Автор: Марина Бойкова
Театральный режиссёр Рива Левите и основательница клана Дворжецких – о том, что такое истинная стойкость
Она была женой актёра Вацлава Дворжецкого и матерью Евгения Дворжецкого, Владислав Дворжецкий был её пасынком. Сейчас ей 94 года, и это тот случай, когда её года – её богатство. Она в совершенстве овладела тем, что называют философской основой для долгой жизни. Чего только не застала она на своём веку. Поводов для разочарований и отчаяний было предостаточно –хватает уже того, что пережила всех своих любимых мужчин. Что помогло ей со всем этим справиться? Убеждённость: боль ощущается не так остро, если имеешь твёрдое решение выстоять.
1940-е годы. Пошла напролом
Я считала, что должна быть артисткой, никаких разговоров. Но, когда окончила школу, началась война. Московские вузы были в эвакуации. И, чтобы хоть куда-нибудь поступить, я ринулась в тот институт, который ещё оставался в Москве – в юридический. Потом два с половиной месяца были сплошные трудовые работы на окопах. С гордостью говорю: мы работали в Крылатском, там остановили немцев. Хлебнули хорошо. Видели и отступление – оказались в самой гуще, и немецкий десант спускался…
Ещё нам повезло, что обошлись без жертв – рядом работал университет, так там двое мальчиков погибли. Короче, всё, что можно было почерпнуть, мы почерпнули, и получили высокую квалификацию землекопов. Вернулись, и нас буквально через считанные часы отправили в эвакуацию в Алма-Ату. Мы там учились. Но это только так называлось.
Главным образом работали в колхозах Казахстана. Научились и жать, и копнить, и молотить. Но, надо сказать, культурно образовываться тоже успевали. В Алма-Ату был эвакуирован Театр Моссовета во главе с Завадским. А женой его тогда была Галина Уланова. Мы не пропустили ни одного спектакля, ни одного балета. Приезжали какие-то театры, концертные бригады – мы всё смотрели. А ещё участвовали в массовках на «Мосфильме»…
В сорок третьем вернулись в Москву. При Театре Моссовета организовывалась актёрская студия. И я пошла туда поступать, будучи уже на третьем курсе юридического института. А их всего четыре. Я пыталась себя и всех убедить, что перейду на заочное отделение и институт не брошу. Не вышло – потому что нас, студийцев, сразу пустили в дело.
Мальчики играли в спектаклях Театра Моссовета солдат – и немцев и наших, девочки помогали с шумами, создавали ветер, гром и прочее. Плюс учёба. Студия была прекрасно подобрана. Вместе с режиссёром Константином Наумовичем Воиновым (это он поставил фильм «Женитьба Бальзаминова») к нам пришли трое мальчиков, три Толи, как мы их называли: Толя Эфрос, Толя Адоскин и Толя Баранцев. Один из них, слава Богу, жив.
И в один прекрасный день Завадский (мы были уже на втором курсе) сказал нам с Толей Эфросом: «Ребята, вам надо заниматься режиссурой». Мы оба, конечно, взвизгнули от счастья. Юрий Саныч написал записочку декану режиссёрского факультета ГИТИСа. Нас приняли – и сразу на второй курс.
Окончила я ГИТИС с красным дипломом. Завадский сказал: «Ривочка, не торопись уезжать из Москвы. На какую-нибудь ассистентскую работу мы поможем тебе устроиться. А там уж будешь доказывать, на что способна». Я ответила: «Не хочу идти в ассистенты, хочу – сама, сама». Вот так и решила отправиться в Омск. С бухты барахты. Мол, подумаешь – три года. Отработаю – и вернусь. Вышло по-другому.
Оказалось: это я судьбу себе выбрала.
1949 год. Нечаянная встреча
И вот я приехала в Омск. Вхожу на перрон со своим огромным чемоданом, в который мама с трудом уложила одеяло, подушку… – всё, что в её понятии должно было пригодиться дочери «на чужбине». Встречает директор театра. А он в Москве заманивал меня рассказами, что Омск – крупный промышленный город, что в театре прекрасная труппа.
