Семен Фурман – один из самых ярких современных актеров, умеющий в комическом увидеть трагическое, и наоборот. Парадоксалист и интеллектуал, остроумец с мгновенной реакцией.
Живу в глухой деревне
Начну с того, что вы очень запоминающийся актер… Я вас даже в рекламе помню. Вы, кроме всего прочего, стэндапом не занимаетесь?
- Я? Я нигде не работаю и живу в городе, где ровным счетом ничего не происходит. Какой еще стэндап? Вы разговариваете с человеком, который живет в глухой деревне.
Питер - глухая деревня?!
- Представьте себе. Я здесь ничего такого не делаю, сижу дома и раз в месяц езжу в Новосибирск, в театр «Красный факел».
Ну вот видите – ездите же в Новосибирск, причем играть Тевье в «Поминальной молитве»? Известно, что этот спектакль в «Ленкоме» был хитом, и Леонов, все это отмечают, играл как бы поверх еврейского колорита. Его интерпретация на вас не давила?
- Я не очень понимаю, что такое «интерпретация Леонова». Горина, может, раз это его инсценировка? Я очень боялся смотреть запись спектакля с Леоновым – опасался, что это будет на меня давить. И специально долгое время не смотрел…
Посмотрели, когда уже свою роль поняли?
- Ну да, когда начал играть спектакль, через несколько месяцев…
И?
- Посмотрел и успокоился - ничего общего с Леоновым. Не то чтобы он играл хуже или лучше, в этом случае хуже или лучше не бывает, не те категории, просто мы с ним разные абсолютно.
В чем, интересно, основное отличие?
- Мне, атеисту, тяжело играть верующего человека. Вообще то, что от меня далеко, мне играть сложно, ибо я должен из любой роли достать что-то - что во мне есть... А религиозного чувства у меня нет. И никогда не было. Мой Тевье находится в постоянном споре с Богом и, мне кажется, уже идет к отрицанию его… Это ведь и в материале есть - когда он в конце замолкает и больше не хочет разговаривать с Богом, который его всего лишил.
Интересная интерпретация…
- Ну вот мой Тевье – такой. Хотя Шолом-Алейхем был, разумеется, человеком глубоко верующим и ничего похожего у него быть не могло… А уж каков был Горин, не знаю – он ведь писал свою пьесу как раз в то время, когда СССР начал рушиться, и то, что было запрещено советской властью, стало вдруг разрешено, и все срочно стали верующими. В СССР я верующих не встречал, ни одного такого не помню… Но зато в перестройку все вдруг поверили. И теперь я уже не встречаю неверующих.
Ха-ха.
…Что с людьми происходит? Вообще человеческие проявления - это и есть самое интересное в искусстве. Всё остальное - как падают машины с обрывов в американском кино, неинтересно. А вот человеческие проявления - это да. А с нашими истово верующими, которые вдруг поверили, ни с того ни с сего, у меня даже были неприятности.
Да что вы?
- Иногда интервью со мной не публиковали, потому что я говорил, что атеист. Раньше не брали на работу, заметив в церкви, а уж о том, чтобы признаться в этом, и речи не было, а сейчас всё наоборот - мне один начальник сказал, что не пускает на работу своих подчиненных без крестика на груди. С другой стороны, не будь у Шолом-Алейхема, да и вообще у евреев, веры, не будь они глубоко верующими, они могли бы и не сохраниться. Только вера и помогла – еще и рожали ведь много, религия запрещает предохраняться… Много нюансов, в общем…
Стало быть, вы играете богоборца? Это интересно, о такой концепции я не слышала.
- Это пусть критики решают, что мы там играем. Это дело не мое. Леонов мне очень нравится, но он другой, и постановка Ленкома – другая. Отличается от того спектакля, в котором я играю. На мой взгляд, религиозная составляющая у Захарова с Гориным - своего рода все же конъюнктура того времени.
Не знал, что я еврей
Что у вас с национальной самоидентификацией?
- Тоже не очень понимаю, что это значит, и в детстве никогда не понимал. Впервые узнал, что я еврей, когда меня назвали жидовской мордой. До этого и знать не знал.
Не знаю, смеяться в этом месте или плакать…
- Лучше смейтесь. Хотя я не сказал ничего смешного.
