Автор: Ираклий Квирикадзе
Сегодня 1 июня 2017 года. Завтра я должен сдать в журнал STORY обещанный сюжет на тему «Театр абсурда». Я сижу у письменного стола и не знаю, что писать. Передо мной несколько начатых и не дописанных историй. Часы тикают…
Театр абсурда № 1
…По улицам старого Тбилиси ходил небольшого роста мужчина. Фамилия его была Бабаян. Он закалывал себя кинжалом во дворах, в скверах, если шёл дождь – в подъездах. Вонзал в себя кинжал при зрителях, неважно, много их было или два соседа и мы, дети дома № 16 Музейного переулка, что выходил на главную площадь города, названную в те годы именем Лаврентия Павловича Берии.
Был конец 40-х годов. На площади играли духовые оркестры, а в Музейном переулке мои родители, мой дедушка Давид Алексеевич, бабушка Екатерина Григорьевна, вечно сонный дядя Котик кидали мелкие деньги в жестяную коробку за то, что Бабаян читал нам монологи Вильяма Шекспира и изображал Отелло, Дездемону, Яго. Иногда при нём была лёгкая ширма, Бабаян заходил за ширму чёрным мавром, а выходил белокурой Дездемоной. Бабаян был хромой, поэтому и Дездемона чуть прихрамывала.
Когда у Бабаяна не было ширмы, он красил пол-лица чёрной краской и двигался всё время в профиль к зрителям. Вторая часть лица была белокожей, женской и принадлежала Дездемоне, жене чёрного мавра. Отелло спрашивал у Дездемоны: «Где мой подаренный тебе сопливый платок?» Это не шекспировское определение платка «сопливый» вызывало дикий хохот у зрителя. Мы, дети, на всех этажах нашего дома повторяли «где мой сопливый платок?».
Вахтанг Чабукиани в роли Отелло
Расправившись с неверной женой, Отелло произносил душераздирающий монолог, где Шекспира было меньше, а больше импровизации на политическую злобу дня (кровавый Чан Кайши, изменник Иосип Броз Тито и тому подобное). Мы, дети, не особо разбирались в предсмертном монологе Отелло, где почему-то мелькали фразы: «За правое дело Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина!» – но то, как Бабаян вонзал в себя кинжал, как лилась алая кровь, как падал он на булыжник, бросало нас в шок. Бабаян был мёртв. В жестяную коробку летели монеты.
Пятнадцатилетняя школьница Лиза Антадзе, которую я, одиннадцатилетний, тайно любил, плакала. Бабаян лежал и сквозь полузакрытые веки смотрел на пышногрудую школьницу. Годы спустя я узнал, что моя Лиза была его любовницей… Тут я прерываю запись истории моего первого театра абсурда.
Я помню, как точил кинжал, украденный у дяди Котика. Я воображал, как закалываю им Бабаяна в момент финального шекспировского монолога, потом закалываю школьницу Лизу, а потом себя. Не случилось. Бабаяна арестовали, объявив его американским шпионом, говорили, что в его в деревянной ноге спрятан радиопередатчик.
Театр абсурда № 2
В Батумском театре я бываю теперь редко. А когда-то работал в нём эпизодником. Обычно на сцене меня подстреливали на дуэлях, убивали в батальных сценах вроде нашествия персов, Войны Алой и Белой розы, защиты Сурамской крепости и тому подобных. Убитый, я уползал за кулисы, шёл в гримёрную, смывал грим, шёл в буфет театра пить пиво. Получить роль с одной-двумя репликами было пределом мечтаний.
Это про таких, как я, есть анекдот. «Прибыл гонец из Пизы» – получил реплику эпизодник. Всю ночь повторял вслух: «Прибыл гонец из Пизы», «Прибыл гонец из Пизы»… А на премьере от волнения перепутал текст и сказал что-то крайне неприличное.
Арсен Попхадзе два десятка лет служил в Батумском театре и никак не мог подняться выше «гонца из Пизы». Он был тихим, бесконфликтным мужчиной, то размахивающим опахалом над головой Клеопатры, то гревшимся у костра партизаном в белорусских лесах или в чалме изображавшим сикха, которого англичане поймали и привязали к дулу пушки в ожидании казни.