Всё так и оказалось. Но первое, что я увидела, выйдя на перрон: огромная отара овец, которую гонят по дороге, поэтому мы не можем перейти на другую сторону. Овцы серые, грязные, шерсть свалялась и висит клоками, и их – море!
На следующий день спешу на дневной спектакль. Надо сказать, я готовилась к роли молодого столичного режиссёра – должна же была «выглядеть»! – поэтому заранее принарядилась. Где-то на окраине Москвы в ателье мы с двоюродной сестрой купили мне готовое платье. Хорошее. Что было большой удачей – всё-таки на дворе сорок девятый год. Ещё сестра посоветовала приобрести шляпку – купили бледно-бирюзовую с маленькой такой вуалеткой. И было у меня чудное польское пальтишко... И вот я, такая худенькая девочка, но очень серьёзная на вид, всю эту красоту на себя надела – надо же выпендриться, произвести впечатление!
Спектакль – «Ромео и Джульетта» – мне поначалу не понравился. Показался «подержанным». И вдруг появляются два молодых человека. Бенволио и Меркуцио. Меркуцио – высокий, красивый, Бенволио – поменьше ростом, крепенький, белобрысый. У них сцена, когда они обсуждают ветреность Ромео: то ему Розалину подавай, то Джульетту. Обсуждают – но своими словами! И всё в стихах, причём делают это блестяще. И явно соревнуются, кто кого пересочиняет на ходу.
Но разве я, после всех наших факультативов по Шекспиру, могла это перенести?! У меня всё внутри закипает. После спектакля прихожу к главному режиссёру знакомиться. И кручусь-верчусь: и обидеть не хочу, понимаю, что спектакль не новый, но надо же и честно высказать своё мнение! Наконец не выдерживаю: что за безобразие, говорю, у вас творили Бенволио и Меркуцио?! А он мне совершенно спокойно: «Ривочка Яковлевна, вы ведь приехали в театр, а в театре и не такое бывает». Потом поговорили о моей будущей постановке.
После разговора выхожу из кабинета. Спускаюсь по лестнице, внизу – эти два паразита, уже разгримировались. Один из них – Вацлав Дворжецкий… Это они пришли посмотреть, как я выгляжу, что за фифа приехала.
А потом ещё вот что выяснилось.
Оказывается, когда главный режиссёр вернулся из Москвы в Омск со «смотрин», он сказал Дворжецкому: «Знаешь, я договорился с девушкой, молодым режиссёром, она к нам приедет. А потом ты на ней женишься!» Представляете? И мужики… Конечно, им было любопытно взглянуть на ту, которую Вацлаву Яновичу прочили в невесты. Хотя представить, что Дворжецкий женится, было невозможно. У него же поклонниц было море!..
24 декабря 1950 года. Укрощение строптивой
После премьеры моего спектакля мы с Вацлавом и большой компанией пришли в Театр музыкальной комедии, там была такая предварительная встреча Нового года, для актёров. Поприсутствовали, потом вышли. Помню, на улице – красота! Снег только что выпал – все дороги, тротуары заметены, мороз сухой, никого нет, словно вымер город. Вдруг мой хахаль, Вацлав то есть, встаёт на колено и говорит: «Хватит валять дурака, выходи за меня замуж». Мне кажется, я даже на секундочку ради приличия не задумалась, сразу сказала: «Хорошо».
Причём я ведь вышла замуж, а маме даже не позвонила, не сообщила. Естественно, и разрешения не спрашивала. Думала: лучше не морочить никому голову и осуществить задуманное, потом приеду в Москву, расскажу, и всё встанет на свои места. А получилось совсем не так.
