Радио "Стори FM"
Дмитрий Крымов: «Мою жизнь через меня волной выносит дальше»

Дмитрий Крымов: «Мою жизнь через меня волной выносит дальше»

Беседовала Елена Костина
 

Спектакль «Наш городок», который сейчас репетирует Дмитрий Крымов, сам режиссер называет странной и отчаянной попыткой, совсем для него не характерной. Впервые в своей постановке он касается очень личной темы – событий из собственной жизни, воспоминаний о родителях – легендарном режиссере Анатолии Эфросе и театральном критике Наталье Крымовой.

Дмитрий Анатольевич, поставить спектакль о ваших родителях в «Школе современной пьесы» вам предложил Иосиф Райхельгауз. Он хорошо знал Анатолия Эфроса, в его театре работала завлитом и помощником художественного руководителя Наталья Крымова. А у вас самого таких мыслей не возникало?

– Тут я бы хотел Вас поправить: это ни в коем случае не спектакль о моих родителях, я бы на такое не пошёл. Даже при всем обаянии Иосифа Леонидовича. Это спектакль, где они, а также моя бабушка, и даже муж моей бабушки будут появляться наряду с другими героями. И, вообще, все эти «мои» герои будут сильно перемешаны с персонажами пьесы Торнтона Уайлдера «Наш городок». Эту пьесу в постановке Алана Шнайдера американцы привозили в Москву в 1974-м или 75-м году. Спектакль был волшебный. Там какая-то щемящая атмосфера, у меня, когда читаю эту пьесу, ком в горле. Кажется, американцы играли «Наш городок» в филиале МХАТа, я сначала сам посмотрел спектакль и в следующий раз вывел на него своих родителей – случай уникальный, обычно происходило наоборот.  Потом постановку «Нашего городка» в исполнении грузинского театра привозил в Москву Михаил Туманишвили -- в 1987 году – папы уже не было в живых, грузинские актеры играли этот спектакль в его честь. А я на пьесу Уайлдера накладываю свою личную историю, события из своей жизни: герой (как бы я) смотрит «Наш городок», и у него двоится, даже троится сознание, он начинает вспоминать разные вещи, которые приходят ему в голову по какой-то неизвестной причине... ну, как, собственно, это и бывает. Мы даже с Александром Анатольевичем Ширвиндтом договорились о том, что он по возможности  будет приходить на наш спектакль и каким-то образом участвовать в нем… он обещал...

Я читала, что Александр Ширвиндт приходится вам дальним родственником, а каким образом?

– По маминой линии, но там очень сложная связь... я всей цепочки не знаю. Но то, что мы с Сашей родственники – это факт.

Постановка спектакля на очень личную тему не вызывает у вас каких-то опасений?

– Любой новый спектакль, независимо от того, как прошел предыдущий, всегда вызывает тревогу. Даже страх. А «Наш городок» -- это такая странная и отчаянная попытка, для меня не очень характерная, когда я впервые в спектакле вывожу своих родственников. Но все эти мои «воспоминания» в данном случае -- это, в общем-то, только повод для того, чтобы коснуться каких-то больших тем – прошлого и взаимоотношений с прошлым. Ты как бы стоишь перед стеной, отделяющей тот мир и наш. Предположим, хочешь до нее, до этой стены, дотронуться, не решаешься, но хочешь. Вот как Стена Плача в Иерусалиме – вряд ли кто-то с разбега обнимает эту стену. Она вызывает дрожь. Стоишь и чувствуешь себя таким маленьким. Но что-то надо сделать, ты же уже здесь. Может быть, просто помолчать, помолиться у нее, что-то попросить? И хотя понимаешь, что все записки с твоими просьбами ночью забирает уборщик, но все равно что-то пишешь и в какую-то щель засовываешь. Это все темы для нервических фантазий...

Я в соцсетях читала, что у Марии Смольниковой, занятой во многих ваших спектаклях, в «Нашем городке» две героини. А какие?

– Маша играет Нонну Скегину и Соньку Золотую Ручку.

?

- Маша – актриса сумасшедшая. Она пришла в мою Лабораторию на втором курсе, когда я ставил «Смерть Жирафа». Она в этом спектакле играла просто волшебно. Это было уже лет 12 тому назад. Да... Маша много где у меня занята и не только потому что она в высшей степени хорошая актриса, но она мне нужна, как камертон, как соратник, с которым я могу советоваться по поводам, выходящим за пределы ее ролей. 

