Город-вселенная

Нью-йopкcкий фильм всегда легко распознать. По ярким, уникальным приметам города. Так же как и берлинский или парижский. А вот есть ли у Москвы свой особый стиль и приметы? Об этом беседа Соломона Волкова с кинокритиком Антоном Долиным

А.Д.: – Важные для Москвы фильмы (а их на самом деле мало: наиболее очевидные – «Я шагаю по Москве», «Москва слезам не верит» или, там, «Три тополя на Плющихе») показывают абсолютно разную Москву. Можно выделить какие-то фетиши, например московское метро, однако и они не универсальны, не переходят из фильма в фильм. Москва действительно очень разная, быстро меняющаяся и к тому же слишком большая, гигантская, чтобы иметь единый, отчётливый облик. Если действие происходит в одном доме или в одной  локации, как, к примеру, в «Покровских воротах», то ведь Покровскими воротами Москва не исчерпывается… 

Иное дело, скажем, Нью-Йорк. Там есть такая удобная вещь, как Манхэттен. Он не равняется Нью-Йорку, но его обличие узнаваемо, причём с любого ракурса: в кадре обязательно будет торчать Эмпайр-стейт-билдинг, Крайслер-билдинг, будет виден Бруклинский мост, соединяющий остров Манхэттен с Бруклином. Нью-йоркский кинематограф существует, в этом нет сомнения. А московский?.. Главной московской приметой можно назвать Кремль, но он совершенно не кинематографичен и возникает обычно как некая декорация на заднем плане. А чтобы мы могли говорить о московском кино, ландшафт должен стать не декорацией, но действующим лицом в такой же степени, как в парижском кино, берлинском или нью-йоркском. Есть великие города, которым это присуще. Мне даже кажется, что ленинградское или петербургское кино – это более определяемое единство, чем кино московское.

А уж сегодняшняя Москва вообще представляет собой некую аморфную абстракцию. В Москве появился международный деловой центр Москва-Сити, это мини-Манхэттен или Дефанс, если хотите. Многими Сити воспринимается как атрибут сегодняшней Москвы: когда снимают фильмы о современной Москве, Сити обязательно мелькнёт. Но духу старой Москвы – и старой дореволюционной, которой мало осталось, и старой советской – эстетика и идея этого места глубоко противоречат. 

Единственная идея, а вернее антиидея, которую можно здесь ухватить, – это что Москва – город-вселенная, включающий в себя всё и способный переварить всё. Это глобальная ярмарка даже не тщеславия, а чего хотите – здесь любые существуют товары, реальные и виртуальные. И гигантский рынок, беспорядочный, где мясные ряды существуют рядом с рыбными рядами, а форма самого ряда, костюма и происхождения продавца практически не имеют никакого значения. 

С.В.: – Замечательно вы всё это объяснили. Но если не существует какого-то единого московского стиля, то ведь можно говорить о традициях тех великих мастеров, которые здесь работали, взяв точкой отсчёта, предположим, «Мосфильм». Начнём, скажем, отсчитывать от Эйзенштейна. Существуют ли такие московские традиции и следование этим традициям? 

А.Д.: – На мой взгляд, «Мосфильм» – это совершенно то же самое, что Москва. То есть это некая эрзац-Россия или эрзац-СССР. Всеобъемлющий, вбирающий в себя всё и при этом чурающийся симпатичного квасного городского патриотизма. О нём здесь напоминает разве что эмблема – «Рабочий и колхозница». Но и мухинская скульптура обретает плоть только когда мы находимся рядом и видим её, а для огромного количества людей, и для тех, которые никогда в Москве не были, и даже для тех, которые живут в Москве, но в другом районе, «Рабочий и колхозница» – это тоже абстракция. Это просто символ, икона. «Мосфильм» моложе «Ленфильма», но и он существует с 1924 года и за это время успел выпустить гигантское количество знаменитых фильмов. Однако большая часть мосфильмовских картин не имеет прямого отношения к Москве. Вот, например, Тарковский. Да, он работал на «Мосфильме», но и что с того? Возьмите любой из его фильмов: какой из них можно назвать московским? Скажем, «Зеркало» могло бы содержать какие-то элементы московскости, ведь Тарковский жил в Москве, здесь был его дом. Но этого не произошло. Не случайно даже дома этого не осталось. И музей не получается открыть, хотя пытались это сделать. Так что Тарковский, как многие другие великие московские художники, остался, по большому счёту, бездомным. 