Мой любимый двоюродный брат приехал в Ленинград в командировку. Пришёл к своему приятелю, актёру. Тот говорит: «Всё-таки ты мне не друг». – «Почему?» – «Ну, как же, маленькая ваша…(а я моложе всех моих двоюродных лет на 10-15, самый поскрёбыш, как говорят)… ваша маленькая вышла замуж за очень хорошего актёра, а ты молчишь!» – «Что ты говоришь? А я не знал! И когда это случилось?!» И приятель ему рассказал.
Актёры, они ведь все связаны, и Дворжецкого уже всюду знали к этому моменту. Потом брат приезжает к моей маме в Москву. Обнялись, расцеловались. И вдруг он ей выдаёт: «Тётя, я-то думал, что вы меня любите, что вы мне доверяете…» Мама: «В чём дело? Что случилось?» – «Наша-то малышка вышла замуж, а мне об этом сказал посторонний человек!» – «Что?!»… Таким образом мама узнала, что она уже тёща.
Надо сказать, достаточно было «заботливых» людей, которые меня от этого брака отговаривали. На улице, помню, подошла какая-то пожилая женщина: «Девочка, миленькая, что же вы делаете?! Зачем вам это нужно? У него две семьи» – и так далее, и так далее. А поклонниц сколько! Они его буквально осаждали. А однажды меня вызвали в горком партии и тоже начали «спасать»: «Вы, сталинская стипендиатка, и в театре вас так хорошо приняли, зачем же связываетесь с таким человеком?!» Имели в виду прошлое Вацлава Яновича – 14 лет лагерей. Ну и две семьи тоже, конечно, упомянули...
К моменту нашего знакомства с Вацлавом Яновичем у него уже был сын Владик и дочка Таня… Владик родился в первом браке. Но в ту семью Вацлав Янович не вернулся после второго лагеря, в котором пробыл всю войну. То, что они расстались с Таисией, было естественным. Он не мог вернуться, потому что не святой, и она – не святая. История закончилась.
Она бы, я думаю, закончилась и в том случае, если бы Вацлав Янович не был на этом «отдыхе». Молодые оба. Таисия была женщина активная, балерина, очень не глупая, потом работала в Омском театре руководителем танцевального коллектива. Они разошлись без всяких обид. Но когда он вернулся, то какое-то время жил в том же общежитии, и Владик одну неделю проводил у отца в комнате, другую – у матери. Кочевал.
А у нас с Владиком знакомство вышло просто замечательное. Приехав в Омск, я остановилась в общежитии. И буквально через два дня Владик – они с матерью жили там же, в комнате напротив моей – просто постучал в мою дверь.
Это был ребёнок, которому явно не хватало общения. Слышу робкий стук, открываю – стоит. Весь всклокоченный, тогда волос у него было много, вот такие глаза в пол лица. Худючий невозможно. На нём вытянутая майка, которую стирали тысячу раз, бывшая голубая, какие-то непонятные штаны. «Можно, я к вам зайду?» – «Конечно». – «Можно мы с вами поговорим?» – «Давай. Ты кто?» – «Я – Дворжецкий. Наша дверь напротив»...
А что касается Танечки – это лагерная история. С её матерью, вольнонаёмной, Вацлав Янович встретился, когда второй раз оказался в на поселении. Жениться не собирался. Но она была очень в него влюблена. И родилась девочка – жизнь есть жизнь, он был молодым мужчиной, всё понятно... Но эта женщина просто святая. Я читала её письма из Иркутска (она туда уехала с малышкой Таней), которые писались в ответ – когда Вацлав Янович посылал деньги. Она его только за всё благодарила и ни разу – ни устно, ни письменно – ни в чём не упрекнула.
Тане было 9 лет, когда её мама умерла. Девочка стала жить у маминой подруги. И нам ничего об этом не написала. А потом в 14 лет Таня неожиданно приехала к нам уже в Нижний Новгород. Всего на один день. Девочка была очаровательная, похожая на юную Галину Польских. Умница. Вечером, после того, как мы проводили Таню на кишинёвский поезд, состоялся у меня с моей мамой такой телефонный разговор: «Вот, приезжала, но как-то странно – на один день». – «Не думала, что у меня такая глупая дочь. Она приезжала посмотреть на тебя, узнать, что ты за человек». Мама моя всегда была права...
