Автор: Наталья Пахсарьян
16 сентября 1998 года в Париже состоялась премьера мюзикла «Нотр-Дам де Пари» по роману Виктора Гюго. Влияние этой книги чуть ли не мистическое - когда-то она спасла одноименный Собор. Поможет спасти его и в наши дни - такова ее непреходящая сила.
Пожар для тиражей
…Ко времени выхода «Собора Парижской Богоматери» Виктор Гюго уже был популярным поэтом и признанным главой французского романтизма, победителем «битвы за романтизм» в театре.
Но все же именно этот роман стал его настоящим триумфом. Наконец и во Франции появился первый великий исторический роман - хотя восторженное отношение к нему сохранялось на протяжении всего XIX века, он не был забыт и позже. Его читали во всем мире весь XIX век, да и на протяжении ХХ века - тоже. Читают и сейчас – кстати, и нынешнее печальное событие, пожар в апреле прошлого года, спровоцировал новый интерес к роману, мгновенно ставшему лидером продаж - потребовались даже переиздания, весь тираж ушел мгновенно.
Роман-защита
Что вполне закономерно: ведь это не просто очередной исторический роман, пусть и блестящий, многогранный и полифоничный, но и своего рода защитительная речь, призывающая сохранить древнее архитектурное наследие Франции.
…Гюго всегда интересовался памятниками средневековой французской архитектуры. Еще в 1825-м он опубликовал памфлет «О разрушении памятников во Франции», осуждая варварство, с каким обращались с древними постройками, камни которых растаскивались для новых сооружений.
Поэтому одна из главных задач его романа – как раз защита Нотр-Дам, мимо которого парижане, не испытывая никакой жалости к разрушающемуся шедевру готики, равнодушно шли по своим делам.
Кстати говоря, «готический» в ту пору означало «устаревший», «средневековый», то есть едва ли не уродливый. Великий собор пострадал не только в период Революции 1789 -1794 гг., но и в XVII, а особенно XVIII веках - даже клирики презрительно относились к «варварскому» вкусу прошлого и способствовали уничтожению средневековых мозаик собора, заменив их каменными плитами фигур горгулий.
И хотя литература на исходе века Просвещения уже начала проявлять интерес к «готическим» сюжетам, а писатели увлеченно сочиняли готические романы, это никак, к сожалению, не отражалось на отношении к средневековым постройкам.
Надо сказать, что Гюго в своей борьбе за архитектурное наследие был настойчив и последователен: он переиздал свой памфлет против равнодушия и безжалостности к древним памятникам архитектуры в 1829-м, потом еще раз, с дополнениями, уже под названием «Война разрушителям!», - в 1832-м.
А через три года, в 1835-м, вошел в Комитет по сохранению памятников и работал там тринадцать лет вплоть до 1848-го. Не без его помощи Совет по гражданскому строительству приступит (в 1842-м) к проекту реставрации Нотр-Дам, а реставратор Виолле-ле-Дюк вдохновится ничем иным, как романом Гюго.
Не являясь медиевистом и историком архитектуры, Гюго демонстрирует недюжинную эрудицию в области архитектурных стилей, легко и органично оперирует архитектурными терминами, его описания живописны и одновременно скрупулезно точны.
Используя немногие, но наиболее важные источники - «Мемуары» Филиппа де Коммина (1447 – 1511), «Историю Людовика XI» Пьера Матье (1610), «Историю и изучение древностей города Парижа» Анри Соваля (1724), «Театр парижских древностей» Жака де Брёля (1612) – Гюго так описал не только собор, но и весь Париж XV века, что он воочию, выпукло и достоверно, предстал перед читателем.
Виктор Гюго vs Вальтер Cкотт
Однако значение этого романа не исчерпывается этими обстоятельствами - ко всему прочему, «Собор Парижской Богоматери. 1482» (таков полный заголовок романа) – один из самых новаторских образцов исторической прозы романтизма. Гюго, увлеченный романами Вальтера Скотта, хотел создать французский вариант исторического романа, к тому же сделать его поэтическим и драматическим.