Была у Арсена одна странная особенность, объяснить которую никак невозможно. Его бесило, если при нём произносили слово «банка». Как только до его ушей доходило это безобидное слово, в голове взрывалась шаровая молния, он начинал орать, материться. Из тихого, безобидного человека он превращался в зверя. Эту странность знали многие и пользовались Арсеновой слабостью.
Вот в пьесе из древнегреческого репертуара (Эсхил, Софокл, Аристофан) Попхадзе стоит на авансцене, охраняет императора, в руках у него копьё, на теле алюминиевые латы. Арсен стоит у входа в императорский дворец, молча смотрит в темноту зрительного зала. Главные герои решают проблемы между столицей и восставшими провинциями. Арсен дремлет. Вдруг из зала раздаётся громкий шёпот: «Банка!» Арсен открывает глаза, в них гнев. Он не двигается, ушами-антеннами вычисляет, откуда раздался шёпот. Вновь из зала слышится это ужасное слово «банка».
Арсен скидывает с головы алюминиевый шлем и на повторившемся в третий раз слове «банка» метает в темноту огромное деревянное копьё. Копьё летит через весь зрительный зал и попадает в безвинного директора школы № 14 Акакия Саевича Толбухина. В этой школе когда-то я учился. И Арсен Попхадзе учился. У директора разбилась губа, треснула искусственная челюсть, разлетелись золотые зубы. Крик. Зажгли свет. Директор школы искал под стульями золото. Что более абсурдное может случиться в театре?
Я уехал в Москву учиться во ВГИК. Снял первый свой фильм «Пловец». Арсен Попхадзе играл в нём небольшую роль. Каждый раз, когда я приезжаю в Батуми, он благодарит меня за то, что я увековечил его. Неважно, что, кроме его жены Люции, никто не узнаёт Арсена на экране.
В 70-х годах, когда у Сергея Параджанова не было работы, друзья пригласили его поставить в Батумском театре спектакль. Параджанов увлёкся идеей и решил инсценировать один из своих неснятых сценариев «Бахчисарайский фонтан». Он придумал роль для Арсена Попхадзе. Счастью эпизодника не было предела! Арсен зубрил роль, присутствовал на всех репетициях.
С. Параджанов с женой Светланой
Как-то к Сергею приехала жена Светлана из Киева. Они были в разводе, но Сергей поддерживал с ней тёплые, дружественные отношения. Поезд прибыл на вокзал рано утром. Шёл густой снег, что было очень необычно для субтропиков. Параджанов и Светлана пересекли вокзальную площадь. Навстречу им Арсен Попхадзе. Увидев своего режиссёра, своего кумира, его жену, он очень обрадовался, выхватил из рук Параджанова два тяжёлых чемодана и поспешил к стоянке такси.
Муж, жена и эпизодник шли медленно, проваливаясь в глубокий снег. Попхадзе шёл впереди. Параджанов, вечно нацеленный на розыгрыши, великий возмутитель спокойствия, не пощадил в тот раз жену, шёпотом сказал ей: «Светлана, боже, как я забыл? Человек, что несёт твои чемоданы, просил меня привезти из Киева крышки для банок». Светлана не поняла. Сергей пояснил: «Ты же знаешь, какой дефицит крышки для банок для консервирования солений. В Грузии это самое ценное, и достать их невозможно. Арсен знал, что ты приезжаешь, я сказал, в Киеве их можно достать... И, чёрт, забыл тебе сказать. Штук двадцать-тридцать, они же лёгкие… Подойди к нему и скажи, что ты забыла купить эти чёртовы крышки для банок. Нет, не говори «чёртовы», но извинись и успокой его, что привезёшь в другой раз!»
Красивейшая, нежнейшая Светлана ускорила шаг. Ступая в резиновых ботах, она приблизилась к Попхадзе. Тот улыбнулся ей. Светлана улыбнулась в ответ и сказала: «Дорогой Арсен, извините, что эти крышки для банок...» Арсен застыл. «Эти крышки для банок...» – повторила Светлана. Арсен заорал: «Что?!» Светлана вновь повторила: «Крышки для банок...» Попхадзе бросил на снег тяжёлые чемоданы и стал их бить ногами. Бить и истошно кричать: «Ах ты, сука, проститутка, шваль...» На вокзальной площади минут пять не смолкал грубейший мат. Вмешались люди. Оттащили Арсена Попхадзе от Светланы. Та, растерянная, села в снег, заплакала. Сергей захохотал. Он счастлив. Розыгрыши – его стихия!