Дмитрий Анатольевич, в пьесе Уайлдера ведь никакой Соньки Золотой Ручки нет, а какое она имеет отношение к остальным действующим лицам?

- Сюжет с Сонькой – это одно из воспоминаний, которые цепляются одно за другое, и, как я уже сказал, там нет логики: забросил удочку -- и вытянул какой-то старый ботинок, а за ботинок зацепилось что-то еще. 

Сонька, например.

А какие еще артисты заняты в «Нашем городке»?

– В основном, молодые актеры «Школы современной пьесы»: папу играет Паша Дроздов, маму – Таня Циренина, моего героя – Саша Овчинников, бабушку – Настя Петрова. Она поет песню, которую мне в детстве пела бабушка, и у меня какое-то удивительное чувство, когда я смотрю на ее лицо. Там много актеров, человек 15-16: и Владимир Ильич Шульга, и Юрий Николаевич Чернов. Вся компания замечательная, они мне очень нравятся. Да, роль Помощника Режиссера, очень важную в пьесе Уайлдера, играет Александр Феклистов.

В соцсетях кто-то предположил, что, возможно, сам Крымов в этой истории сыграет. А вы никогда не хотели стать актером, может быть, в детстве, в каких-то спектаклях Анатолия Васильевича выходили на сцену, например, в массовых сценах?

– Только однажды, в шесть лет. «Ленком» был на гастролях в Перми, играли первый спектакль по пьесе Розова «В день свадьбы». Участвовала вся труппа, кроме Ширвиндта: как Александр Анатольевич пишет в своей книге, он бы своей еврейской внешностью дискредитировал сельскую свадьбу – шутит так. В общем, меня оставили на Сашу, мы с ним гуляли по Перми, я все время канючил: «Хочу попить», а он сердито отвечал: «В городе нельзя, сейчас придем в театр, там свадьба, в графинах вместо водки – кипяченая вода, вот и попьешь. Меня туда не пустят, а тебе наши ребята разрешат». И когда мы вернулись, я из-за кулис рванул к графину, сам налил воды в стакан, но меня тут же схватили за руки и вывели со сцены. Так что сам я никогда актером становиться не собирался. Я с самого детства рисовал, у меня как-то плохо получалось, но я любил это дело и после школы собирался поступать в Институт имени Сурикова. Но медленно овладевал академическим рисованием, и мой преподаватель сказал маме, что времени для подготовки недостаточно и в этом году у меня шансов нет. Тогда мама посоветовала мне поступать на постановочный факультет, там не нужно было сдавать рисунок.

И я поступил туда по маминому совету. Сейчас смешно это вспоминать: я многое делал из того, что она говорила, у нас были прелестные отношения. 

Как художник вы поставили около сотни спектаклей с разными режиссерами, из них 12 – с Анатолием Эфросом в театрах на Малой Бронной, во МХАТе и на Таганке. 

 Мы с папой каждый год делали по спектаклю, и я как-то к этому привык. Привык - тоже смешно. Помню, праздновали мой день рождения, все родственники мне уже подарили подарки, остался только папа. И вдруг он оторвал от коробки из-под торта кусочек картона, что-то на нем написал и протянул мне. Я прочитал: «Уважаемый Дмитрий Анатольевич, вы приглашаетесь в Московский Художественный Театр для оформления спектакля «Тартюф». Я тогда, помню, был как-то разочарован: «Это и есть подарок?». Сейчас понимаю, что это был потрясающий подарок -- и стыдно. Стыдно, что привык...