Именно этих качеств, по мнению Гюго, недоставало манере Скотта: молодой французский писатель отозвался на публикацию «Квентина Дорварда» в 1823 г. статьей, в которой, хотя и выразил восторг, но и без претензий не обошелся.
Воспринимая жизнь как драму, в которой сталкиваются и переплетаются добро и зло, прекрасное и уродливое, высокое и низкое, он хотел сочинить не «описательный», а драматический роман, не следуя моде на исторические сочинения и не повторяя открытий Вальтера Скотта. Разумеется, опыт английского романиста был для него важен, как и опыт авторов готических романов, Льюиса и Метьюрина, но все же Гюго упорно идет своим путем.
Вошел в роман как в тюрьму
…На волне популярности исторического романа у издателя Шарля Госслена родилась мысль привлечь к созданию чего-то подобного молодого, но уже популярного поэта, драматурга и прозаика Виктора Гюго.
В ноябре 1828-го Гюго подписывает с Госсленом договор о публикации поэтического сборника «Ориенталии», повести «Последний день приговоренного к смертной казни», новой редакции романа «Бюг Жаргаль» и наконец «Собора Парижской Богоматери», рукопись которого должна быть представлена к 15 апреля 1829 года.
Гюго, однако, не спешил - к работе он приступил далеко не сразу и пропустил все сроки настолько, что не успевал и к апрелю следующего года. Госслен был вынужден предоставить ему отсрочку, заключив новый договор: на сей раз последний срок - декабрь 1830-го.
Однако только в конце июня он наконец обратился в библиотеку за необходимыми ему источниками: поскольку время поджимало, ему понадобилось немалое усилие, чтобы сосредоточиться на сочинении. Как вспоминала его жена:
«Он обзавелся бутылкой чернил и толстой курткой серой шерсти, укутывающей его от шеи до кончиков пальцев, запер на замок одежду, чтобы не делать попыток выйти из дому, и вошел в роман, как в тюрьму».
В итоге книга была готова к 17 января 1831-го, даже чуть раньше вновь назначенной отсрочки, и появилась в книжных лавках уже 16 марта. Госслен, раздраженный «безответственностью» Гюго, не разрешил автору включить в текст три главы, которые превысили бы заданный объем, поэтому полная и окончательная редакция «Собора» была опубликована уже другим издателем, Эженом Рандюэлем, в декабре 1832 года.
Слово, вознесшееся выше Собора
Не успел роман выйти из печати, как на Гюго обрушился оглушительный, невиданный успех.
Им наперебой восхищались и критики, и читатели.
Влиятельная «Газета политических и литературных дебатов» писала о «благородной поэтической фантазии, в которой больше философского смысла, чем мы могли бы вообразить»; поэт Альфонс де Ламартин не находил «ничего, что в наше время можно было бы сравнить с «Собором Парижской Богоматери», назвав Гюго «Шекспиром романа»; историк Жюль Мишле утверждал, что «собор поэзии», созданный Гюго, вознесся даже выше самого описанного им Нотр-Дам; Теофиль Готье и Жерар де Нерваль, сочиняя стихотворения о соборе, посвящали их персонально Виктору Гюго…
Пожалуй, среди французских писателей только Бальзак не увидел достоинств книги, но - как высказался один из критиков - всё потому, что автор «Человеческой комедии» не мог признать гениальности какого бы то ни было романа, если роман написан не им самим.
Церковь, однако, отнеслась к этой книге настороженно: священнослужителям недоставало в нем догматического религиозного духа и в конце концов, уже в 1834-м, «Нотр-Дам» все-таки попал в «Индекс запрещенных книг».
Красота и ужас Средневековья
Собор Парижской Богоматери – центральный образ и главный символ романа, воплощающий красоту и ужас эпохи исхода Средневековья.