Спустя какое-то время Вацлав Янович, он тогда отдыхал в Ялте, получил от дочери телеграмму: «Я больше не могу здесь жить». Он был на своей машине, поэтому всё бросил, поехал к дочери в Кишинёв и привёз к нам. Три года она жила с нами, заканчивала здесь школу... К сожалению, Тани уже нет. У неё была врождённая болезнь сердца, врачи давали 28 лет жизни, не больше, а она прожила 48 лет. Но чудный она была человек. Мы с ней дружили, любили друг друга.
1968 год. Прорыв
Для нашей семьи это был знаковый год. На экраны вышел первый фильм с участием Вацлава Яновича – «Щит и меч». И у Владика вдруг счастливо сложилась киносудьба. Было так. В Омск приехала ассистентка из Москвы, которая работала у Наумова и Алова на картине «Бег». Искала антигероя. И вот стоит она в холле театра в окружении актёров, в это время выходит Владик. И кто-то: «Во – Дворжецкий. Посмотрите: явный антигерой!» Ассистентка уже знала Вацлава Яновича по фильму «Щит и меч», поэтому посмотрела на Владика внимательно. В итоге она взяла какие-то его фотографии, и вскоре Владика вызвали на пробы. И вдруг кому-то из режиссёров пришло в голову: «Давай попробуем парня на Хлудова». И его первый в жизни кадр: когда Хлудов в вагоне и снится ему страшный сон – один из труднейших эпизодов в фильме. И ведь как сыграл! Хотя ничто, как говорится, не предвещало...
Возможно, это и стало причиной сердечной болезни, которая свела его в могилу в 39 лет. Учился Владик средне. Всегда хорошо соображал, хорошо говорил, если говорил, но не уделял учёбе большого внимания. Очень неплохо писал. После школы решил поступать в медицинский институт. И вдруг – исчез. Мы тогда чуть с ума не сошли. Потом получили от него письмо: «Не волнуйтесь, я у мамы». Позже вот что выяснилось.
В Саратове, где мы тогда жили, Владик дружил с прекрасной девочкой, Наташей, дочкой известного врача, профессора. Она часто бывала у нас в доме. И Владик потом мне рассказывал: «Понимаешь, я узнал, что в приёмной комиссии сидит Наташин отец. А я не настолько подготовлен, чтобы произвести впечатление. Наташка сгорит от стыда, если я провалюсь. Поэтому я решил уехать». Он уехал к матери в Омск, там у него началась совершенно другая жизнь.
Владик поступил в медицинское училище, окончил, получил назначение на Сахалин и там женился, там родился его сын Саша. Хороший парень, мы с ним перезваниваемся. С Наташей всё кончилось. Владику всё время казалось, что она живёт где-то на Олимпе, а он – простой медбрат. Кстати, специалистом Владик был хорошим, заведовал аптекой и как акушер принял 86 детей. Представляете? Он очень любил детей...
Потом уехал с Сахалина, оставив семью. Этот брак не мог быть долгим. Владик вернулся в Омск. А там как раз открывалась студия при ТЮЗе. И он в неё поступил. Кончил студию. Его взяли в драматический театр. Успел сыграть несколько эпизодов. После чего и случилась та судьбоносная для него встреча с ассистенткой Алова и Наумова.
Владик снимался, звонил мне, говорил: «Ещё неизвестно, что из этого получится». Получилось. О Владике заговорили, он очень быстро стал набирать обороты как актёр. Но жил очень тяжело – и материально, и психологически, долго не имел своего жилья, так и не наладил семейную жизнь.
