Автор: Виктория Шохина
У Александра Твардовского мало стихов о любви и много стихов о семье. В его случае это еще и проекция парадигмы: родина - мать, Сталин (и никто другой) - отец, страна – семья. Самые драматичные отношения у него складывались с власть имущими. Там, на территории политики, было всё: восторги, переживания, страдания.
Сталин сказочный герой
Сам Твардовский объяснял: не писал о любви, потому что рано женился. Действительно, женился он в 19 и прожил с Марией Илларионовной всю жизнь. Всенародное признание и статус классика он тоже получил рано, с выходом поэмы «Страна Муравия» в 1936 году. И вполне мог во время учебы в знаменитом ИФЛИ вытащить на экзамене билет с вопросом об этом произведении (!)
«Страна Муравия» - сочинение любопытное. Главный герой здесь Никита Моргунок, последний единоличник: «В колхоз не желаю, / Бодрился Никита. / До синего дыма / Напился Никита». В разгар коллективизации он отправляется на поиски страны Муравии, где «никакой, ни боже мой, Коммунии, колхозии!»
По дороге ему встречаются нищие «из бывших», поп без прихода, странник-богомол, тракторист, председатель колхоза… Возникает тема ГУЛАГа: отсидевший своё рассказывает: «- Бреду оттуда... / - Что ж там? Как? / - Да так. Хороший край. / В лесу, в снегу, стоит барак, / Ложись и помирай...». Так откликается трагедия семьи Твардовского: в марте 1931 года его родителей, братьев и сестёр выслали за Уральский хребет. Так что ревнивые собратья по цеху не с кондачка называли его «кулацким подголоском» и исключали из смоленской Ассоциации писателей.
Ударное место поэмы – Сталин, скачущий, как сказочный герой, на вороном коне в седьмой главе:
Вдоль синих вод, холмов, полей,
Проселком, большаком,
В шинели, с трубочкой своей,
Он едет прямиком.
В одном краю,
В другом краю
Глядит, с людьми беседует
И пишет в книжечку свою
Подробно все, что следует
Моргунок воображает свой разговор с вождём, всё о том же – чтобы не тащили его в колхоз и не отбирали собственность:
Прошу, товарищ Сталин,
Чтоб и меня, и хуторок
Покамест что... оставить.
Что на это отвечает Сталин, остаётся неизвестным. Только в конце главы возникает некая сюрреалистическая «рука, зовущая вперёд», а Никита Моргунок продолжает свой путь в поисках Муравии, страны, которой уже нет и не будет. Деваться некуда, только в «коммунию, колхозию».
Вскоре оргсекретарь Союза писателей СССР Щербаков докладывает Сталину о появлении новых имен: «…в поэзии – Твардовский».
В итоге – Сталинская премия 2-й степени за 1941 год.
Исполненная в бодром ритме хорея, поэма не была притом абсолютно весёлой. Взять хотя бы вот эти пронзительные строки:
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда
Кому память, кому слава,
Кому темная вода,
- Ни приметы, ни следа.
…Да та же трёхрядка досталась Тёркину от погибшего бойца.
В поэме не было Сталина, не было даже Ленина. Зато было вот такое: «Города сдают солдаты, генералы их берут». Поэму критиковали за отсутствие «руководящей роли партии». Тем не менее ещё до завершения «Тёркина» Твардовский получил за него в 1944 году Сталинскую премию, теперь уже 1-й степени.
Никита Хрущев вспоминал, как Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Теркиным «Отдых после боя» Непринцева (1951). «Когда он впервые ее увидел, то сразу же предложил: "Давайте повесим ее в Кремле". Ее и повесили там, перед входом в Екатерининский зал…»
После Великой Отечественной у Твардовского появляется много стихов о Сталине. Но они уже не такие разудалые, как в «Стране Муравии», - это скорее оды, исполненные в духе советского классицизма.
Встретиться с любимым вождём у него так и не получилось. А потом Сталин умер. И последним аккордом прозвучали стихи на его смерть «У великой могилы».
Тоже - классицистские, как, впрочем, и подобает некрологу. В них поэт удостоверяет воссоединение Сталина и Ленина - в смерти и в бессмертии. И призывает клясться в верности их идеалам.
Симфония с Хрущевым
…О первом секретаре ЦК КПСС Хрущеве Твардовский оды не слагал (да и никто не слагал). Зато вся его литературная работа была на руку Хрущеву, разоблачившему на ХХ съезде культ личности Сталина. В поэме «За далью – даль» Твардовский начнёт отделять Сталина от Ленина. Но парадигма останется: родина - мать, Сталин - отец, суровый и часто несправедливый, страна – семья. В рамках этой парадигмы отцу и будут предъявлены претензии.