Попробую. Но все же – особый тип юмора, внутренняя свобода, и это при жизни в империи...Свобода того, кого гнобят… В вашей прозе, честной и смешной, без оттенков исключительности (мне очень понравилось) как раз идентификация есть. Мне импонирует еще и то, что у вас нет патетики – как порой в воспоминаниях о своих выдающихся родичах. Самоирония - это, в общем, качество, присущее евреям, разве нет?
- Ирония, конечно, превалирует, но вы, видимо, сплошь с еврейскими интеллигентами общались. А ведь среди евреев есть бандиты, дебилы, олигофрены, террористы и даже антисемиты. Поэтому даже и не знаю… Это как сказать, что все кавказцы - террористы. Неприлично людей делить на национальности.
Я и не делю. Я это… про так называемый зов крови говорю – например, заслышав казахскую старинную песню, я немедленно начинаю волноваться. Как-то так… Я об этом, а не о том, что если еврей, то непременно ироничный или «хитрый».
- А я вот борюсь со своей идентичностью, мне кажется, ее проявление - скорее подыгрывание тем, кто хочет это услышать. Понимаете, лучше грузина Окуджавы никто не пел о Москве. А мог бы петь - только мы купили два кувшина с ушком и без ушка, что-нибудь этакое грузинское. В общем, я в себе никогда не чувствовал еврея.
Вы из какой семьи? Пострадала ли ваша семья от репрессий и Холокоста?
- Я родился гораздо позднее, чем вы думаете.
Ха-ха, понимаю. Я о ваших родителях.
- Мама родилась в Ленинграде, а бабушка с дедушкой из местечка какого-то, из черты оседлости. Вот они говорили на идише, а мама уже нет. Бабушка с дедушкой переходили на идиш, когда хотели, чтобы я ничего не понял. В Блокаду они остались в Ленинграде... Варили стельки, ели ботинки.
Выжили?
- Да. Мама в Блокаду училась в медицинском. Потом вышла замуж за моего папу, который был студентом летной академии, он родом с Украины, жил в Грозном, в Тбилиси. Еврей чистокровный и знаете, как его звали?
Как?
- Иешуа. Но его заставили сменить имя, и он превратился в Александра, вот потому-то я - Семен Александрович. Хотя отец хотел назвать меня Соломоном. Но тут мама сказала: через мой труп. Они потом в Каунас уехали - отца послали служить, а я с бабушкой и дедушкой остался в Ленинграде. Потом они разошлись, я тогда еще был маленький. А сестра моя по папе, от другого его брака, уехала в Америку. Потом и папа – умер он уже в Америке.
Мамы тоже уже нет в живых?
- Ни папы, ни мамы. Мама потом второй раз вышла замуж, и у меня был отчим. Хотя отец был членом партии, это ему не помешало уехать в Америку. Отец всю жизнь коллекционировал монеты, а отчим - этикетки от спичечных коробков.
Успех зависит от погоды
Какую актерскую школу вы, скажем так, исповедуете? Михаил Чехов, Станиславский? Или?
- Понимаете, в чем дело - гению школа не нужна, никакая. Слыхал я и про эту школу, и про ту. Наверно, есть еще какая-то, не русская. Я вот слышал такую историю: приехала, кажется, Кнебель, если не ошибаюсь, ставить спектакль в Америку. Ну и приходят к ней на репетицию какие-то студенты – притом, что ей обещали известных актеров. Она удивилась, а ей и говорят, что, мол, студенты будут репетировать, а актеры потом придут и сыграют, повторят рисунок роли.
Ужас какой…
- Да, это не русская школа, потому что у нас роль делается во время репетиции, а там могут репетировать одни, а играть другие. Ничего общего с русской школой, тем более Станиславского и Немировича. Сам я понимаю режиссера, только если он говорит языком Станиславского. Иначе не понимаю. Когда мне говорят - пойдешь налево, потом направо...
У вас были такие моменты счастья, то есть полного владения залом?
- Наверно, да.
Зал застывает? Затихает?
- Или застывает или затихает. И для меня очень важно в самом начале спектакля наладить контакт с залом: такой, что дальше уже можно делать что хочешь. А если сначала не получится, я уже не смогу играть, у меня просто испортится настроение, и дальше буду только мучиться. А бывает и так, что кажется, что всё как обычно, всё хорошо, но я-то понимаю, что спектакль не состоялся.