Понимаете, получается, что «Мосфильм» – это такой Протей, который делает вид, что ему принадлежит не только Москва, но всё сразу! Хотя, наверное, ему и вид не нужно делать. Вполне возможно, что он действительно объемлет всю страну. Именно здесь снимались многие глобальные, основополагающие фильмы: от сказок Птушко до, допустим, «Войны и мира». Мы читаем «Войну и мир» и видим Москву Толстого. А когда смотрим фильм, понимаем, что там Москвы нет. Там есть только Россия – она огромна и она воюет с Наполеоном. Но это придуманная, ненастоящая Россия, она относится к какой-то иной вселенной. 

Или фильмы Гайдая. При том, что они делались на «Мосфильме», можем ли мы сказать, что они имеют отношение к Москве или её рисуют? Беседуя с вами, я прихожу к странному выводу об абсолютной всемирности и безмерности Москвы. Москвы как портала в какие-то другие миры. Помните «Иронию судьбы»? Москва там именно портал, это не настоящий город. Настоящий город и город мечты – это Ленинград. Туда можно улететь и встретить там любовь. Хотя, казалось бы, два города ничем не отличаются: дома идентичные, улицы идентичные, квартиры идентичные. Но Москвы нет, Москва – это фантом, хотя герой оттуда родом. А  придуманный волшебный Ленинград – он настоящий, в нём мы находимся, в нём мы живём и действуем… Я не знаю, можно ли найти не мистические объяснения этому явлению; каждое из них будет достаточное странное. 

…Вот передо мной список фильмов Карена Шахназарова, который возглавляет теперь «Мосфильм» и многое там снимал. И первое, на что падает глаз, пусть это и не самый очевидный его фильм, – «Город Зеро». Москва – тоже такой город Зеро. То ли утопия, то ли антиутопия, в которой есть всё. Да, существует возможность отсюда сбежать, но в то же время чувствуется безвыходность этого гигантского города, который никогда не кончается. В любую сторону иди сколько хочешь, а это будет всё ещё она, Москва. И в конечном счёте, задаваясь вопросом, что такое типичный московский фильм, я на самом деле окажусь в тупике, не буду знать, что назвать.

Вот «Асса» Сергея Соловьёва. Она тоже делалась на «Мосфильме». И вы наверняка знаете, что последний кадр «Ассы», который сулит перемены и начало перестройки, был снят в Зелёном театре в Парке Горького. Но первые куплеты знаменитого хита «Перемен!» Цой начинает петь в пустом зале ялтинского ресторана, на берегу Чёрного моря. И опять: выдуманный Крым и выдуманное Чёрное море – это и есть реальность мосфильмовской ленты. Такие примеры можно длить бесконечно. 

Кстати, этому есть прагматическое объяснение: «Мосфильм» был всегда богатейшей студией. Ему по силам было строить невероятные декорации и устраивать нереальные экспедиции. Построить мир «Сталкера» в Таджикистане. Потом, когда он землетрясением будет разрушен, построить новый мир для «Сталкера» в Эстонии. Ну а про Бородинскую битву я уж молчу… То есть «Мосфильм» был способен создавать, как сейчас это делает Питер Джексон, экранизируя Толкина, параллельные фэнтези-миры. Но новозеландец Питер Джексон, создавая Средиземье, воспевает свою Новую Зеландию. Кто воспевает Москву, я не знаю. Не знаю таких людей. 

С.В.: – Георгий Данелия, быть может?

А.Д.: – Георгий Данелия – пожалуй, но… Для Данелии знаковый московский фильм – это «Я шагаю по Москве». И в этом фильме, как и во многих других фильмах о Москве, знаете, что важно? То, что там есть не только москвичи, но и приезжие. Если мы вспомним «Я шагаю по Москве», «Москва слезам не верит» и «Три тополя на Плющихе», то, к ужасу своему, убедимся, что коллизия всегда связана с приезжими. Так что Москва – это ещё и город, где нет своих собственных жителей. 

С.В.: – «Огромный Странноприимный дом», как сказала Цветаева.

