Пепел Зигги

Автор: Андрей Аболенкин

Тысячи людей заявляют, что Дэвид Боуи определил их взгляды на музыку, моду и на самих себя. Для человека, который всю жизнь ускользал от определений и стабильности, Боуи сумел оставить на редкость конкретный след – так ручей вымывает скалы. С физикой действия весенних вод не возникает вопросов. Однако природу влияния Боуи определить куда сложнее, он всю жизнь посвятил тому, чтобы она не давалась анализу

О Дэвиде Боуи знают все. Или почти все: узнавание будет мгновенным, стоит лишь предъявить на улице несколько картинок. Пусть даже и кажется, что фотографии принадлежат совершенно разным персонажам, а толком рассказать о певце вряд ли кто-то сумеет. Удивительного мало, почти наверняка большинство опрошенных повзрослели уже после того, как Боуи записал последний большой хит в середине 80-х. Он не останавливался подолгу ни на одном из жанров, меняя их так же радикально, как и образы, а надлом его голоса сложно поддаётся описанию. Даже песенные тексты часто сохраняют характерную для него герметичность: они полны сложных ссылок, и автор нередко произвольно менял в них строки местами в манере дадаистов.

Опрос среди профессионалов всех областей и возрастов воображать нет нужды, они охотно высказывались о значимости певца в их жизни. Однако большинство некрологов и воспоминаний повторяют тот же набор определений: «таинственный-изменчивый-интеллектуальный» «хамелеон-пришелец-гений». Музыковеды охотно рассуждают о том, из каких тактов «берлинской трилогии» мог вырасти пост-панк или брит-поп. Для знаменитостей в широком спектре между иконой панка Сидом Вишесом и иконой моды Жан-Полем Готье знакомство с образами Боуи стало заметным событием юности. Тильда Суинтон на открытии посвящённой мирам Дэвида Боуи выставки (ещё прижизненной, в 2013-м) говорила, что её так в раннем девичестве поразила обложка Aladdin Sane, что она долго носила её с собой, ещё до того, как у неё появился проигрыватель.

Пожалуй, это последнее воспоминание о нарисованной на всё лицо молнии и ртутной капле в ключице даёт лучший ключ к пониманию феномена Боуи. Тысячи людей познакомились с важными культурными явлениями по ссылкам, намёкам и пародиям, которые он собирал и перерабатывал всю 50-летнюю карьеру. Благодаря причудливым искажениям этого зеркала отражения становились привлекательнее оригинала. Образы будоражили воображение зрителей долгое время после того, как Боуи направлял свою оптику на новые объекты, а для кого-то определяли будущие направления творчества. Огромная библиотека образов, воплощённых органично и изобретательно, с фантастической дисциплиной тела и полным пониманием значимости костюма и перевоплощения, стала главным наследием певца.

Примером такого влияния может служить та же Тильда Суинтон. Придуманные Боуи рецепты начала 70-х она довела до такого совершенства, что сам певец однажды принял её фото за собственное. Именно эта дистиллированная привлекательность вне стандартов гендера и возраста, воплощение безупречного арт-объекта сделали её современной иконой. Стала бы она такой без знакомства с Зигги? Скорее всего, да. Но карьера её развивалась в среде, где эти образы были культовой классикой, основные ходы были отработаны её знаменитым соотечественником, а публика уже научилась отделять публичный образ от частного. Она жила в мире, который уже видел Боуи, и оставалось только перенести разработанные им рецепты из авангарда в мейнстрим в сотрудничестве с другими свидетелями «жизни с Марса».

Совершенно неважно, кто был первым автором идей, куда существеннее, у кого лучше получилось о них рассказать, создать привлекательные образцы. Перенос опыта Боуи прошёл так успешно, что все актуальные направления в создании образов будто выстроены по его лекалам тех лет. Чаще всего у этого артиста отмечают способность говорить от имени персонажа, склонность этих персонажей постоянно менять, так же как и собственное отношение к сексуальности. Теперь судите сами: все наши коммуникации в социальных сетях, например, напоминают конструирование образа, альтер эго из лучшего и счастливого мира. Образы меняются так часто и без раздумий, что у публичных фигур пристрастие к какому-нибудь одному из них кажется странной косностью. Любой стиль сейчас представляет собой компиляцию, не претендует на первородство. А смешение мужского и женского в гардеробе и поведении, хоть и вызывает обсуждение, стало самой заметной приметой времени.