В момент, так сказать, слияния с залом, когда вы им владеете, есть такое чувство отрыва? Будто вверх идешь?
- Не знаю…
Можно ли подготовиться к тому, чтобы взять зал?
- Как к этому можно подготовиться? Что надо делать для этого? Да никак. Получится или не получится - зависит и от меня, и от зала. В Новосибирске я играю обычно в выходные. Так вот, в воскресенье у зрителя совершенно другое настроение, спектакль идет гораздо хуже - им же завтра на работу. А в субботу зритель всегда отзывчивее…
От чего зависит… Надо же…
- От всего – даже от погоды.
Мой дедушка был рыжим
В Питере вы совсем ничего не играете?
- Есть два-три антрепризных спектакля.
Я вас, например, помню в скетчах Анны Ардовой.
- А, ну да. Это в Москве было, снимала режиссер Ольга Лант. Да, что было, то было: какое-то время я ездил в Москву, и мы снимали эти скетчкомы.
Вы по профессии вообще-то режиссер?
- Да, режиссерский факультет заканчивал. Потом поработал в театре, в городе Ашхабаде – два года это продолжалось. Потом - в Ленконцерте, после чего 16 лет - в театре «На Литейном». Ну и оттуда ушел. Как-то так, в общем…
Тем не менее лицо ваше узнаваемо – ну смотрите, я искала персону для интервью и позвонила же вам, не другому?
- Узнаваемое?! Это всё потому, что когда снимешься в каком-нибудь говне, потом всегда узнаЮт, да и рекламу банка «Империал» еще помнят. Ну и «Русский транзит», где я играл бандита Борюсика. А сейчас еще узнают по «Сватам», это же народное кино, сами понимаете… Только поэтому и помнят... «Сваты» вообще-то не говно, народ любит и смотрит, но мне бы, конечно, хотелось, чтобы узнавали по серьезным ролям. Хотя «Сваты», где у меня опять-таки совсем малюсенькая роль, как и в «Русском транзите», очень популярны.
Жить, конечно, нужно в Москве, из Ленинграда надо было уехать лет 30 назад. Но поскольку я не уехал, а теперь поздно, уже махнул рукой… Всё происходит в Москве, а здесь пусто… И давно уже. Когда-то и здесь что-то было, лет 35-40 назад...
Грустно?
- Ну, грустно уже давно. Сейчас моя грусть уже переросла во что-то другое. В привычку, скажем так.
Можно сделать что-то самому, в ютубе, например. Сейчас большие возможности, не нужно ни от кого зависеть.
- Да, мне предлагали. Но, знаете ли, я человек из другого века, должен играть перед зрителем. Когда просят самому сделать пробу и прислать, я не понимаю что пробовать, если нет режиссера. Хотя все так делают, обычная практика. Один сам сделал, послал заграницу и его пригласили на съемки. А я привык, что актер - на сцене, а в зале - зрители. А кино - это когда ты с режиссером работаешь. Я не понимаю, как играть одному, перед телефоном. Разве может быть роль без режиссера? Есть ведь художественный замысел.
Ну а стэндап?
- И где им заниматься? Дома в ванной?
Ну почему? Даже я по клубам читаю…Без актерского образования.
- Ну, не знаю… Мне кажется, у меня не получится.
Ну если не стэндап, то вы могли бы блестяще читать со сцены – Зощенко, например.
- Зощенко сейчас никому не нужен, его юмор уже абсолютно непонятен, даже, думаю, и пятидесятилетним.
В горах Дагестана на съемках фильма "Танцы на высоте", режиссер Аметхан Магомедов, 2016 г.
- Зощенко был моим любимым писателем, и я собирал его прижизненные издания. Очень его любил и даже был знаком с его сыном. Был у него на даче – той самой, где жил сам Зощенко, это в Сестрорецке. Я часто читал Зощенко своим знакомым, когда они приходили в гости. Но всё хорошо вовремя… Сейчас меня это перестало интересовать – не Зощенко, конечно, а знакомые.
Вы ведь сами пишете прозу?
- Ну, вы знаете… Когда пишешь всю жизнь в стол, через какое-то время перестаешь это делать. То, что я написал, опубликовали в одном журнале только через тридцать лет.