Однако же в начале повествования было не здание, а слово, начертанное на одной из стен этого здания:
«Несколько лет тому назад, осматривая Собор Парижской Богоматери или, выражаясь точнее, обследуя его, автор этой книги обнаружил в темном закоулке одной из башен следующее начертанное на стене слово: «Ананке».
Это греческое слово, которое то ли и вправду было вырезано на каменной стене, то ли возникло в авторском воображении, стало толчком для размышлений о том, «чья страждущая душа не пожелала покинуть сей мир без того, чтобы не оставить на челе древней церкви этого стигмата преступлений или несчастья». Безымянная страждущая душа, историю которой Гюго запечатлел в перипетиях фабулы, мало соотносилась с привычными параметрами вальтерскоттовской модели исторического романа, где вымышленный персонаж втягивался в события большой Истории, тесно соприкасаясь с реально существовавшими лицами.
Гюго дерзнул написать не только поэтический исторический роман, но роман об исторической повседневности.
С самого начала он выбирает описание одного дня (6 января 1482 года), «когда не произошло никакого значительного исторического события». Он не только не делает главными персонажами исторические лица, оставив их на периферии сюжета, но выдвигает на первый план вымышленных героев и их частное существование, придуманную историю сложных и глубоко эмоциональных взаимоотношений между архидьяконом, настоятелем собора Клодом Фролло, звонарем собора Квазимодо, поэтом Пьером Гренгуаром, цыганкой Эсмеральдой, капитаном королевских стрелков Фебом де Шатопером и вретишницей Гудулой. При этом выдуманная фабула оказывается насквозь пронизана чувством истории и кажется реальным воссозданием атмосферы Парижа XV столетия.
… Уникальная атмосфера возникает с самого начала, с описания многоголосой и разноголосой толпы, собравшейся на Гревской площади и во Дворце правосудия на празднество шутов. Автор мастерски втягивает читателя в гущу разговоров, воссоздавая речь толпы через смешение латыни и арго, местных наречий и высокопарных «благородных» выражений, предлагает воочию увидеть и услышать пестрое собрание, где уже выделяются будущие главные лица этой истории.
И каждое из них предстает ярко, зрелищно, запоминается навсегда. Один французский педагог даже выразил уверенность, что в мире есть лишь единственный классический роман, персонажей которого - Квазимодо, Эсмеральду и Клода Фролло - помнят все без исключения школьники. Все они неслучайно стали героями легенды, мифа о Соборе. А внешний облик каждого из них – выразительный, конкретный в деталях – соединяется с глубоким символизмом.
Не менее пестрым, пугающе экзотическим и экстравагантным, но в то же время зримо реальным оказывается и Двор чудес – скопище нищих, жуликов и воров, где Пьер Гренгуар стал «мужем» Эсмеральды: при всей кажущейся фантастичности этого места, оно точно запечатлевает уничтоженные лишь в XVIII веке городские трущобы.
Толпа, которую автор описал в массовых сценах романа, - это еще не идеальный «народ», миф о котором стал в конечном счете созданием романтиков, в том числе и самого Гюго - это, как выразился известный ученый Максим Прево, «эмбрион» того народа, который вполне сформируется лишь в эпоху революционных волнений 1848 года.
То и дело вторгаясь в повествование, Гюго усиливает динамику действия и создает связь между прошлым и настоящим: «Если бы нам, живущим в 1830 году, дано было мысленно вмешаться в толпу парижан XV века и, получая со всех сторон пинки, толчки, - прилагая крайние усилия чтобы не упасть, проникнуть вместе с ней в обширную залу Дворца […], то зрелище, представившееся нашим глазам, не лишено было бы занимательности и очарования; нас окружили бы вещи столь старинные, что для нас они были бы полны новизны».
Однако связь с настоящим носит не только антикварный характер. Гюго, описывая средневековый театр, размышляет над проблемами театра его эпохи; описывая средневековые судилища, он озабочен пороками правосудия его времени – ведь Гюго был одним из самых последовательных и страстных противников смертной казни; затрагивая политические проблемы средневековой монархии, думает о роли современной ему монархической власти.
