Афинская школа

Беседовала Алиса Федорова

Глеб Смирнов — искусствовед-диагност широкого профиля. Под наблюдением его проходит итальянский гуманизм (обследован в томе о Палладио, ключевом архитекторе Ренессанса), им проведён психоанализ городов, в частности, Венеции («Метафизика Венеции», 2017), последнее время он курирует современность. О результатах его анализа и назначенного им курса с автором книги "Артодоксия" беседует доктор Алиса Фёдорова

Здравствуйте, дорогой Глеб! Я сейчас держу в руках вашу недавнюю книгу – «Артодоксию». То, как она оформлена — в золоте, без указания автора на обложке, название посередине… все это отсылает к Библии, по крайней мере к её классическому оформлению. Скажите, так и было задумано? А откуда родилось такое диковинное слово?

— От вас ничто не укроется! Верно замечено, любезная Алиса, именно на это я хотел намекнуть, придумывая обложку. Единственно, чтобы избежать обвинений в плагиате, я изменил цветовую гамму (на Библиях обычно чёрная обложка и золотые буквы посерёдке; здесь наоборот). Но что делать? Поскольку в этой книжке прописана некая платформа бытия, поневоле отсылаешь себя к известным прецедентам, которые тоже про бытие. Получилось слегка многозначительно, и может вызвать у людей растерянность при первом взгляде. Что за анонимный опус? Надеюсь, что это возбудит в ком-нибудь желание заглянуть внутрь, чтобы разобраться.

А само слово появилось по аналогии с ортодоксией, как вы понимаете. Я заменил одну букву. Взяв пример с Хлебникова. Помните у него —

…Это шествуют Творяне, заменивши Д на Т…

Сакраментальные слова! Вот и я заменил О на А.

В логотипе-символе Артодоксии, который я нарисовал, А соединяется с Омегой. Можем назвать его амегой.

Речь внутри у вас, действительно, о новой религиозной эре. Что это за новая религия на дворе? И как она соотносится со старой? Они как-то уживаются друг с другом, или вы претендуете (ни много, ни мало) на замену устаревших — новой? Революция? Считаете ли вы себя революционером? Ведь создать новую религию – не хухры-мухры… Могут и противники найтись где-нибудь в Ватикане, например…

— Революционер, конечно, красивое слово. Но в вожди революционного движения я не гожусь, — слишком плох в конспирации. Есть подозрение, что я даже в меньшей мере его участник, чем многие из тех, кто в наши дни пишет прекрасную книгу, музыку, снимает кино или ставит спектакль. Они хотя порой и не подозревают о своей матёрой артодоксальности, тем не менее гораздо больше моего во главе движения. Я же, скажем так, тягловая лошадь революции.

Духовная эволюция, которую я назвал артодоксией (можно было и «культурославием») произошла задолго до того, как книжка увидела свет. Хотим мы того или нет, но по факту мы живём в постхристианском обществе. Ценности цивилизованного человека сильно изменились за последние два века, причём я вижу эту эволюцию в положительном свете. Мне кажется отрадным сдвигом уклон человечества в сторону секулярных ценностей, когда на место требников пришли учебники, вместо клириков — лирики (то есть когда вместо священнослужителей — служители муз), вместо молебнов о здравии — вакцины, вместо культа — культура, вместо догматов — дискурс, то есть разговор, оперирующий здравым смыслом и доказуемыми понятиями.

Так что эта книга давно витала в воздухе (и оттого, быть может, была так тепло принята). Кто-то просто должен был во всеуслышанье анонсировать новую эпоху и дать ей подходящее имя. Но надо urbi et orbi сугубо ещё раз подчеркнуть, что основной посыл этой книги — не моих рук (ни ума) дело — я просто взял и встряхнул, обобщил и по-новому отформатировал одну древнюю, но стойкую блажь европейской мысли. Я лишь собрал вершки и корешки этой старинной и почтенной идеи бессмертия в культуре, да высадил рассаду по-новому. Разбил, так сказать, итальянский парк: милости просим на променад, отдыхайте на здоровье.