«Мой дедушка был рыжим»? Это отлично, я просто чуть со смеху не подохла. Вам нужно и дальше писать.
Отрывок из повести «Мой дедушка был рыжим»:
«Бабушка кормила меня без остановок. Все время что-то пыталась запихнуть мне в рот прямо руками. То хитростью, то обманом заставляла беспрерывно что-нибудь съедать. Когда я ел суп, она, сидя на другом конце стола и, отщипывая мясо руками, отвлекала меня и бросала мне в суп куски мяса, так что брызги летели во все стороны. Я ел - а тарелка все не кончалась. Я шел в школу, а она выбегала за мной на лестницу с тарелкой и ложкой и орала: "Ты же растешь!"
Чем бабушка кормила дедушку - для меня всегда было загадкой. То, что у него лежало в тарелке, ничем не отличалось от помойного ведра. Когда, доев свою бурду ("чтобы не выбрасывать!"), дедушка спрашивал у бабушки, а что, мол, на третье, та любила ответить: "Мордой об стол". Но зато я ни разу не видел, чтобы она сама что-нибудь когда-нибудь ела.
Когда по телевизору показывали фильмы про Ленина, бабушка плакала и все время повторяла: "Какая умница!" Как только на экране появлялась хоть какая-нибудь женщина, бабушка тут же заявляла: "Она шпионка!"
Бабушка смотрела телевизор не совсем обычно. Она подпирала голову рукой и засыпала в ту же секунду. После чего лицо сползало с руки, стукалось об стол, бабушка просыпалась и тут же все повторялось сначала. Она была похожа на метроном.
Бабушка умела определять, пользовались ли соседи нашим мылом. Для этого она специально укладывала на мыло кусочек нитки.
У моей бабушки был язык ленинградских коммунальных квартир. Она говорила: квартера, байня, калидор, каклета, пинжак, транвай, натощах, страм, возвраст, яблок (яблоко), взойти (войти), крыкнуть (крикнуть), наздагнать (догнать), на хорошем чету и т.д. Любила петь, но знала только одну строчку из одной песни. Ее и пела: "А на сэрцэ такааая нэмааая тоска!.."
Пережив тридцать седьмой год, бабушка старалась говорить аккуратно, смягчать острые, на ее взгляд, выражения. Например, она говорила мне: "Сенечка, не оставляй велосипед на лестнице - могут УБРАТЬ".
Соседку по квартире, в комнате которой любил мочиться дедушка, звали Сухоручкина. Она была верующая. Показывала мне фотографии Бога. У нее висели иконы. Когда ей почему-то дали орден Ленина, она библию повесила в уборной для общего пользования.
У нас была огромная коммунальная квартира. Я ездил по коридору на велосипеде. Кое-кого помню. Галина Фёрна и Василий Фёрыч (пенсионеры, без детей, "живут для себя", - говорила бабушка), Татьяна Ванна (про нее бабушка говорила, что "маленькая собачка - до старости щенок"), Года Яковлевна (она жила в комнате два с половиной метра при ванной, когда-то это была вторая уборная), медсестра Сухоручкина и ее квартирантка из деревни, которая все бегала голая из ванной и обратно, топая как слон, тряся сиськами и вскрикивая при каждом их взмахе. Во главе квартиры стояла бабушка: она была "Квартуполномоченная" (снимала показания счетчика).
Бабушка всегда неслась к телефону, опережая всех. Один раз я видел (и слышал), как она отвечала кому-то в трубку, что Галины Фёрны нет дома, что Галина Фёрна ушла на Сытный рынок и так далее, одновременно с этим она успевала разговаривать с Галиной Фёрной, стоящей рядом с ней в коридоре. Повесив трубку, бабушка с Галиной Фёрной сыграли немую сцену из комедии Гоголя "Ревизор".
Во время скандалов с соседями у бабушки выпадала вставная челюсть. Она ловила ее на лету ртом, не останавливаясь и не замечая этого. Вправляла ее без рук за два приема и продолжала ругаться.
В трамвае, когда появились кассы самообслуживания, бабушка всегда демонстративно отсчитывала три копейки, но опускала не всё, а попридерживала в руке одну-две копейки. Причем, выражение лица ее в этот момент было честнее обычного.