Фильм с участием Владика, который я особенно люблю, – «Возвращение «Святого Луки». Там уже видны признаки настоящего мастерства. Жаль, очень жаль, что век его оказался таким коротким…
1980-е годы. Продолжение династии
Женька поступил в театральный вуз. В детстве он постоянно говорил, что никогда не будет артистом. Думаю, это всё были попытки борьбы с собой. Потом, когда всё-таки пошёл в артисты, я стала вспоминать всякие мелочи, доказывающие его артистическую природу.
Можете представить, сколько моих ровесников и добрых знакомых было тогда в том же Щукинском училище? Но – никаких просьб. Пройдёшь сам. Как все. Женька написал сочинение, наделал уйму ошибок – и срезался. Но совсем не огорчился. Потом рассказал: «У меня, мамочка, как раз во время вступительных экзаменов случился роман. 10 дней он продолжался. Но такой!» Понятно, почему ему было совершенно наплевать: поступил – не поступил. Я прекрасно знаю женщину, с кем у него был роман. Она очень известная, прекрасная. Понимаю: удержаться было трудно.
Через полгода он имел право повторить попытку поступить. И в эти месяцы работал чертёжником в нижегородском «Сантехпроекте». Вот туда его устроили по протекции – единственный раз в жизни. И то не мама и не папа постарались, а моя двоюродная сестра. У неё друг имел какое-то отношение к этому «Сантехпроекту», вот он и позвонил: «Возьмите хорошего мальчика». Через полгода Женька поступил в Щукинское училище.
Сначала складывалось непросто. Худой, длинный, нос еврейский с горбинкой – кому такой нужен? Но в итоге Женька действительно оказался очень талантливым человеком. Было в кого!
1989 год. Обновление
Вацлав Янович ушёл из Нижегородского театра драмы. Почему? Надоело. Ему очень хотелось в кино, куда приглашали, но он всегда был слишком занят в репертуаре. В театре ходила присказка: у нас столько-то народных артистов, столько-то заслуженных и один настоящий – Дворжецкий. Звания ему не давали. Казалось, Вацлав Янович не обращает на это внимания, но это только казалось.
Был момент: директор театра попытался заговорить о звании для Дворжецкого в самом важном доме. Там стукнули кулаком по столу: «Ничего он не получит!» Народного артиста, минуя «заслуженного», ему присвоили лишь за два года до ухода. Это было непростое решение – покинуть театр.
Но зато началась вторая молодость – в кино. И даже несмотря на то, что в последние годы Вацлав Янович практически ослеп – всё равно снимался. Они и с Женей должны были играть вместе в одном фильме. Как только отец оправится после операции. Врачи на ней настаивали. Но из больницы он уже не вышел…
Мы прожили с Вацлавом Яновичем вместе 43 года – не фунт изюма. Он был сложным человеком, во многих вопросах несгибаемым, сформировавшимся, причём в совершенно жутких условиях. Он же первый раз оказался в лагере в 19 лет (и там, кстати, в лагерном театре впервые ощутил себя актёром). Они, трое студентов политехнического института, организовали «группу освобождения личности» – ГОЛ. Собирались, читали вместе книги – Достоевского, Шопенгаура, русских философов… К этому сводились все деяния этих мальчишек.
Их взяли в Запорожье, куда все трое приехали на практику. Кто-то, наверное, донёс, кто – они не знали. Тогда Вацлаву Яновичу дали 10 лет. Так в его биографии появились Котлас, Пинега, Сыктывкар, остров Вайгач, Соловки… А второй раз получил срок просто потому, что сидел в первый раз.
Считаю, его спасло то, что он был настоящим артистом, с настоящей актёрской природой. С воображением, с фантазией. Он рассказывал, что на Вайгаче были жутчайшие условия. Они там рыли что-то ужасное – цинк, ещё какую-то гадость. В вечной мерзлоте примитивными кирками. Люди умирали, как мухи.
«А я вдруг подумал, – рассказывал Вацлав Янович, - что я, дурак, что ли на них работать? Я буду копать и верить в то, что там есть клад или что-то такое, чего никто не знает, а я узнаю».