Наивно было бы претендовать на роль первопроходца всей этой истории. Артодоксия, если копнуть, существует очень давно, вероятно ещё с пещерных времён. Что такое наскальные фрески? Человек есть существо мечтающее, и выдумывает себе разные желаемые образы, например, бизона ему подавай. И это закрепляет в картинке. И в итоге получает бизона, кстати. Были и такие, которые очень хотели для себя Елисейских полей: кто интенсивно вожделел загробной встречи всех весёлых собратьев-поэтов, где перепалка кумиров между собой, святое собеседование высоких умов, кто хотел вечно новых знакомств и узнаваний, неограниченной во времени любознательности. И такую закрепили картинку. Одной из которых является «Афинская школа» Рафаэля: это не что иное, как вестибюль Элизиума.

Кто только не лелеял эту веру! Первыми запустили мысль о бессмертии через искусство греки с римлянами, Вергилий например. И пошло-поехало, — кого ни возьми, у любого найдёшь очередной «я памятник себе воздвиг нерукотворный». И мы видим, что это не утопия, они действительно бессмертны: жили вон сколько столетий тому назад, а — памятны, живо собеседуют с нами, нерукотворно касаются сердца. «В жилищах душ людских он приобрёл свой прочный угол», как сказал один поэт о Шекспире.

Так что я, по большому счёту, лишь «чужих причуд истолкователь». Апостол или апологет, если угодно, но вряд ли Моисей.

…А настоящим революционером был Данте, когда поместил в сочинённый им рай — еретика Иоахима Флорского. Еретик в раю!?! Этим он дал отмашку мысли, что именно еретики являются катализаторами духовного процесса (и прогресса). Эту мысль нельзя не уважать. Христос для своих соплеменников две тысячи лет тому назад был еретик и «кощунник». За это его и казнили. Никогда не лишне об этом напомнить.

Христос ознаменовал переход от эры Отца (прежний «ветхий» завет) к эре Сына (новый завет). Когда-то должна появиться эпоха Духа святого, причём по их же логике, поскольку Бога они видят в трёх лицах. На новом этапе Его пристанищем будет не синагога и не церковь с мечетью, Его пристанищем будет культура, как резервуар и хранилище Духа, — всегда спорного, теребящего, еретического. «Культура стала Церковью», — радовался Мандельштам уже ровно век тому назад. И с тех пор его правота только окрепла.

А к вашему вопросу о том, как она «соотносится со старой религией», артодоксия родилась из этой иудеохристианской парадигмы, в результате скрещивания её с парадигмой античной. Такая вот алхимия. И тут они дружат.

Я несказанно рад, если удалось немного продвинуть дело мировой революции своим самозабвенным служением этой теме на протяжении последних тридцати лет. А противники, вы спрашивали? Когда суёшься в такие темы, рано или поздно их надо ожидать. Вокруг нас тьма охотников объяснить тебе, что такое Бог и истинная вера. Так что не исключаю, что некоторый сыр-бор может и разгореться вокруг этой, как вы метко выразились, хухры-мухры.

Вы считаете, возможен конструктивный и плодотворный разговор с представителями религиозных конфессий, уже сложившихся «организованных духовностей»?

— Богословие (то, как люди себе представляют Бога) — вещь самая бездоказательная, и смешно видеть, как много вокруг особ, говорящих от лица Бога, да ещё в тоне, не терпящем возражений. Всё, что касается Бога — чистая игра ума, абсолютно голословные построения: одни верят так, другие сяк. Зато сразу видно, кто на что способен… Я б выдавал премию тем, кто выдумает насчёт Бога что-нибудь наиболее оригинальное, незаезженное, остроумное. Бог — это всего-навсего проверка человека на способность к абстрактной мысли, примерно как математика. Горько видеть, как люди ерепенятся, брызжат ядовитой слюной и срываются с цепи, если кто Бога понимает не по-ихнему, очень обижаются и мутузят друг друга на чём свет стоит. Каждый осатанело убеждён, что его картина Бога и его теология — единственно правильная. Это многотысячелетняя беда человечества. Печальный антропологический феномен, достойный внимательного изучения. И, по возможности, лечения. Для профилактики хорошо действует, например, чтение поэмы Лукреция «О природе вещей», песни III и V.