Хочу сказать, что, отсмеявшись, Параджанов добавил к роли Арсена текст, актёр-эпизодник ходил гордый и счастливый, но «Бахчисарайский фонтан» не был поставлен на батумской сцене и не был снят на киноэкране. Выдающегося режиссёра преследовали и не давали творить обидчики позлее, помстительнее бедного Арсена.
Театр абсурда № 3
В этой главе вновь появляется Сергей Параджанов. Умер Баграт, муж сестры Параджанова. Парикмахер. Они жили в одном доме, пользовались общим балконом. Дружили. Баграт умер неожиданно. Заказали гроб. Много бумажных цветов принёс родственник Баграта Соломон Какулия, который имел мастерскую по изготовлению бумажных цветов.
С. Параджанов на съемках последнего своего фильма "Исповедь"
Печальные женщины сидели в чёрных нарядах у гроба парикмахера. За час до начала гражданской панихиды пришёл Сергей. На лице его скорбное выражение, он смотрел на человека, лежащего среди бумажных цветов, качал головой, произносил, словно стоял на трибуне: «Незаметно ушёл из жизни наш любимый друг, наш Баграт! Был он скромным тружеником». Посмотрел на мертвеца. На лице Параджанова слёзы, они застыли в больших, чёрных, как маслины, глазах. Сергей вновь сказал: «Молчаливый, робкий Баграт обладал тайной, о ней знали только женщины...»
Жена парикмахера при этих словах встрепенулась, подняла голову. Возмущённо зацокала: «Т-ц-ц-ц! О чём ты, Сергей?»
Параджанов подошёл к гробу и вновь сказал жене парикмахера и женщинам, сидящим с ней рядом: «Я не отпущу Баграта в мир иной в таком неприглядном виде. Он небрит, у него пятна под глазами, нос вытянулся, как у Гоголя, щёки бледные. Это не мой Баграт!»
Сергей вновь оглядел женщин в чёрном: «Вы выходите, я побрею Баграта, чуть оживлю».
Жена парикмахера развела руками: «Что ты говоришь, Сергей, это смерть не из твоего дурацкого кино... Как ты его оживишь?»
Сергей сделал шаг к сестре: «Я не оживлю, я освежу. Придёт много людей. Пусть Баграт встретит их достойно».
Параджанов приобнял сестру и провёл к дверям. Остальные двадцать женщин-соседок со всей улицы Котэ Месхи и других ближайших улиц, что под фуникулёром, вышли вслед за ней. Среди них – участковый милиционер Маргарита Теймуразовна Абесадзе, старший лейтенант, которой на выходе из очередной тюрьмы Параджанов писал подробные отчёты о своём исправном образе жизни.
Выпроводив их всех, режиссёр, которого Леонид Ильич Брежнев по личной просьбе Федерико Феллини освободил недавно из заточения, оставшись один среди бумажных цветов, стал мылить щёки парикмахера Баграта. Бритвенным ножом сбрил щетину, открыл гримёрный ящичек и нанёс на губы, щёки парикмахера розоватый грим. Растёр его, приговаривая: «У Баграта была бритва, зеркало, мыло, одеколон «Шипр» и крошечная комнатка под парадной лестницей редакции газеты «Заря Востока». Но ещё у него было то, чему завидовали все мужчины СССР. Гигантский инструмент любви...»
Сергей посмотрел на лежащего в гробу, щёки покойника зарумянились.
«Летом Баграт выезжал на гастроли в Сухуми, Гагры, Сочи. Жёны первых, вторых, третьих секретарей союзных республик, жёны министров, жёны адмиралов становились в очередь «на Баграта». Ему платили деньги за право провести с ним ночь. Одна полковничья жена бегала по адлерскому пляжу, хотела застрелить его из мужниного маузера, чтобы он «никому больше не достался», – эту Багратову историю, которую когда-то рассказал мне Сергей Параджанов, я тоже не дописал.