То в задорном переплясе сиквела «Тёркин на том свете»:
Для живых родной отец,
И закон, и знамя,
Он и с нами, как мертвец, -
С ними он и с нами.
Устроитель всех судеб,
Тою же порою
Он в Кремле при жизни склеп
Сам себе устроил
То в строгой – покаянной – поэме «За далью – даль»:
…О том не пели наши оды.
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев…
В 1950 году Твардовский в первый раз возглавит журнал «Новый мир», сменив на этом посту Константина Симонова. В декабре переломного 1953-го он печатает «бомбу» - это статья Владимира Померанцева «Об искренности в литературе». За эту статью и за другие тоже журнал подвергается разносу. И в августе 1954-го Твардовский уступает место Симонову.
Он переживает не лучшие времена. Страдает от того, что не переизбрали в Центральную ревизионную комиссию ЦК КПСС. Много пьёт. Всё хуже отношения с собратьями по цеху – из тех, кого принято называть охранителями или консерваторами (В.Кочетов, А. Сафронов, Л. Соболев и др.). Сам Твардовский считается либералом (в терминологии того времени).
Благоволивший к Твардовскому заведующий отделом культуры ЦК КПСС Поликарпов устраивает ему встречу с Хрущевым. На встрече Твардовский говорит о бюрократизации литературы и цитирует Салтыкова-Щедрина: «Птицы ловчие заклевали птиц певчих»,- подразумевая под певчей птицей себя, а под ловчими – охранителей. Хрущеву нравится: «Хорошо рассказываете!».
Встретились они еще раз, но Твардовский результатами встреч остался недоволен. Сокрушался: «дорвался, но толку‑то чуть». Однако толк всё же был: вскоре его снова назначают главным редактором «Нового мира» вместо Симонова.
В это редакторство Твардовского (1958-1970) «Новый мир» становится местом силы и притяжения. Как только возникают проблемы, Твардовский обращается к Хрущеву, как правило, успешно. Один такой случай связан с поэмой «За далью – даль». Твардовский отправляет Хрущеву поздравление с днём рождения и преподносит в качестве дара «заключительные главы книги "За далью даль"», обращая особое внимание высокого адресата на главу «Так это было» - про Сталина.
Мы звали — станем ли лукавить? —
Его отцом в стране — семье.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Так это было на земле.
То был отец, чье только слово,
Чьей только брови малый знак —
Закон.
Исполни долг суровый —
И что не так,
Скажи, что так…
Вскоре эти главы появляются в главной советской газете «Правда» (29 апреля и 1 мая 1960 год), а потом и в майском номере «Нового мира».
Другой знаковый случай связан с публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына, за которого Твардовский был готов драться как за самого себя. Через референта Владимира Лебедева (его называли «разумным либералом») он передаёт Хрущеву рукопись повести и письмо:
«Никита Сергеевич, если Вы найдёте возможность уделить внимание этой рукописи, я буду счастлив, как если бы речь шла о моём собственном произведении».
По вечерам в пицундской резиденции Лебедев читает Хрущеву «Один день…». На Президиуме ЦК КПСС Хрущев объявляет, что книга важная и нужная. Президиум принимает решение о публикации. И вскоре повесть появляется в «Новом мире» (1962, №11). Вот так когда-то у нас решались литературные вопросы!
«Высочайше одобренная повесть», — скажет потом Солженицын. И отдаст должное своему крёстному: «Кто из вельмож советской литературы до Твардовского или кроме Твардовского захотел бы и одерзел бы такую разрушительную повестушку предложить наверх?»
Однако радость победы длилась недолго. Хрущев, конечно, хорошо относился к Твардовскому, но и другим внимал. И, вняв, обругал напечатанные в «Новом мире» очерк Виктора Некрасова «По обе стороны океана» и мемуары Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь». И в «Известиях», главным редактором которых был зять Хрущева Алексей Аджубей, сразу же появилась разгромная статья о «Новом мире».
Вскоре начались проблемы и с «Тёркиным на том свете». Главы из него читали по Радио Свобода, что служило к вящей славе автора, но и осложняло его положение. Печатать поэму не разрешали. И снова помог Лебедев – организовал чтение поэмы для Хрущева. Только что в Ленинграде закончилась сессия Европейского сообщества писателей, на которой Твардовского избрали одним из его вице-президентов. Делегацию участников сессии спецрейсом доставили в Сочи, а потом – в Пицунду. В их числе были Джузеппе Унгаретти, Жан Поль-Сартр и Симона де Бовуар, Артур Лунквист и другие.