Вы не думаете, что в религиозных делах, затрагивающих сферу предельно сказочно-метафизическую (таких как существование Мира Иного и фигура Бога), более благородно полагаться на свою собственную изобретательность, нежели следовать чьим-то чужим фантазиям и мифам? Хотя бы в сказке не будем следовать стадному инстинкту!

Так что конечно интересно, что скажут главы разных мировых религий или главы их офисов по работе с общественностью в адрес этой вещички. Они в любом случае должны как-то соотноситься со светской культурой, выстраивать с ней диалог, причём уже не в приказном тоне, поскольку у всех этих мировых религий уже давно нет монополии на культуру и нет контроля над ней, как бывало в оны годы. Так что нынешние ортодоксии должны, так или иначе, дать ответ на артодоксальный вызов.

Чёрное на золотом… Символично! Хочется предостерегающе поднять палец и глубокомысленно заметить: у вас, артодоксов, нет ли опасений, что «чёрное» со временем поглотит «золотое»? Что и вашу «библию для художников» постигнет та же печальная историческая участь, что и Библию, и она тоже станет пособием для гонений, новых инквизиций и костров?

— Великолепно поставлен вопрос! Но послушайте ответ. Все авраамические религии имеют один-единственный непререкаемый священный текст, у одних это Священное писание в разных редакциях, у других — Коран. Противоречить ему нельзя. Отклонение от этого текста, шаг вправо, шаг влево, сомнения в его адрес — ересь, и карается, причём сразу от имени Бога. Авраамические религии по своей сути и строению монопольны и тоталитарны, живут по директивам своего священного Писания, даже когда те расходятся со здравым смыслом.

Вот тут — принципиальное отличие артодоксии от ортодоксий. У неё нет и не может быть единого священного писания. Почтительного поклонения удостаивается от нас каждая оригинальная книга, где веет дух, блистает остроумие и звучит музыка. Моя книжка — ни в малейшей мере не «писание».  Она скорее инструкция к наслаждению. Она дружит с логикой и со здравым смыслом. И в ней нет ничего непререкаемого, Боже упаси.

Вы пишете про эпоху Святого Духа. Она уже наступила? И что она принесет человечеству?

— Уже наступила. Да, строго говоря, никогда и не прекращалась. Только раньше ей приходилось пробиваться сквозь плиты, как вы удачно выразились выше, организованных духовностей в виде ортодоксий, как и сейчас — сквозь попсу масскультуры и сквозь функционеров от искусства. Наступление этой эпохи сказывается в том, что всё больше людей осознаёт: общечеловеческая культура есть ласковый клей для раздробленного человечества. Религии враждуют и дробят, культура — соединяет и мирит, если она культура.

Что делает человека художником?

— В данный момент мне кажется, человека делает художником святая раздражительность. Есть много людей, которых всё устраивает как есть, сойдёт и так. А встречаются люди ко всему на свете небезразличные, это есть прототип художника. Небезразличные люди, раздражённые от несовершенств, всегда доставляют много хлопот. Зато когда им удаётся себя хорошо канализировать, нередко получается искусство. 

Мой герой — перфекционист. Человек, который живёт нерасслабленно. Такие люди, когда что-то говорят, то умудряются сказать с искоркой, или долго мямлят, силясь выудить правильное слово, — мучительные ребята. Но имеющие такую привычку к напряжению мозговой массы, в процессе многих попыток иногда выходят на уровень, приемлемый для них самих. Потом, когда напряжение естества входит в привычку, получается проще. Посеешь привычку, пожнёшь натуру.

Если быть корректным, то название истинных художников надо присваивать именно таким особам, какой бы профессией они ни промышляли на жизненном поприще. Что потом они по жизни делают, к чему приложатся — не столь важно.

Если представить Артодоксию как новую религию, что в ней – рай? А что - ад? Что грех? А что – добродетель?

— Коли взялся играть в игру сравнений, тогда изволь уж все параллели провести! Не проблема. В том-то и дело, что этих параллелей хоть отбавляй, ввиду того, что религия и «артодоксия» — односущностные феномены.