Финал её смутил меня. У Сергея это получалось естественно, легко и просто. Он взял на кухне камень, им толкут в ступе. Просунул камень под ширинку штанов Баграта. Камень торчал, как башня в Пизе, как знамя победы, поднятое маленьким парикмахером над первыми, вторыми, третьими секретарями союзных республик, над генералами, адмиралами, над всеми шишками мира сего.
Вечером в доме Параджанова началась панихида. Многие мужчины не знали, как реагировать на странное зрелище. Женщины улыбались. Некоторым, видимо, было что вспомнить. Улыбалась и старший лейтенант милиции Маргарита Самсоновна Абесадзе.
Театр абсурда № 4
Кутаисский театр строили немецкие военнопленные. Несколько сот бывших гитлеровских майоров, капитанов, рядовых с большим энтузиазмом строили огромный мраморный колизей. Предполагалось, что на открытие театра приедет сам Иосиф Виссарионович Сталин. Вождь любил Кутаиси, любил грязевую лечебницу Цхалтубо, с радостью ложился в грязь, которая помогала его хроническим поясничным болям. Но на открытие театра он так и не приехал. Неприезд Сталина определил судьбу театра – зрительный зал на две тысячи мест постоянно пустовал.
Когда в первый сезон ставили «Аиду», на сцене пело восемьдесят артистов, в зале сидело от силы человек восемнадцать. В начале второго театрального сезона появился спаситель – Арон Давидович Цфасман, двоюродный брат знаменитого Цфасмана – джазмена. Его назначили заместителем директора театра – он был гений менеджмента.
Не знаю, к месту ли употребил я полузнакомое мне слово? Арон Давидович разработал тонкую стратегию завоевания кутаисского зрителя. Кутаисцы – все, за редким исключением, кутилы. Провести вечер и ночь за пиршественным столом – есть, пить, петь – любимейшее их занятие. Пойти в театр – это не дело для нормального кутаисца. Тем более Иосиф Виссарионович Сталин не освятил этот холодный мраморный дворец. Арон Давидович сидел в пустом зале театра и думал, как заманить сюда местную публику? Даже если пригласить в Кутаиси звёзд Голливуда Мэрилин Монро и Элизабет Тейлор, вряд ли кутаисцы предпочтут театр застолью.
Но Арон Давидович придумал. Многие помнят феномен позднего социализма – чешское пиво. Выпить кружку чешского пива – это испытать райское блаженство. А выставить ящик чешского пива «Пльзень» – это стать в компании кутил полубогом. Арон Давидович, сам выходец из Кутаиси, знал цену чешскому пиву. Каким-то образом он организовал доставку его в буфет театра. Нигде в городе пива не было, а в театре – наслаждайся, пей. Но продавалось оно только с семи часов вечера – времени начала спектакля.
"Ревизор" Гоголя в исполнении Тбилисского театра драмы. Образец театра абсурда
Огромный мраморный зал стал заполняться. Кутаисцы вначале рвались к пиву. Но Цфасман и буфетчик встречали выпивох у входа в буфет, принимали заказы на количество пива, хинкали, сосисок, записывали ряд и место билетов и отсылали компанию в зал смотреть спектакль. На сцене пел Ленский: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни», или Олег Кошевой произносил клятву молодогвардейцев. Компания изнывала, как вдруг в тёмном зале появлялся помощник повара и громко шептал: «Седьмой ряд, двенадцатое, тринадцатое, четырнадцатое место – ваши хинкали готовы!» или «Ваши сосиски готовы!».
Кутаисцы, приглашённые к пиву, проходили по ряду. Через минуту в тёмном зале вновь был слышен голос помощника повара: «Ряд девятый, место семнадцатое, восемнадцатое, девятнадцатое – ваши хинкали готовы!» В момент, когда Ленского убивал Евгений Онегин, Олег Кошевой и Люба Шевцова пускали под откос фашистский товарный состав, счастливые кутаисцы с девятого ряда перебирались ближе к чешскому раю. Кутаисцы стали ходить в театр из любопытства – досматривать то, что они не досмотрели. Так постепенно приоритеты искусства превратили кутаисцев в театралов.