И он включался в эту игру. Из-за чего быстро гибли интеллигентные люди? Из-за безысходности. Они чувствовали себя упёртыми в стенку. А Вацлав Янович находил в этой стене щёлку, а если не находил, придумывал. Например, ему случайно оставили на башмаке какую-то металлическую заклёпку, крючок для шнурка (их срывали – не положено). Он эту заклёпку снял и обточил на камне. Получилось как бы крохотное холодное оружие. Он никого не хотел убивать, но, как сам рассказывал, эта вещица давала ему ощущение свободы – мол, случись что, он может принять своё решение, а не подчиниться начальству. Вот такие внутренние установки и спасали.
1999 год. Потеря
Жени не стало, разбился на машине.... Ему, как и Владику, было всего 39 лет...
Знаете, после того, что случилось, возможно, странно услышать от меня такое, но я считаю себя счастливой матерью. Потому что мы с Женей были очень дружны и близки всю жизнь. С первого до последнего дня. Как это получилось? Я часто слышала от Жениных подруг: «Мы воспитывали своих сыновей только по вашему методу. Иногда это удавалось…» Не знаю, что за метод. Возможно, мне от мамы что-то такое передалось. Помню, сидим как-то с друзьями у нас дома, рассказываем, как кого воспитывали. Один: «Меня ставили в угол», другой: «Меня мама вечно отчитывала», третий ещё что-то. Всякое. Я говорю: «А меня вообще не воспитывали». Мама рассмеялась. Я потом её спросила: «Что смешного я сказала?» Она в ответ: «Я просто удивилась. Я думала, ты понимаешь, что воспитание – это не монологи». И я это хорошо усвоила.
И был второй урок. Вернее, совет, который дала мне подруга ещё в годы нашей юности. Не помню, по какому поводу, она сказала: «Никогда не задавай лишних вопросов близкому человеку, если хочешь о нём что-то знать. Дождись, когда он сам тебе всё расскажет». И это был ключ ко всем моим дальнейшим действиям.
И дело не в том, что я послушалась подругу, просто почувствовала: это верно. Женя мне либо всё рассказывал тут же, либо проходило два-три дня. Я должна была терпеть, хотя видела: сына что-то мучает. Потом терпение вознаграждалось. Причём он делился со мной даже такими подробностями, которыми с матерью обычно не делятся. И так было всегда.
«Понимаете, никогда не надо лезть к человеку, когда у него что-то болит, или его только что что-то заинтересовало, привлекло. Полезешь – только оттолкнёшь, вызовешь раздражение. Надо дождаться момента, когда он сам будет готов и захочет поделиться. Главное – относиться к человеку с доверием и с огромной осторожностью касаться всего, что отзывается в его душе»
Я вот сейчас ставлю спектакль на четвёртом, выпускном, курсе Нижегородского театрального училища – пьесу Островского «Бешеные деньги». Мне говорили: зачем взялась за такую трудную пьесу? Но я пошла на это сознательно. И не только для того, чтобы студенты поняли, насколько непроста профессия, которую они выбрали, насколько она требует постоянного преодоления, совершенствования.
Я ещё хочу, чтобы они научились задействовать душу. А у нашего молодого поколения с этим делом, увы, не очень. Хотя, когда меня спрашивают, каковы они, нынешние молодые, я искренне отвечаю: замечательные.
2000-е годы. Фамильные ценности
Внучка моя, Женина дочь Аня, актриса РАМТа. Выходит на одну сцену со своей мамой Ниной Дворжецкой. У Ани растёт чудесная дочь Соня, моя правнучка, ей сейчас 4 года. Внук Миша учится в десятом классе. Стал похож на отца. Пока хочет стать оператором, а там будет видно. Я счастлива, что фамилия Дворжецких по-прежнему звучит, что династия продолжается. Всё хорошее, настоящее, я считаю, непременно должно иметь продолжение…
фото: личный архив Р.Я. Левите