Поскольку дух нырнул в артосферу, то новое обстояние дел в нашей епархии искусств имеет много общего с прежним, знакомым религиозным механизмом. Человеку никуда не деться от общечеловеческих мечтаний о рае для добродетельных, и смрадного ада — для злостных грешников, вечно торжествующих на Земле. Вот люди и качают права: людьми движет императив справедливости, когда душа их требует загробного рая для праведников, которым при жизни не выпало никакой награды за святость, подвижничество и страдания. Это обычное чаяние справедливости в человеке. Вот, собственно, что такое рай и ад во всех религиях. «Рай» и «ад» — это проекции того, как мы воображаем себе воздаяние. А разговор здесь, если по сути, о грехе и добродетели.

Рай в прекрасной нашей артодоксии – это, как уже упоминалось, давно известная с греческих времен (откуда вся эта история вообще начинается) грёза о Елисейских полях. Месте, где наслаждаются заслуженным бессмертием все те, кто просиял в Логосе, кто состоял с ним в пожизненном интенсивном диалоге и в службе ему. Эти люди (понятное дело, их души) продолжают в той же манере существовать и дальше. Как ты свою душу сделал, так она и полетит.

Какой элитарный рай!..

— Всякий рай элитарен, избирателен и далеко не для всех. Критерий избирательности данного рая – принадлежность к цеху художников. Художников в самом широком смысле этого слова, повторюсь. В последнюю очередь художник тот, кто что-то малюет на холстах. Это прежде всего — люди живущие красиво (в хорошем смысле этого двусмысленного выражения). Высшая степень художественности в человеке – это этическая красота, где объединяется эстетика и этика. Именно этическая красота (отличная от «святости», в которой наиболее похвальна готовность беспрекословно идти под флагом «Бога»). Таковы самые высокие художники в истории человечества.

Непосредственное отношение к культуре имеет культура поведения, отношений. Так же как нравственная красота имеет непосредственное отношение к красоте, а красота — понятие из сферы эстетики. Если человек ведёт себя красиво – то значит, что он и есть художник. В самом благородном смысле слова. А художники в узком смысле — это просто применение специфических умений и мастерства. Разве что к этому гений примешается… Тогда да, тоже дар свыше, некий эквивалент святости у страстотерпцев.

Описав этих людей, я задним числом осветил, за какие добродетели попадаешь в рай. Да, чуть не забыл: его по праву заслуживают те, кому свойственно наслаждение любопытством. Потому что к таким людям жизнь всегда несправедливо коротка.

А вот картина ада нас даже не сильно интересует. Потому что это – добровольная участь всех остальных. Пусть они там сами в своих «адах» и пребывают, каждый в своём, по вкусу. Как в том анекдоте: в какой ад поверишь, в такой и ступай. В этом есть резон и справедливость: во что веришь, чему всю жизнь служишь, под чьим обаянием душа твоя жила — туда, она, собственно, автоматически и устремляется: so fahret hin! — как говаривал Гёте, скатертью дорога. Что избрал, то и заслужил. В свою родную стихию, в тобой же созданный мир интересов. Которые, на мой взгляд, являются все довольно-таки адскими у людей. Но если им он представляется раем, их вечный футбол и шоппинг, то вольному — воля: получай. Не рай, как некоторые думают, а ад — скушен.

Каверзный вопрос, даётся ли бессмертие души только людям искусства, или есть какая-то лазейка и надежда заполучить сей дар для тех, кто, грубо говоря, не умеет ни петь, ни рисовать?

— Не нарадуюсь на ваши вопросы, они все очень в точку. О том что вы спрашиваете, есть в книжке одна очень плотная сноска (а сноски-комментарии в «Артодоксии» играют далеко не вторичную роль, в них как раз самое интересное, и их можно щёлкать отдельно), в которой развит тезис, что культурный процесс не может существовать, понятно, без рецепции, без восприятия твоих вещей другими людьми, это взаимообразное действие. Те, кто играет в эту игру с нами, кто знает вкус слова, суть необходимый элемент для этой игры. Это наши соигральщики, коллеги по цеху. Читатель, если он проникается сущностью и поэзией произведения, сам становится художником. Людей, которые умеют сотворчествовать при прослушивании, прочитывании, просматривании (или лучше расслушивании, считывании, высматривании) — таких людей среди нас раз два и обчёлся. По-настоящему потреблять не менее трудно и радостно, чем порождать.

