освенцима  

В 1914 году началась Первая мировая война. А вслед за ней - геноцид армян. Чудовищная по своим масштабам гуманитарная и культурная катастрофа, которой нет оправдания.

В апреле 1915 года Комитаса вместе с другими деятелями армянской культуры, среди которых были врачи, юристы, поэты и писатели, арестовывают и ссылают вглубь Анатолии. И вот там случается то, что в дальнейшем приведет его к безумию, к психическому надлому, от которого он уже не оправится: свидетель убийства невинных, среди которых были и его близкие друзья,  отныне он будет не жить, а существовать, как зомби, по инерции. Самого его, слава богу, спасут: благодаря вмешательству европейских дипломатов ему разрешат вернуться из ссылки, обратно в Стамбул, и в 1916-м он оказывается в лечебнице для душевнобольных, что недалеко от Парижа, в городке Вильжюиф.

Арсений Тарковский безжалостно точно описал его тогдашнее состояние:

Ничего душа не хочет
И, не открывая глаз,
В небо смотрит и бормочет,
Как безумный Комитас.

Он проживет в этой больнице еще довольно долго, 20 лет, уйдя из жизни в 1935-м… Однако назвать это существование полноценным рука не поднимается: морально раздавленный еще относительно молодым, полным сил, в 47, в расцвете духовной жизни, к которой шел последовательно, не останавливаясь, упорный в своих исканиях, последнюю треть своей необыкновенной жизни он проведет как пациент клиники для душевнобольных….  

Адорно, как вы помните, когда-то обмолвился, что, мол, после Освенцима поэзия невозможна: Комитас на своей шкуре испытал верность этих слов за четверть века до Холокоста.

То, что именно он, человек Духа, не вынес ужасов нравственного падения человека, его расчеловечивания, - еще и опровержение тезиса, скажем, Солженицына, что в лагере верующим было проще. Стало быть, не всем. Мы не знаем – может, он потерял самого Бога, как отчасти Достоевский после казни, постоянно впоследствии вопрошая: есть ли Бог?

Весной 1936 года прах композитора был перевезён на родину и захоронен в Ереване, в Пантеоне деятелей культуры.

…Комитас остался в памяти человечества как тот, кто нес свет просветительства как свет любви и всепрощения. Святость его не была назывной и декларируемой: он даже снял с себя сан ради идеи просветительства, то есть ради искусства стал «еретиком». Верующие иногда впадают в отрицание искусства, как «дьявольского» искушения, Комитас же связал Веру и Искусство, являя самим своим существованием и, в общем, духовным подвигом, феномен светоносности. Шаламов, вначале не принявший роман «Доктор Живаго», позже написал Пастернаку, что это светоносная книга - книга, несущая свет.