Автор: Диляра Тасбулатова
В уходящем году состоялся один некруглый юбилей: знаменитому фильму Ларса фон Триера «Рассекая волны» исполнилось 26. Событие вроде как не из ряда вон, но это как сказать.
… А ведь как будто вчера было: к концу просмотра в зрительный зал Киноцентра, где уже в далеком 1996-м мы смотрели новый фильм Триера, зашла подружка, и застав меня всю в слезах, не на шутку удивилась (в чем там было дело, и почему все плачут, она не поняла, сильно припозднившись). Подумав, что я все-таки с приветом и оглядев зал, она с ужасом убедилась, что не только я: почти все буквально рыдали, кто тайно, а кто и явно, не скрывая своих чувств. Мужской пол, правда, мужался, зато девушки дали себе волю. Мужающиеся, хе-хе, тоже еле сдерживались.
Как раз в этот момент (когда зашла подружка в смысле), Бесс, главная героиня фильма, наряженная проституткой, уже была на полпути к дальней барже, подплывая к ней на катере и одновременно разговаривая ни с кем иным, как с …Богом. Вы будете смеяться, но Бог ей таки отвечал, сурово, но отвечал (а как еще Предвечный с нами говорит, если говорит вообще, вот Бесс хотя бы удостоил). Удостоил, но не просто так: намеком, да и самим фактом «присутствия» потребовав от нее последней жертвы: отдать, ни много ни мало, жизнь за возлюбленного, хотя Бесс уже и сама решилась, уже на полпути от гибели, отправившись к подонкам, в прошлый визит полоснувшим ее ножом, еле сбежала. Так вот, Бог одобрил: а ведь за день до этого он молчал – то есть пренебрег ею, привыкшею запросто с ним беседовать, в тяжелейший момент ее жизни и в первый раз за всю ее короткую жизнь.
Кадр из фильма "Рассекая волны"
…Снимая эту сцену, сам Триер, говорят, выплакал все глаза, опасаясь нервного срыва: так, думаю, еще никто не работал, ибо всякое творчество, тем более подобного уровня и масштаба, требует дисциплины, собранности, деловитости, а не рыданий и «истерик». Тем паче от мужчины и демиурга, от которого зависит весь съемочный процесс, по сложности, как правило, сравнимый с управлением каким-нибудь там ледоколом, что вот-вот столкнется с внушительным айсбергом. При этом, как бы ни было сложно, такая уж это профессия, рыдающий Триер - все равно что рыдающий большевик, то есть зрелище феноменальное, редчайшее, видимо, такое с ним произошло в первый и последний раз. Кто-то, а уж он-то - один из немногих, если не единственный, кто именно сейчас, в наши беспокойные и мелочные времена, ставит перед человечеством, не меньше, краеугольные вопросы бытия, - точно не истерик и плакса. Не маменькин сынок, а мыслитель, поставивший себя на карту интеллектуальной честности и стяжания истины. Да и фильм такого рода, уверена, тоже может встретиться один-единственный раз в жизни: так громко и взахлеб на моей памяти рыдали лишь в финале дзеффирелиевской «Ромео и Джульетты» - но то были все же подростки, а не защищенные спасительной постмодернистской иронией кинокритики.
Между тем ирония, как ни странно, присутствует и здесь: притаившись между главками, на которые Триер разделил свое сказание о любви до гроба, она так и проскальзывает в оглавлении эпизодов, разделивших рассказ о жизни Бесс. Прерывая время от времени житие своей новосвятой, Триер обрамляет его …попсой: титр «Глава первая, свадьба» появляется на фоне застывшей картинки в сопровождении легкой музыки. Главки следуют и дальше: каким бы ни было повествование, на разрыв, что называется, аорты, на последнем дыхании, вплоть до обморока, Триер то и дело беспощадно его останавливает: «Бесс делает то-то и то-то». А вы, мол, отдохните от страстей – вот вам и музычка, попса. Правда, качественная, хотя и сладкоголосая, семидесятых, они же - условное время действия фильма. Таким образом, этим ироническим обрамлением давая нам понять, что все это, по сути, неправда, было-не было, неизвестно, еще одно придуманное «для бедных» житие, хотите верьте, хотите нет, помещаю в рамку, минуточку, сейчас продолжу, опять приоткрою для вас дверь, впущу внутрь.