Хороший читатель гораздо более редок, чем хороший писатель. Особенно учитывая, что большинство из них любят не искусство, а себя в нём (пользуясь колким словом Станиславского). Такие редкие читатели суть те бессмертные души, которым доступно и желанно играть в эти кастальские игры (отсылка к роману Германа Гессе "Игра в бисер" - прим. ред). По этой причине они бессмертны тоже, за свой труд. Все остальные игры совсем не стоят нашего внимания. Не обязательно уметь петь, но научиться слушать музыку, радуясь находкам композитора или тембру тенора — это уже петь. Это разве труд, скажут, жить среди красивой музыки и весёлых книг? Он и труд и не труд одновременно, главное другое — тут мы квиты, друг друга стоим, художники оттуда и художники отсюда.

Каким вы видите своего читателя? Артодоксия – она для кого?

— Тут у меня ответ готов. Прежде всего для тех самых, о которых говорят: «в семье не без урода», «как будто с луны свалился». А такие в мире не переводятся. Рождаются по миру, в небольшом проценте по сравнению с остальными, такие детишки, которые не разделяет со своими ровесниками их дворовые игры в щелбаны, а предпочитают забавы позаковыристее и поинтереснее: скомпоновать музыку, чтоб всё работало, поставить ко дню рождения любимой тётушки театральный спектакль, сочинить стишок, причём не какой-нибудь, а сонет, посложнее чтоб. Как правило, жизнь готовит им много расстройств (как, впрочем, и ликований).

Артодоксия — это им в утешение. Маленький манифест для всех разрозненных, неприкаянных и потерянных отщепенцев, которых угораздило родиться художниками по жизни. Да и остальным из сочувствующих радостная весть — господа, имеется альтернатива.

Пушкин как-то написал:

Издрeвле сладостный союз

Поэтов меж собой связует:

Они жрецы единых муз,

Единый пламень их волнует…

Для укрепления этой связи между вековыми единомышленниками и была написана, думаю, эта книжка. И ещё я точно знаю, для кого она не предназначена. Лучше бы не попадалась она на глаза определённому сорту людей, умудряющихся из всего сделать систему, бюрократических по своей интимной сущности. Без самоиронии. Молюсь: уберегите её, небеса, держите подальше от них!

Артодоксия. Как бы вы могли сжато в нескольких словах охарактеризовать, что это такое?

— Сжато получилось в триста страниц, попробуем сейчас в трёх словах. Казалось бы: новая мировая религия, по всем приметам. Да новая ли? Она, мы знаем — давно наличествующее положение дел, которое просто кому-то надо было проговорить, озвучить, анонсировать.

А положение дел такое. Вернёмся к панораме. Мы живём в момент (он длится уже как минимум пару столетий) кризиса традиционных религий. Он наблюдается и в России, как это ни противоречит кажимости, и тем более в Европе. В лучшем случае отпочковываются от христианства секты, всё это кратковременно множится на волне очередной нетривиальной богословской догадки, но и это — отщепления от давно сухого полена. А вот где происходит в наше время настоящее богословие — это хороший вопрос. А оно всегда происходит, это такая неумирающая константа человеческая, желание заниматься богопознанием.

Теперь происходит оно на территории светской культуры. На карте метафизической географии Европы произошёл заметный любому вдумчивому наблюдателю тектонический религиозный сдвиг. Его пора как-то осмыслить. Понять, в каком виде и в каких терминах и формах происходит нынче современное богопознание в светской культуре. Это важно также, чтобы ориентироваться в необъятном массиве современного арт-производства, чтобы хоть как-то отличать искусство действительно актуальное от — так, актуальничающего. Обычно, это последнее вылазит за счёт «затронутых социальных проблем» (так в своё время при соцреализме искусства бросали на проблемы тракторостроения), или всяких мелких самокопаний, про травмированное детство что-нибудь и прочий «душевный насморк».