Твардовский начал читать. Когда дошёл до строк «У хозяйки белорусской/ не доел кулеш свиной», Хрущев через переводчика стал объяснять Симоне де Бовуар смысл свиного кулеша. Симона вежливо улыбалась и кивала головой. По окончании чтения Хрущев поздравил автора и пожал ему руку. И тут же Аджубей объявил, что опубликует поэму у себя в «Известиях». Появилась поэма и в «Новом мире».
На этом кончается Оттепель.
За поэму «За далью – даль» Твардовский получил Ленинскую премию (1961). Но как сказано в «Василии Тёркине»: «Не гляди, что на груди, а гляди, что впереди».
Время Брежнева
…А впереди был самый драматичный, но и самый красочный этап в жизни и судьбе Твардовского, «новомирцев» и всей советской фронды. После отставки Хрущева на «Новый мир» и его редактора начинается гон. Не разрешают публиковать «Раковый корпус» и «В круге первом», «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова, «Новое назначение» Александра Бека… Из каждого номера цензура вымарывает целые куски. Твардовский опять уходит в запой, но не сдаётся – его любимое выражение в это время: «В Каноссу не пойдём!», то есть унижаться не будем, не отступим.
Тем не менее он хочет поговорить о проблемах лично с генсеком Брежневым и просит о встрече. Генсек звонит Твардовскому по «вертушке», он доброжелателен, обещает встретиться. Но встреча раз за разом откладывается.
Нужно иметь в виду, что во времена Брежнева Твардовский не раз нарушал правила игры, чем вызвал раздражение начальства. Так, он отказался одобрить судебный приговор автору «Нового мира» Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю, не снял имя Синявского из 12-го номера журнала за 1965 год. Не стал в 1968-м подписывать коллективное письмо писателей, одобряющее вторжение в Чехословакию. Вступался за генетика Жореса Медведева, насильно помещенного в психиатрическую больницу….
До поры до времени всё это спускалось на тормозах, но не забывалось. К тому же, «новомирский» автор Солженицын не молчал: требовал отменить цензуру, выступал с неудобными заявлениями. В 1969-м Солженицына исключили из Союза писателей, после чего его критика властей только усилилась. И это тоже ставилось в вину «Новому миру»…
Далее происходит вот что: цензура снимает из номера поэму «По праву памяти», её даже называют «кулацкой», возвращая Твардовского в далёкие тридцатые. Поэму публикует антисоветский «Посев» и итальянский журнал «l'Espresso colori» под названием «Над прахом Сталина». Как поэма оказалась за границей – неизвестно, но Твардовскому приходится за это отвечать по всей строгости. Это при Хрущеве ему могли простить чтение «Тёркина на том свете» по «вражеским голосам»…
Твардовский опять пишет Брежневу – о журнале, о поэме («Я готов отвечать в ней за каждую строчку — на Секретариате Союза писателей и, если бы это было возможно, на Политбюро»), но ответа не получает. В «Литературной газете» появляется его заявление, осуждающее публикацию поэмы за границей, хотя это уже не имеет значения.
Новый мир идёт ко дну
Честь и совесть на кону
Секретариат правления Союза писателей убирает из «Нового мира» команду Твардовского (В. Лакшина, А. Кондратовича, И. Виноградова). Узнав об этом, Твардовский подаёт заявление об отставке. Он снова пишет Брежневу и приезжает каждый день уже в чужую редакцию - в надежде, что генсек хотя бы позвонит. Но напрасно, Твардовский Брежневу не нужен и потому неинтересен.
Так в феврале 1970-го всё и кончилось…
У Твардовского обострились старые болезни, обнаружились новые. 18 декабря 1971 года закончилось и его земное бытие. Под некрологами, опубликованными в центральных газетах, стояли подписи всех членов Политбюро.
Центральный дом литераторов, где проходило прощание, был оцеплен милицией и военными. Только по требованию вдовы к гробу допустили Солженицына.
…В кабинете Твардовского всегда висел портрет Сталина, закуривающего трубку. Под ним – Некрасов. На другой стенке – Бунин. Портретов Хрущева и Брежнева не было.
фото: Валентина Мастюкова и Владимира Савостьянова /Фотохроника ТАСС/; ИТАР-ТАСС