Кадр из фильма "Рассекая волны"
…Непосвященным, прочитавшим, возможно, начало моей статьи, а фильма не видевшим, поясню: некто Бесс, еще совсем юная и живущая в затерянной горной общине строгих религиозных установок чуть ли не инквизиторского толка, в семидесятые прошлого века, выходит замуж на некого Яна, пришлого для этих суровых мест рабочего нефтяной скважины. Их счастье, как говорится, длится недолго: Ян, спасая друга во время аварии на нефтяной вышке, попадает под чудовищный удар пресса. Полностью парализованный, он просит фанатично преданную ему жену, теперь уже сиделку, а не страстную любовницу, завести отношения с кем угодно, хоть бы и на раз, все равно, пересказывая ему подробности своих похождений. Для Бесс, смысл жизни которой – всепоглощающая, священная, небывалая, какая-то мифологическая, равная любви к самому Богу и даже больше таковой любовь к Яну, столь изуверская епитимья равна поруганию и страшнее мучительной казни, даже смерть предпочтительнее. Поначалу, когда Ян ее попросит об этом, она буквально зверем взвоет, сотрясаясь в рыданиях. Однако, занимаясь омерзительным, как ни для какой другой женщины, ремеслом проститутки, противным ее существу до рвоты (буквально), она постепенно понимает, что таким образом спасает любимого (?!). Эти знаки препинания, что я поставила здесь в скобки, ставили все - и окружающие Бесс, заподозрившие у нее клиническую истерию и решившие было отправить ее в дурдом, и клирики, как-то, причем на страницах уважаемого журнала «Искусства кино» собравшиеся обсудить это безобразие.
Смешно. Завотделом зарубежного кино, продвинутая интеллектуалка, была в отпуске, чем ее коллеги ловко воспользовались, пригласив для «дискуссии», больше напоминающей ревтрибунал, каких-то малоизвестных батюшек. Далеко не элиту религиозной мысли. Поносивших Бесс, а заодно и Триера, так и эдак, воздевая очи горЕ и ломая руки: разве, вопили эти полуграмотные дьячки, обскуранты не хуже тех, что лютуют в фильме, пошла бы жена нашего шахтера, случись что с ним, на панель? То бишь сюжет «Волн» повторился наяву, уже без постмодернистского обрамления, зато по всей строгости ортодоксально праведного гнева (чаще, как водится, притворного). Ни жена шахтера не пошла бы ночной бабочкой прямиком от прокатного стана и после дневной смены, ни Бесс не существовала въяве: искусство, извините за менторский тон, не судебный отчет, а в «Ромео и Джульетте», как говаривал Чехов, можно и не касаться проблемы дезинфекции тюрем.
Кадр из фильма "Рассекая волны"
Чехов, правда, говорил о другом, протестуя против буквального социального месседжа в искусстве, каковой должен, если он все же есть (а у него есть) быть спрятан за живой жизнью, существовать подспудно.
Так и здесь – это, господа, не реализм, не Горький и не Золя, и даже не Чехов, а уж тем более не режиссер Егоров – а конструкт, но такого запредельного уровня переживания, что зрители, вместо того чтобы хорошенько поржать, как на индийских фильмах, рыдают белугой.
Но дело даже не в этом, не в мнении ревнителей чистоты веры по какому бы то ни было поводу – оно, в общем, не релевантно, пусть говорят, Бог бы с ними, хоть с прописной, хоть со строчной. Вопрос в другом - чувства верующих в канон иных интеллигентов-интеллектуалов, тоже, судя по всему, подспудно оскорбившихся (ведь кто-то инициировал эту позорную дискуссию) – и понятно, почему. Как и служители культа в фильме, многие были поражены смелостью Триера, показавшего нам человека, обращающегося к Богу напрямую, без посредства Церкви (Бесс, прямо как Иисус, говорит клирикам, что надо, мол любить человека, а не Слово, пусть и Божье), к тому же вина автора усугублялась тем, что человек этот – всего лишь женщина, то есть та, что сделана из мужского ребра. Та, у кого, как считали в средневековье, и души-то нет. На Соборах этот краеугольный вопрос вроде как даже на голосование ставили, как на съезде народных депутатов - есть ли у нас, женщин, душа или нет, и Фома Аквинский, скажем, был решительно против наличия таковой у слабого пола.