Поскольку Бог — это Логос (понятый как творческий потенциал, и тут не возразишь), то свежее богопознание происходит, когда работаешь с языком. Как пример такой работы, см. проект «Restart» 

Художник — это человек, который занимается проблемами языка, он спасает язык от простоя, актуализируя его. Но этим же озабочен и богослов, знающий что в начале было Слово и слово было Бог.

Короче, «Артодоксия» — это заявка на современное богословие. Amen.

Кого бы вы могли назвать своими соавторами?

— Наверное, потому-то на обложке и нет имени автора, что слишком много у меня соавторов. Все упомянутые в ней коллеги, а их там много — действующие лица этой истории, и соавторы интриги. И многие другие, всех было не вместить. В том-то и дело, что Артодоксия —  в известном смысле коллективный труд.

Соавторы… Например, смотришь на картину Понтормо или Беккафуми, и явственно слышишь, как они тебе нашёптывают: правильно всё делаешь, нашим путём идёшь.

В соавторах у меня решительно все, даже те, кого я ещё не знаю. Начиная с того юного кроманьонца, который впервые испытал радость незаинтересованного вранья и желанье напугать. «Вы знаете, как началась поэзия? — спрашивает Набоков. — Мне всегда кажется, что она началась, когда пещерный мальчик бежал к себе в пещеру, сквозь высокую траву, крича на бегу: “Волк, волк”, а никакого волка не было. Его бабуинообразные родители, большие ревнители правды, выпороли его, без сомнения, но поэзия родилась».

Помедитирую над этим вопросом о соавторах; думаю, с течением времени их будет только прибавляться. У всех есть какие-то ориентиры, которых вызываешь себе в судьи. На меня многие строго смотрят сверху. В частности, это Борхес и Шпенглер (как мастера культурологической прозы и первопроходцы «паранаучной» литературы), конечно Набоков (предельное внимание к слову и к времени), Рабле (страсть к каталогизированию и иронический задор), Расселл (ответственная философия и отношение к религиям), Гофман (детский энтузиазм в служении искусствам), и конечно всегда Пушкин (не терять чувства меры), плюс мой университетский учитель Алленов, передавший мне навыки науки «сопрягать далековатые понятия».

Есть и немало других знакомцев среди мраморных лбов прошлого, повергающих меня в священный трепет. Трепет этот задаёт правильный, полезный камертон.

Есть ли у вас идея распространять Артодоксию, используя иные средства массовой информации? Ютуб, например… может быть какой-то мерч выпустить? Как далеко идут ваши амбиции в этом смысле?

— Артодоксия как книжка — это только маленький первый шаг, что-то вроде манифеста. Дальше должно начаться самое интересное: полемика и дискуссия, оживление умов. Под эту дискуссию и связанный с ней образовательный проект я был бы не прочь создать некую постоянную платформу.

Далее, спланирована мной и прописана огромная выставка о Елисейских полях. Готовлю и некое театральное действо-мистерию, оно задумано для одной венецианской пустующей церкви. Предстоит также сделать видеокнигу в авторском чтении, такой «интеллектуальный сериал». Его расположу, наверное, на Ютубе.

Наконец, ознакомление с книжкой, крепко надеюсь, благотворно повлияет на оздоровление артсцены и приподнятие планки её идеалов и её воззрений на своё ремесло. Это к разговору об амбициях. (Шутинг.)

Как и когда была задумана «Артодоксия»? Я слышала, что это – часть другого вашего большого исследования — об Элизиуме. Как оно переродилось в «Артодоксию»?

—  Правда интересно? Могу рассказать, мне приятно вспомнить. Давным-давно, в качестве совсем молодого человека, я прогуливался по безлюдному парку Архангельского. Как меня туда занесло, не припомню, кажется пребывал в сильной сердечной тоске, по молодому делу. И вдруг ни с того ни с сего мне вдруг зашелестел в уши стих «душа моя — Элизиум теней, что общего меж миром и тобою?»… Откуда взялась эта строчка? Совершенно не знаю, чего она мне залетела, от шелеста листьев под ногами, видать. Я даже толком не помнил, кто её автор, так, подхватил где-то! Было, как будто какой-то дух святой заронил мне в мозжечок, пролётом, искру. И с тех пор этот Элизиум не стал давать мне покоя. Ни на день, так или иначе. Так и живу с тех пор под этой строчкой Тютчева, работаю на неё.