Бабушка мне рассказывала, что мой дядя как-то на даче провалился в уборную. Это само по себе не очень интересно, так как в каждой семье хранится такая легенда, но бабушка сказала, что он чуть не утонул. Когда его вытаскивали, торчала только одна голова. А вот это уже кое-что!»
Прочитать полный текст повести Семена Фурмана «Мой дедушка был рыжим» можно на сайте
www.semenfurman.ru – примечание редакции.
Вверх ногами и голые
…В кино у меня никакой крупной роли не было и уже понятно, что никогда не будет. В кино режиссера в первый раз видишь сразу на съемке – и в этом случае о роли речи вообще быть не может. А в театре для меня самое мучительное - работа с режиссером, мне это очень тяжело. Притом что режиссер мне нужен, причем необязательно моего поколения – главное, чтобы мы говорили на одном языке. Современным режиссерам кажется, что режиссура - это либо все голые, либо висят на лестницах или вверх ногами ходят. Или слепые.
Ха-ха. А вы - по Станиславскому, зерно роли? И все, слава богу, одетые и зрячие?
- Ну, в общем, да, хотя со Станиславским мне не удалось поработать.
Ха-ха.
.. И Эфроса я видел только на творческой встрече. Зато с огромным удовольствием прочел его четырехтомник «Репетиция, любовь моя». Поработать мне с ним не удалось, хотя мечтал, конечно… Был у меня такой как бы мысленный Эфрос… Я, хоть и современник Товстоногова, но тогда в театре не работал. Зато мы с режиссером Тростянецким сделали спектакль, и для меня это была настоящая школа, мой первый спектакль на петербургской сцене. До этого я в Ашхабаде работал, там тоже был интересный режиссер, Ренат Исмаилов, как раз ученик Эфроса, родом из Ашхабада, но учился он в Москве. Мы, правда, делали детские спектакли. На курсе Исмаилова, во времена его учебы, был один студент, который записывал все занятия за Эфросом. И вот эти бумажки ходили, что называется, в списках. У меня они тоже имелись, но уже давно пропали… Самое интересное, что фамилия этого студента, ходившего по пятам за Учителем, была …Апостол. Представляете, это его настоящая фамилия! Вениамин Апостол. Вот вы смеетесь, что мне так и не удалось поработать со Станиславским…
И с Мейерхольдом тоже...
- Со Станиславским я бы с удовольствием поработал. Современные режиссеры не умеют так вскрывать пьесу, как он это делал, или как тот же Эфрос умел. Для них режиссура состоит в чем-то другом. В каких-то придумках - не вскрыть, не пойти вглубь, а придумать форму, которой еще не было.
А вам не кажется, что традиционный театр уже на излете, что он давно стал мертвым - Булгаков в «Театральном романе» хорошо над этим поиздевался… Тарасова, любимица Сталина, в конце своей карьеры - это вообще мрак, пародия какая-то. На вид ей лет шестьдесят, а играет двадцативосьмилетнюю Анну Каренину - один из последних спектаклей Немировича, какой-то кошмар, мертвечина. Вообще мне кажется, театр не может умереть, и сейчас есть кое-кто. Женовач, например, делает хорошо – в своем роде реалистично и при этом интересно. Рыжаков, Коляда.
- Ну, наверно. Видите ли, это у вас там в Москве. У нас уже ничего нет, ни одного такого рода театра, живого, в Петербурге не существует. Наверно, какие-то остатки есть, но мне это всё…. Нет, я не согласен с вами - театр вечен, если он глубок и хорош. А не эти поиски формы без смыслов и содержания.
Все роли - сложные
Окей. Какая роль в театре была для вас наисложнейшей?
- А я никогда не задумывался о сложности, для меня все роли - сложные. И чем хуже пьеса, тем мне сложнее. Какая-нибудь антреприза какого-нибудь Рэйя Куни – вот это и есть самое трудное, потому что я это ненавижу, а играть надо. Вот что сложно на самом деле… А когда получается, то это как раз несложно. И даже когда сложно, то настолько интересно, что уже и легко. Понимаете? Вообще не знаю… Я ведь очень мало сыграл, очень мало…. И, наверное, моя - хотел сказать, лебединая песня, но звучит как-то нехорошо, - это спектакль «Скупой» с Тростянецким, который шел достаточно долго в театре на Литейном. Однако всему приходит конец. А уж спектаклям - тем более.