Гений Цфасмана-менеджера придумал ещё один завлекавший в театр ход. Городским сводникам он предложил устраивать смотрины невест не в саду, который звался Круглый, а в театре. Смотрины собирали большое количество родственников со стороны как невесты, так и жениха. Если жених и невеста не были знакомы, их как бы случайно сажали рядом. Они одним глазом смотрели на сцену, другим разглядывали друг друга. Если это двухчасовое сидение плечом к плечу возбуждало обоих, если пышность форм невесты устраивала жениха, а запахи самца-производителя умножали фантазии невесты и дело становилось на правильные фрейдистские рельсы, стороны ударяли по рукам. Свадьбы участились в Кутаиси.
Театр абсурда № 5
Шла карабахская война. Стреляли из автоматов, носились бэтээры, горели дома, стога сена, коровы, умирали люди. Мой друг, режиссёр-документалист Марат Мурадов, рассказал однажды, как в деревне, где он провёл детство, в столовой, сидело пятеро молодых парней, которые совсем недавно были трактористами, механизаторами, пастухами, а теперь, держа автоматы и ружья, молчали.
От столовой тропа вела к глубокому оврагу, на дне которого бурлил ручей. Тропа поднималась вверх по склону и выходила к азербайджанской деревне. Теперь это была вражеская территория. Пятеро армянских воинов смотрели в окно, где синела вражеская столовая, точь-в-точь такая же, как своя. Там стоял грузовик, с него азербайджанские парни сгружали ящики, похоже, полные пивных бутылок. День был жаркий. Араик сказал, что во рту у него горит. Выяснилось, что горит у всех пятерых, ведь вчера у Сергея Саркисова был день рождения, много выпили, пришли в столовую, а там только две бутылки тёплого мандаринового ликёра. Пятеро парней смотрели на грузовик у азербайджанской столовой.
Шофёр грузовика Рустем – их бывший одноклассник, ныне враг. На столе вчерашняя долма, сыр, вяленая рыба. Ох, до чего же хочется пива! Кто-то сказал: «Две недели как перемирие. Может, рискнём? Сходим к ним?» Ему возразили, перемирие не значит, что можно ходить по чужим территориям, – «пристрелят, как пить дать». «Лучше пиво бы дали», – смеётся Араик.
Сергей Саркисов стал вдруг уверять: «Ничего с нами не будет, пойдём к ним, купим ящик пива и назад. Перемирие же…» Петрос, самый старший в компании, взорвался: «Что значит «чужая территория»! Здесь всё наше!»
Заспорили «убьют – не убьют». Сергей Саркисов встал, надел бейсболку с козырьком «Лос-Анджелес лейкерс» и сказал: «Кто, Рустем убьёт? Я с ним на трассе три дня назад встретился, нормально поговорили». Петрос ответил: «На нейтралке нормально, а здесь?»
Сергей Саркисов уже шёл к оврагу, когда к нему присоединились все остальные. Оружие оставили у буфетчика Тиграна. Спустились к ручью – за ним начиналась чужая территория, где после каждого шага можно ждать выстрела. Лица у всех напряглись, губы сжаты. Поднялись на гребень оврага. Вот длинная стена школы, где не так давно все они учились, и ничего не значило, что школа в азербайджанской деревне. Ещё несколько шагов – и столовая.
Резко открыли двери, вошли. Немая сцена. Бахрамов Рустем открыл рот и закрыл. Тофик Магомов, не задумываясь, перекинул автомат с левой руки в правую. Алик Ибрагимбеков, тоже одноклассник, застыл с консервным ножом в банке трески. Армянские парни подошли к буфетной стойке. Сергей Саркисов сказал буфетчице: «Шухрат, пива». Шухрет оглядела пятерых чужаков, потом своих – Рустема, Тофика, Алика... Рустем кивнул головой, что означало: «Откупорь бутылки». Шухрат поставила на буфетную стойку пять бутылок «жигулёвского», откупорила их. Звяканье стекла было единственным звуком в тишине столовой. Сергей Саркисов бросил взгляд на троих азербайджанцев, которые стояли не шелохнувшись. «Ещё три, Шухрат». Буфетчица откупорила три бутылки. Армяне жадно пили, долго, с наслаждением. Кадык Петроса прыгал вверх-вниз. Рустем, Тофик, Алик не двигались. Открылась дверь, в столовую вошли Максуд и его брат Тимур, увидели «гостей» и удивлённо произнесли: «Ва!» Никто не откликнулся. Армяне пили.