А.Д.: – Именно так. Странноприимный дом, в котором нет постоянного места никому. Который находится в непрерывном движении, что отражает даже само название «Я шагаю по Москве», если подумать…

С.В.: – А как вы оцените знаковость фильма Хуциева «Мне двадцать лет» («Застава Ильича») с его документальными съёмками поэтических чтений в Политехническом? 

А.Д.: – Да, безусловно, «Застава Ильича» – это культовая, эпохальная картина, важная прежде всего тем самым документальным моментом. Я человек другого поколения, но успел застать эти поэтические вечера в Политехе, которых давно уже нет, а Политех сейчас на ремонте. Включение элементов документальности придало дыхание реальности всему фильму, где есть вымышленные персонажи. Главная художественная задача фильма – ухватить время, смену поколений и времён. Фильм вышел на экраны в 1964 году, наступала «оттепель», её необходимо было почувствовать, пощупать. И пощупать её реальность, а не имитацию реальности, как это было совсем недавно, в 40–50-х годах. Вы знаете это лучше меня. 

Кстати, в «московских фильмах» всегда слышится тема «уехать из Москвы – вернуться в Москву», «приезжие – уезжающие». И особенно остро – «уйти на войну и вернуться с войны». Я вспоминаю один из великих фильмов – «Белорусский вокзал» Смирнова. Тема вокзала, само название, вокзал как символ – всё это тоже по-своему очень-очень московское. В Москве символов достаточно. Почему, например, Белорусский вокзал, в том числе благодаря фильму, вызывает больше тепла, чем, например, Кремль или собор Василия Блаженного?

Другой фильм, который существует на границе «Москвы – не Москвы», – это, конечно, «Берегись автомобиля», в котором тоже чувствуется постоянно движение, тревожность. Машина, средство передвижения, которая не может остаться на стоянке, она должна быть угнана из Москвы и послужить не накоплению капитала неправедного, а должна быть продана ради доброго, благого дела. В конце фильма и сам герой уезжает из Москвы, уезжает в тюрьму, – и оттуда возвращается. Финал с возвращением героя – одна из главных, первостепенных сцен советского кино. Как и многие другие «московские комедии», это, разумеется, не комедия. Она лишь отчасти смешна, а на самом деле драматична. 

С.В.: – Коль мы заговорили о «Берегись автомобиля», Антон, какое место вы найдёте феномену «московского кино» в творчестве Рязанова? 

А.Д.: – Рязанов один из значительнейших… как бы это сказать… мифотворцев Москвы. Но создание московского мифа – это, безусловно, не только и не столько его замысел, осознанное желание. Его и, конечно, Эмиля Брагинского, потому что все лучшие фильмы Рязанова сделаны вместе с Брагинским, это их шедевры. Нет, это скорее огромный их талант и умение, крайне важные для того – поставим это слово в кавычки – «мелкобуржуазного», «постоттепельного» времени – 60-х, 70-х и 80-х, – укоренить «маленького человека», показать его среду, его дом, его машину. Есть «Берегись автомобиля», но есть и «Гараж» тоже. Что такое «Гараж»? Это микродом. Может ли вообще Москва быть домом? Домашним местом? Или это только место, откуда ты уходишь куда-то? На войну. 

С.В.: – Или просто в гараж.

А.Д.: – Да, в гараж. Кстати говоря, о комедиях. Ведь «Иван Васильевич меняет профессию» – это тоже московская история. Только из неё мы уходим в идиллическую, другую Москву, пародирующую «Ивана Грозного» Эйзенштейна (ещё один «московский фильм»), куда попадают герои, проваливаясь в иную реальность. Москва, как уже говорилось, это фантастический портал, открывающий дверь куда угодно. Причём в любых жанрах. «Ирония судьбы», «Летят журавли», «Иван Васильевич меняет профессию»: лирическая комедия, военная драма, фантастика. Во всех трёх случаях обнаруживаем эффект портала. Конечно, через этот портал можно не только выйти, но и войти: об этом «Москва слезам не верит», практически сказка про трёх подруг, которые приходят в этот странный мир и должны найти в нём своё место. И постепенно находят. 