Я решил разобраться и стал писать трактат «Элизиум теней». Начал я его тогда же в девяносто первом (или 1992?) году, осенью. Тогда книга была рукописной, в одном экземпляре. Я выводил её строки каллиграфическими буковками (по старой орѲографiи) на желтоватой плотной бумаге, в которую в советское время заворачивали в магазинах мясо, мне фактура очень нравилась.

Я просил знакомых художников сделать там виньетки в концовках глав; прямо на этом манускрипте виньетку набросал Тишков, потом Литичевский, Овчинников уже в Париже (я всегда возил её с собой, куда бы меня ни носило). Сергей Бархин подарил мне для неё своего человечка с пером, в шляпе и ботфортах, которого я так люблю…

Я переплёл странички в какой-то холст, не использованный для картины, набросал автопортрет на форзаце, в виде эдакого юного восторженного гуманиста с указующим перстом и надписью «GLEBUS» внизу (кажется эта книжка даже сохранилась где-то), и пустился в своё плавание, как некогда аргонавты за золотым руном. И понеслось! Я колесил с ней, как с неким амулетом, по Европе, добрался до возлюбленного Рима. После пяти лет философских штудий у римских иезуитов я взял именно эту тему в качестве дипломной: что такое рай для людей, творящих культуру, каков он, рай гуманистов? История понятия «Элизиум» сквозь века, Begriffsgeschichte. И даже защитился по ней.

Изначально это был просто сбор всей информации на тему бессмертия через искусство в умах европейских мыслителей. Пришлось более-менее просеять необъятную европейскую литературу на этот предмет (насколько это по силам одному человеку). Конечно, мной обработана едва ли сотая доля того, что имеется в европейских сокровищницах на тему Елисейских полей, но овчинка выделки стоила…

Иезуиты, вместо того, чтобы осыпать меня укоризнами (я бы их понял), почему-то оценили работу на отлично и даже нахлобучили на меня шапочку магистра. Но серьёзные копания над этим материалом началась уже после университета. Куда бы я ни приезжал, я выискивал в музеях, концертах или библиотеках новинки (картины и фрески, стихи и трактаты, музыкальные дорожки), обогащавшие блаженную перспективу Элизиума. Я решил удалиться в Венецию и притаился в ней: здесь хорошо работается и мало что отвлекает. Материала в итоге накопилось так много во все стороны, что надо было выстроить из него какую-то стройную картину. Вроде, выстроил. Но время той книги ещё не пришло, она огромная и кропотливая.

Зато пришло время золотистой книжки, где распутаны наиболее острые проблемы, связанные с эллинско-гуманистической картиной рая и той метарелигией, которая из неё вытекает.

Считаете ли вы «Артодоксию» — законченной?

— Нет, что вы. Это только начало большой работы, которую дальше буду вести в основном уже не я. «Артодоксия» задумана как площадка для неких идейных трансляций, созвучных новому уровню осознания задач в искусстве. Книжкой заложен лишь первый камень в угол новой Афинской школы двадцать первого века.

Новый рай, созданный под эту религию – как он выглядит?

— Я боялся, вы спросите, а как выглядит в этой религии Новый год, как его справляют. Тоже хороший был бы вопрос. Уж точно не корпоративами, хотя…

Со всеми подробностями, как он конкретно выглядит, рай Елисейских полей панорамно дан в финале моей книжки «Метафизика Венеции». Там запечатлена широкоформатная картина увеселений и времяпрепровождений бессмертных в их Элизиуме; есть сведения о его географических особенностях, погодных условиях, устоях и нравах.

И многие, многие там были замечены, из наших любимцев!

фото: Константин Рубахин; TOPFOTO/FOTODOM; FINE ART IMAGES/FOTODOM; личный архив Глеба Смирнова

Скачать: «Метафизику Венеции» и «Артодоксию»