Ну а в сериалах вы, наверно, можете в полпинка изобразить?
- Дело в том, что у меня нет никаких сериалов – ну, одно предложение за десять лет. Завидую московским актерам – и не потому, что это высокое творчество, сериалы эти, а потому что они работают, зарабатывают, могут на что-то соглашаться и от чего-то отказываться, могут даже ссориться с каналами. С одним поссорятся, идут на другой.
Семен, вы бы сошли с ума, снимаясь в идиотских сериалах, которые идут потоком по телику, вот где дно.
- Я завидую многообразию и обилию работы - можно же и отказаться в конце концов... А когда работы мало, то какое-нибудь говно предложат, и как откажешься? Если ничего другого не будет? Разнообразие дает возможность выбирать. А бывает так, что вроде и выбирать не из чего, но хотя бы есть ощущение выбора.
Можно сказать, что вы актер старой школы, актер-интеллектуал?
- Вы можете сказать все что угодно, но я такого о себе никогда не скажу. Я вообще ничего о себе сказать не могу. Когда я слушаю актеров, которые рассказывают, какая у них великолепная роль, великолепный спектакль, великолепный режиссер, у меня такое ощущение, что мне это снится. Не понимаю, как такое можно произнести, быть довольным собой и хвалить свою роль? Не понимаю. Я никогда не бываю доволен ни ролью, ни спектаклем, ни режиссером, ни собой, ничем.
C Михаилом Галустяном на съемках фильма "Тот самый Карлсон", режиссер Сарик Андреасян
Но ведь существует и совершенство?
- Раневская, с которой я чувствую родство, это моя любимая артистка, тоже искала чистое искусство и нашла его, как вы помните, в Третьяковской галерее. Вот и я, как она, там же его нашел. Помните ее знаменитое интервью Крымовой, где она говорит, что, собственно, ничего так и не сыграла?
Конечно.
- И ведь это действительно так, а не кокетство с ее стороны. Она действительно ничего не сыграла – правда, несоизмеримо больше меня. Но по сути – ничего. А я еще меньше. Из того, что мог бы и что хотелось бы...
Вам не кажется, что всегда нужен какой-то стандарт – внешний, внутренний? Не говоря уже о везении… Все впоследствии великие с трудом пробивались – Чурикова, Солоницын, даже Ален Делон, хотя в случае Делона со стандартом красоты все в порядке… Вечно всё не так – то слишком красивый, то некрасивый, то еще что-то.
- Не совсем верно, мне кажется. Понимаете, если такой нестандартный все же поступал в театральный, то потом был больше востребован, чем стандартный. У меня была партнерша, с которой мы играли один спектакль - Нина Усатова. Так вот, она поступала какое-то несусветное количество раз, а потом стала востребованнее, чем другие. Те, кого вы сейчас перечисляли, вы их знаете только потому, что они пробились.
Ну да, а скольких мы не знаем и уже никогда не узнаем… Такой вопрос: видели вы когда-нибудь спектакль, который показался вам идеальным?
- Идеального спектакля быть не может.
Хорошо, тогда какой или какие вам показались гениальными?
- Ну, то, что одному кажется гениальным, другому - бездарным. А тот, кто попытается поставить идеальный спектакль, не поставит никакого. К искусству нельзя относиться как к запуску космической ракеты. Почему, как думаете? Потому что искусство должно делаться левой ногой…
?!
... Актеры, снимавшиеся у Рязанова в период его расцвета, рассказывали, что они играли в прямом смысле слов - не работали, а именно играли. Но, возвращаясь к вашему вопросу, видел ли я гениальные спектакли - конечно, я видел много замечательных спектаклей. У Товстоногова, например, у Эфроса, у Любимова.
Нравился ли вам спектакль, в котором вы сами играли, довольны ли вы были?
- Слово «доволен» ко мне не имеет отношения. Не понимаю, как можно быть довольным спектаклем – наверно, можно, но только не тем, в котором сам играешь. Можно любить какой-то спектакль, какой-то не любить, скажем так…Я очень любил «Сторожа» в театре на Литейном, «Скупого» любил.. На мой взгляд, это лучшее, что я сделал. И, конечно, я очень люблю «Поминальную молитву», играть которую я летаю в Новосибирск…
фото: личный архив С. Фурмана