Рассуждая о «московских фильмах», нельзя не вспомнить об экранизациях, всех без исключения неудачных, главного московского романа XX века «Мастер и Маргариты». Более важного московского романа, я думаю, не существует. Можно его любить или не любить, однако это свершившийся факт. Это Москва, которую невозможно ухватить. Бортко пытался, Кара пытался – нет, невозможно ухватить и передать. Потому что Москва Булгакова – это воображаемая Москва. И это тоже портал: в Нехорошую квартиру с её расширенным пространством, в древний Ершалаим с Понтием Пилатом. Надо приехать в Москву, чтобы эти двери и врата открылись. 

С.В.: – Антон, мы говорили о том, как кинематограф отражал Москву до XXI века. А делаются ли, по-вашему, в современном российском кинематографе попытки найти эту новую, «крупнобуржуазную», капиталистическую Москву? Что скажете о фильме по «Москве» Сорокина?

А.Д.: – Это замечательный фильм Саши Зельдовича, вышедший в 2000-м году, который показал Москву как раз на сломе. Не забывайте, что в нём очевидны чеховские мотивы – «Три сестры». «В Москву, в Москву». Только они уже «в Москве, в Москве». А ностальгия есть по-прежнему. Прекрасно визуализирована метафора, если помните, эти буквы «Москва», в которые герои прячут заначку. Мне кажется, в XXI веке Москва сохранила все свои магические качества и свою неуловимость. Только они обрели новое обличие. Приведу несколько примеров. Во-первых, самый главный фильм-блокбастер, который исчерпывающе описал Москву в XXI веке и видоизменил её, – это «Ночной дозор» Бекмамбетова. Москва – это город, где на окраинах в многоэтажках живут вампиры, колдуны, ведьмы. То, чем отзывается мистика «Мастера и Маргариты». Я говорю не о преемственности, это тут ни при чём. 

С.В.: – А почему бы и нет?

А.Д.: – Ну, может быть, и да. Но если всерьёз сравнивать Булгакова с Лукьяненко, то понимаешь, какое это необыкновенное падение уровня. Но речь не об этом. Речь о мифе. Миф плевать хотел на хороший и дурной вкус. Булгаков в своём романе тоже презрел это разделение. Поэтому преемственность, по-видимому, всё же есть…

С.В.: – А фильмы Тодоровского-младшего? Разве он не касался этого современного мифа Москвы?

А.Д.: – Ну, наверное, как-то касался. Но у него много стилизации. Самые его удачные картины – «Стиляги», «Оттепель» – это фильмы о прошлом. А современный «московский миф» хорошо делает Аня Меликян. В «Русалке», например. Или в «Звезде». Это две сказки о Москве, истории про Золушку, одинокую героиню, которая ищет в столице своё счастье, своего принца. Москва здесь волшебный замок, в котором, пока часы не пробьют, можно добиться счастья, только надо не потерять хрустальную туфельку. 

И не случайно именно Аня Меликян сделала альманах – первый сама сняла, второй спродюсировала – «Про любовь». Я не считаю его особо удачным. Но сама идея превратить Москву в город любви, где осуществляются мечты, совершаются сказки, – это тоже интересный, забавный взгляд на Москву. 

Любопытны продюсерские работы Тимура Бекмамбетова, у которого своя, оригинальная мистика Москвы – «Чёрная молния» и даже серия фильмов «Ёлки». Я её терпеть не могу, но это, бесспорно, магические фильмы о Новом годе как ритуале, который объединяет всю страну. Но он не сможет её объединить, если не будет главной ёлки, обращения президента, Кремля, курантов – некой точки отсчёта для Нового года. 

Ведь Москва – это не просто город, это ещё и точка отсчёта. Здесь нулевой километр, здесь куранты, здесь идеальные часы. И это вещи объективные. Это вам не президент Путин или Ельцин. Это другое. Это универсальная шкала для всего… страшное выражение… русского мира. 

Материал публикуется в журнальной версии. Другие диалоги Соломона Волкова о культурном облике Москвы ХХ и XXI веков (с Мариной Лошак, Галиной Юзефович, Дмитрием Баком, Дмитрием Бертманом и Григорием Заславским) и исторические очерки читайте в новой книге «Москва / Modern Moscow. История культуры в рассказах и диалогах» (Издательство АСТ. «Редакция Елены Шубиной»)

фото: киноконцерн "Мосфильм"/FOTODOM