Араик и Тофик вместе служили на Сахалине в погранотряде, в свободное от службы время ныряли и ловили огромных крабов, но сейчас это ничего не значило. Рустем и Сергей Саркисов вместе с жёнами оказались в свадебном путешествии на теплоходе «Академик Бабурин» и сидели вечерами в теплоходном ресторане. Жёны обоих родили двойняшек-мальчиков, ехали из роддома на машине с четырьмя атласными пакетами. Но это сейчас ничего не значило. Первым пустую бутылку положил на буфетную стойку Петрос. За ним остальные. Армяне сказали буфетчице: «Спасибо, Шухрат». Что делать дальше, никто не знал.
Эта история тоже «повисла» у меня незавершённой. Мне хотелось закончить её как-то оптимистично. В реальности, со слов моего друга Марата, она закончилась так. Потянувшись к трём нетронутым бутылкам, армяне услышали громкие выстрелы, где-то близко ухнул артиллерийский снаряд. Военные действия начались для всех неожиданно.
Азербайджанцы, схватившись за свои ружья и автоматы Калашникова, крикнули армянам: «Валите скорей отсюда!» Выскочили из столовой. Под взрывы, звон стёкол армянские парни без оружия, растерянные, провожаемые взглядом Шухрат, глаза которой наполнились чёрным гневом, вышли и, добежав до оврага, стали спускаться к буйному ручью. Петрос поскользнулся, скатился и у ручья застыл в странной позе. Друзья подбежали к нему, увидели кровь, вытекающую из большой дыры в худой шее. Кровь булькала и пенилась, как вода ручья. Армянские парни сели на землю около мертвеца. Земля была азербайджанской. В шаге была армянская. Снаряды летели над их головами.
Театр абсурда № 6
1953 год. Март. В Москве хоронили Иосифа Виссарионовича Сталина. В это время в Батуми шёл спектакль, то ли «Человек с ружьём», то ли «Ленин в Октябре». А может... В общем, это был спектакль, где одним из главных героев был молодой Сталин. Актёр, исполнявший роль Ленина, весь спектакль плакал навзрыд, обращался к актёру, игравшему Сталина: «Дорогой Иосиф Виссарионович, мы вас никогда не забудем, в наших сердцах вы останетесь вечно, вот телеграмма из Смольного».
На сцене плакали все, плакали большевики, плакали враги большевиков, плакали провокаторы, шпионы, буржуи в цилиндрах, с сигарами. Плачущая навзрыд Фаина Каплан всё же выстрелила и ранила плачущего Владимира Ильича Ленина, выходившего из ворот завода Михельсона. Плакал зрительный зал. Неожиданно вне сюжета кто-то из зрителей запел «Сталин родился, солнце взошло», песню подхватили все актёры, встал на ноги зал, пели все.
Это было давно, но кажется, и сегодня на сцене плачут по Сталину, а зал всё ещё стоит и поёт «Сталин родился, солнце…»
Театр абсурда № 7
Я не закончил ни один из этих эпизодов. Поздно вечером, 1 июня, улетел самолётом в Тбилиси. Со мной летели жена Тамара и наш четырёхлетний сын Ираклий. Он в коротких штанишках, кедах, взъерошенные волосы, за спиной большой рюкзак. Ираклий взял с собой (это мы узнали уже в полёте) только лишь две стеклянные банки из магазина ИКЕА.
Банки светятся в темноте вишнёвым и грушевым нежным цветом. Я спросил: «Зачем тебе эти фонарики?» Он ответил: «Когда будет темно, они будут светить нам». Смешной мальчик спал всю дорогу. Я возвращался к себе на родину в ожидании следующих театров абсурда – что и есть наша чудесная жизнь. Но надежда на то, что, если наступит мрак, фонарики вишнёвого и грушевого цвета будут светить нам, давала веру и силу.
фото: TOPFOTO/FOTODOM;ЮРИЙ МЕЧИТОВ