Дальше – больше: Бесс, взявшая на себя смелость услышать Бога, узреть его внутренним зрением, зрачками, повернутыми внутрь, словно Жанна Д’Арк какая-нибудь или сподвижница визионера Майстера Экхарта, сестра Катрей, и не отрицает, что она - из ребра, живя исключительно любовной, телесной страстью к своему новоиспеченному мужу. Что является с ним одним целым, в духовном и, о ужас, плотском смыслах. Еще дальше - еще «страшней», держитесь, вечно оскорбленные: ее любовь и самопожертвование - суть сексуальность, секс; называя главное качество своего возлюбленного, его талант, она так и говорит – он, мол, великий любовник. Не добряк или, скажем, крепкий рачительный хозяин, трудолюбивый как муравей, любящий и заботливый, рукастый и надежный, а именно что – любовник.
Кадр из фильма "Рассекая волны"
То есть Бесс совершает подвиг самопожертвования, отдает самое жизнь (внимание!), ибо получала ни с чем не сравнимое наслаждение, то и дело соединяясь, скажу прямо, в половом акте с любимым. Когда жар соблазна вздымает, как ангел, два крыла, крестообразно. Именно что – крестообразно. Ангел. Не дьявол, заметьте.
И здесь Триер ни в чем себе не отказывает, наглядно демонстрируя, хотя это отнюдь не «порно», этот самый половой акт, откровенный, выражусь парадоксально, до степени высокой чистоты, до сакральности. Да чего там мельчить – Веры. Но при этом показанный без стыдливых эвфемизмов, ясный и недвусмысленный - Ян, извините, лежит на Бесс, - и притом все равно возвышенный, хотя без выгодных ракурсов и фильтров. При этом ни одна актриса, кроме Эмили Уотсон, не согласилась воспроизвести подобное, посчитав для себя сцены такого рода травматичными. Об Уотсон вообще отдельный разговор – без ее, иначе не скажешь, самопожертвования и какого-то пугающего преображения фильм, каким бы ни был великим Триер, не состоялся бы. Она здесь в своем роде – соавтор.
Но самое парадоксальное, о чем еще предстоит подумать теологам разнообразных ответвлений и толкований Библии, ересей и канонических интерпретаций, что через секс или нет, но именно Бесс в данном случае – Богочеловек. Смертью смерть поправший (поправшая, неожиданный «феминитив», что звучит особенно странно, не так ли). И это в нашей-то, все еще, господи прости, мужской культуре.
Кадр из фильма "Рассекая волны"
…Когда фильм только-только появился, вызвав ожесточенные споры, но и восторги тоже, Триера сразу причислили к великим – в лице Дрейера и Бергмана, режиссеров, взобравшихся на такую головокружительную духовную высоту, такую вертикаль, обратив свои взоры вверх, в трансценденцию и метафизис, где нам, простым смертным, и дышать-то трудно. Хоть без альпинистского снаряжения, хоть с ним, уж больно разреженный воздух. Тем не менее Кира Муратова, например, человек необычайного ума, по-женски прозорливого и по-мужски всеобъемлющего, как-то обмолвилась, что в Бергмане ей не хватает «варварства». Не то чтобы он был академичным, но варварства в нем и правда не хватает, как, собственно, и постмодернистской игры со смыслами, он в своем роде – обочина столбовой дороги и кинопроцесса, и общеупотребительных гуманистических идеалов, так сказать, общих мест европейской культуры. Но не потому, что маргинален или не чувствует исторического времени, наоборот: слишком велик, слишком «над». Он у нас один такой. На все человечество. Сравнимый, скажем, с Кафкой, да хоть бы с Толстым – прежде всего уровнем осмысления, хотя кинематограф, в отличие от литературы, - сущий ребенок, по возрасту прежде всего. В появление такого титана и верится-то с трудом, а сам факт его рождения, то, что он жил среди нас, уровень проблем, которые он осваивал, масштаб, само его присутствие в этом мире кажется каким-то невозможным, странным. Так не бывает…
Но ведь и Триера «не бывает» - по глубине мысли, величию замыслов, прячущихся порой за иронией и издевкой, прямым хулиганством, художественным троллингом, эпатажем и пр.
…Мы, может, тогда, 25 лет назад, сразу и не поняли, ЧТО, собственно, он нам «подсунул» - Богочеловека, повторюсь, в обличье истеричной девчонки, для которой между ней и Богом стоит …секс.
Прошу прощения за «кощунство». Ничьи чувства не хотела оскорбить, клянусь. Наоборот.
фото: Shutterstock/FOTODOM; kinopoisk.ru