Если даже по прошествии сорока пяти лет образы нам кажутся острыми, давайте представим, какое впечатление они должны были производить тогда. Магазины отказывались продавать альбом «The Man Who Sold the World» 1970 года из-за фотографии артиста в платье на обложке. Платья присутствовали на нём и в жизни, неизменно вызывая скандал у публики и комментарии «это не женское, а мужское платье» у автора образа. Декоративный макияж и красные волосы также смотрелись вызывающе, хоть и вошли в обиход на волне глэм-рока. Признание Боуи своей гомосексуальности в интервью 1972 года вызывало шок невиданной откровенностью и тем, что последовало почти сразу после его женитьбы. Скандал гасило лишь то обстоятельство, что все высказывания делались от имени Зигги Стардаста, сценического персонажа, который говорил и делал невозможные для самого певца вещи. Этот отказ от себя также виделся чем-то невообразимым.

Классической драмой исполнителей тех времён был интерес зрителей к их публичному образу, но не к ним самим «настоящим». Создание такой маски продюсерами было практически главным условием звёздного статуса, традиционным голливудским рецептом. Почти не было артистов, если судить по воспоминаниям, которые не страдали бы от такой раздвоенности. Нервные срывы, запои, таблетки, порушенные семьи и прочая классическая драма отнюдь не волновали Боуи, у которого и в мыслях не было непременно предъявить публике истинное «я». Или рассказывать, как он на досуге варит супы (в стиле Марлен Дитрих) или играет в футбол. О нормальности речь вообще не шла, потому как публике она точно не интересна. Вместо этого артист создавал причудливые фантазии, которые привлекали куда сильнее правды, он превратил сцену в место постоянных визуальных экспериментов.

Два самых известных его альтер эго, Зигги Стардаст и Белый Герцог, выступали от имени певца в период между 72-м и 76-м. Момент перехода от одной маски к другой как раз и задокументирован на фотовыставке в Центре фотографии имени братьев Люмьер. У них была собственная мифология, биография, гардероб и тип поведения. Даже официальная дата смерти. Такие подробности теперь публика автоматически додумывает сама, потому как звёзды стараются чуть ли не каждое своё появление представить в новой роли, подобно Леди Гага или Рианне. Сама идея аутентичности и фирменного неизменного стиля сейчас кажется «не продающейся»: больше доверия вызывают новые бренды, такие мастодонты, как Louis Vuitton, постоянно играют с логотипами, а дома моды часто переосмысливают стилистику от коллекции к коллекции. Главным способом продвижения стало разнообразие картинок и визуальных приёмов. Удивительного мало, что автор этих приёмов единодушно признаётся иконой всеми ключевыми игроками мира моды.

Но образ Зигги Стардаста, бесполого инопланетянина, обречённого быть на Земле, составлен из нескольких источников. Тут и друг Боуи Игги Поп, и американский исполнитель-аутсайдер Ковбой Стардаст, и эстетика «Заводного апельсина» с примесью ещё нескольких менее известных персон. Немаловажной составляющей была одежда Кансая (не путать с Йоджи) Ямамото, первого японского дизайнера моды, получившего известность в Европе. Его показ состоялся в Лондоне в 71-м и привлёк общее внимание театральностью шоу и самих костюмов. Важные элементы сценического образа певца в те годы – огромные платформы, сбритые брови, стрижка с удлинёнными на затылке волосами и даже их красный цвет – копировали стиль съёмок Ямамото. Сама одежда во многом отражала эстетику театра кабуки, построенную на преувеличениях и внезапных сменах костюма.