Гимн свободе
По верному наблюдению одного из исследователей романа, в сердцевину своего сюжета Гюго ставит принцип свободы, и свобода архитектуры оказывается связанной со свободой прессы, свободой политических взглядов, свободой эстетических вкусов. Выделив в начале повествования фигуру Пьера Гренгуара, незадачливого автора так и не сыгранной мистерии, он не только создает своего рода архетип «бедного поэта» средневекового времени (подобного Рютбёфу или Вийону), но пробуждает в читателях ассоциации с романтическими поэтами его эпохи - неприкаянными, страдающими, порой гонимыми.
Персонажи романа созданы из контрастов, но оказываются неразложимы на простые противоположности, каждый герой – сложная натура, его символичность многослойна.
Но, конечно, главный герой романа – собор, он не только основное пространство действия, с ним так или иначе связаны все основные персонажи: для Квазимодо он – убежище, для Клода Фролло – место культа и пространство, где он чувствует себя господином, для Эсмеральды – место защиты и т.д.
И тот же собор – средоточие рока, Ананке…
Правда, с драматической, порой трагической сутью их взаимоотношений соседствует и ироническая интонация, сочувствие повествователя смешивается с насмешливостью, возвышенный пафос – с гротеском. Конечно, иные персонажи вызывают больше сочувствия, иные описаны саркастично (скажем, Феб де Шатопер, о судьбе которого в конце романа Гюго сообщает следующее: «Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился»), - но здесь важна интонация, гибкая, разнообразная и живая.
Книга убьет архитектуру
Отсюда и разнообразие определений жанра этой книги - его называют то историческим, то готическим, то философским, то романом-эпопеей, то романом-драмой.
Гюго смело смешивает жанры, контаминирует драму и эпопею, мистерию и моралите, трагедию и комедию. Кроме того, он пишет роман-размышление о судьбе искусства, о прогрессе и фатуме Истории.
В главе «Это убьет то» есть мрачное пророчество Клода Фролло, в уста которого Гюго вложил свои опасения, что Книга убьет Здание – то есть Слово, Текст одержат верх над архитектурой как хранилищем знаний. На такие размышления Гюго подтолкнуло реальная тенденция времен открытия книгопечатания - о верховенстве Книги над архитектурой. Ибо собор – то самое место, где все представления о мире по определению запечатлеваются в готической архитектуре, как сокровенное, трансцендентное знание.
Именно поэтому некоторые ученые-филологи полагают, что здесь проявился исторический пессимизм Виктора Гюго. Но ни логика развития сюжета, в котором основные герои погибают, а Нотр-Дам остается и даже хранит следы их былой жизни, ни фактический результат влияния книги на судьбу средневекового памятника не подтверждают этого вывода.
Парадоксальным образом роман Гюго не только не убил старинный собор, а возродил его к жизни, более того – словно повторил структуру собора, подражая готической архитектуре с ее многочисленными деталями и сложными витиеватыми конструкциями.
Не только не уничтожив, но пробудив желание сохранить настоящий каменный собор, - словесный «собор», сочиненный Гюго, стал мультимедийным феноменом задолго до возникновения мультимедийности: уже в 1831-м, вслед за иллюстрированными книгами в продаже появились платья фасона «Эсмеральда», затем последовали эстампы, картины, скульптуры, выпускались часы и чернильницы, названные в часть героев Собора, ставились пьесы, оперы, балеты на сюжет романа, а в ХХ веке к ним прибавились немые, а затем и звуковые фильмы, мультфильмы, комиксы, музыкальные комедии и мюзиклы.
В общем, популярность этой книги не только не исчезает со временем, но наоборот растет, демонстрируя читателям и зрителям неисчерпаемость и жизненность подлинной классики. Однажды этот роман спас Собор Парижской Богоматери.
Поможет спасти его и в наши дни.
фото: Катерина Слипченко