Здесь уместно напомнить, что кабуки рождён в начале XVII века как представление деклассированных женщин с окраин Киото, зачастую проституток. Эксцентричные танцы поначалу не имели сюжета, но сопровождались не менее экзотичными одеяниями. А те в свою очередь имели источником движение кабукимоно, добровольные вооружённые объединения горожан, противостоявших произволу самураев и землевладельцев. Довольно скоро они стали известны буйным поведением и вычурными одеждами: многоцветными, обильно украшенными и нередко – женскими. Макияж у этих городских банд (от которых, вероятно, произошла якудза) также был в ходу. Надо ли говорить, что это не конец списка? Эстетика кабукимоно в качестве формы протеста многое заимствовала у аристократов, которые с окончанием периода междоусобных войн снова заинтересовались принципами басаро.

Это учение об изменчивости, противостоянии стабильности прямо предписывало излишества, борьбу с нормами вкуса. Из него возникли многие красочные направления японской уличной моды хараюку. Чтобы противостоять хаосу мира, учение требовало свободы и движения во всём, самых разных отклонений, включая внешность и поведение. В таком качестве оно прекрасно описывает эстетику Боуи, пусть даже без всякого осознания с его стороны. Позвольте повторить в нескольких словах. Певец носил одежду дизайнера, который ссылался на женщин, изображавших мужчин, которые наряжались в женщин, чтобы походить на других мужчин. С середины XVII века, когда женщинам запретили играть в театре, эта цепочка выглядит ещё сложнее. Примерно в это же время простолюдинам законодательно запретили дорогие ткани и яркость, создав прообраз другого всемирно известного направления японской моды, икки, подчёркнутой внешней бедности шикарной одежды.

Работа с консервативной традицией для создания ярких образов характерна не только для Японии. В начале 70-х мужская мода обратилась к идеям прошлого, и для стиля Боуи важны идеи английских денди. Он идеально воплотил их принципы эстетской «одежды для позирования». В те годы перфекционизм былых времён продвигал дизайнер Дерек Мортон. Вскоре он возглавит японское направление у сэра Пола Смита, вся карьера которого построена на объединении костюмной классики и рок-н-ролла, а пока помог певцу перейти к строгим линиям от травестийной элегантности. До этого свободные блузы и широченные «оксфордские» брюки с обложки Hunky Dory 1971 года напоминали о Кэтрин Хепберн, а для заглавного образа диска он принёс в студию фото Марлен Дитрих. Обучение певца в студии пантомимы подготовило его к тому, что лучше работают образы, очищенные от деталей и привязок. Андрогинность арлекина в клипе «Ashes to Ashes» десятилетием позже сделало Боуи иконой «новой романтики», а пока «внегендерная» чистота работала на другие его маски. Они были одинаково привлекательны для мужчин и женщин. Дневной гардероб в начале 70-х он заказывал у Фреди Буретти, который умел превращать традиционные приёмы щёголей давних времён в остромодные заявления. Пиджаки силуэта в форме буквы V, как в гангстерских фильмах, были посажены максимально плотно по фигуре, а с течением времени решения костюмов становились всё более подчёркнуто-старомодными. Со смертью Зигги в них исчезли яркие расцветки, но остались платформы и добавились широкие брюки из 40-х. Ещё немного, и андрогинность красноволосого пришельца сменил кокаиновый холод Белого Герцога, новый образ певца.

Ледяная безупречная элегантность этих строгих костюмов вдохновила множество влиятельных дизайнеров наших дней. От Тома Форда (творца коммерческого взлета Gucci) до Эди Слимана, у которого этот силуэт в мужской коллекции Dior покупали женщины. И продолжали покупать, когда при переходе в Saint Laurent он объявил, что эта часть ассортимента не будет делиться на мужскую и женскую. Точность этого принципа в гардеробе Дэвида Боуи доказала Кейт Мосс в знаменитой съёмке 2012 года для Vogue: костюмы из гардероба певца начала 70-х идеально сели на неё без подгонки. Как и в театре кабуки, использование мужского или женского тут определяется не записью в паспорте, а выбором роли. Подобно Боуи в начале карьеры, современная мода расстаётся с травестийностью и для создания самых передовых блюд своей новой кухни использует магическую специю, пепел Зигги. Она вызывает наркотическое пристрастие у всех одинаково.

Выставка Стива Шапиро  «Дэвид Боуи. Человек, который упал на Землю»  в Центре фотографии имени братьев Люмьер – до 31 марта

 

фото: Стив Шапиро/Центр фотографии имени братьев Люмьер