А первым нашим с папой совместным спектаклем был «Отелло» в театре на Малой Бронной – моя дипломная работа. Я даже помню, как мы с ним ехали в троллейбусе, я только поступил в институт, и он как-то очень буднично сказал: «Буду ставить «Отелло», подумай». Не могу сказать, что я обрадовался. И вообще, не оценил «эксклюзивность» такого предложения. Но подумал, и тем же вечером принес папе макет. Он позвал маму, и они вместе начали смеяться: «Ну еще подумай». И вот это «еще подумай» продолжалось пять лет. Сейчас понимаю, что другой такой школы не купишь ни за какие деньги, никакой институт тебе такого не даст. Но тогда это было мукой: у меня ничего не получалось, ни один вариант папе не подходил. А его очень простой вариант я делать не хотел, потому что у меня были какие-то амбиции, я, типа, должен сам придумать! Когда папа работал со мной как с художником, он мне ничего не объяснял, говорил: «Это молодежный вариант». Я в 16-17 лет не считал это недостатком, а папа считал. Вернее, не недостатком, а просто это ему не подходило. Но в том моем возрасте невозможно понять человека, который находится на совершенно другом витке.

Так же, как теперь вы сами со своими студентами?

– Очень похоже. До ужаса.

Может быть, поэтому с ними я себя чувствую посредником – великое качество почтальона, когда через тебя что-то, не спросившись, проходит. И это тоже отношения с прошлым. Я как закрытый аэродром, откуда уже не летают (ну, пока ещё летают...), но все мои чувства и знания – в самолетах, боях и страстях, которые там происходили, и они оживают в тот момент, когда их касаешься. Мою жизнь через меня волной выносит дальше. Удивительное, надо сказать, чувство. Особенно сильное, когда, на той стороне происходит приём. Я совсем недавно испытал это чувство. Студенты-первокурсники показывали мне серию заданий, которые с ними сделала Валя Останькович, тоже моя бывшая ученица, а теперь их педагог. Так вот, одна девочка, чтобы понять, что такое абстрактная скульптура, принесла глину, с которой ходила на одиночный пикет в защиту актера Павла Устинова: просто стояла у Мэрии и держала в руках эту абстракцию. А потом, чтобы ещё глубже понять природу абстрактного искусства, на митинг на проспект Сахарова поперлась с мольбертом и глиной. Показала мне видео -- кто-то ее снял на телефон: маленькая, худенькая, стоит и что-то лепит, вокруг толпа, скандируют, кто-то подходит, что-то говорит... Кто-то видит в ее абстракции Статую Свободы, кто-то – Левиафана. Так она коснулась самой болезненной точки, которая есть сейчас. И поняла, что в искусстве люди хотят видеть себя, ответы на свои сегодняшние вопросы. Это что-то основополагающее для постижения нерва профессии художника. Ей 18 лет. Я в ее возрасте был явно глупее.

Был долгий период, когда вы оставили театр, занимались станковой живописью, а потом вернулись уже в качестве режиссера, и это произошло с подачи Валерия Гаркалина. Так?

– Да, причем случайно. Мы с Валерой давно дружим, он часто заходил ко мне в гости, и я как-то рассказал ему о том, как вижу сцену встречи Гамлета с призраком его отца. Мой друг Андрей Чернов как раз тогда переводил «Гамлета», слал мне части текста, и у меня появилась такая идея. Валере понравилось: «Давай, – предложил, – ты поставишь, а я сыграю». Тогда это прозвучало смешно, к тому же меня, кроме своей живописи, ничего не интересовало,  хотелось от Валеры поскорей отделаться и продолжить рисовать. «Когда ж ты уйдешь?», – думал я, потому что у меня кисти сохли, а он все сидел и сидел. Через пару дней опять появился, мы продолжили трепаться на тему «Гамлета», а дальше наши разговоры превратились в подобие репетиций, хотя, наверное, это нельзя назвать репетициями. И вдруг мне позвонил директор Театра имени Станиславского, видимо, откуда-то узнал о наших встречах и сказал, что то, чем мы с Гаркалиным занимаемся, ему интересно. Я не ожидал: «Да вы что? Мы с Валерой просто болтаем». Потом был разговор с Черновым, который как-то заехал из Питера и начал спорить, мол, здесь непонятно, и здесь. «А не пошел бы ты, – говорю, – Андрюша, на хрен, все понятно!». И с ходу заполнил ему все пустоты. Вдруг получилось что-то, как мне казалось, цельное. Сам позвонил директору: «Если дадите мне актеров, то через месяц смогу вам сказать, возьмусь я за это или нет». И он дал актеров, причем очень хороших. Помню, ждал Ирину Гриневу на служебном входе, она порхала по лестнице, а я думал: «Боже, и эта фея будет у меня играть Офелию?». Я понял, что готов, гораздо раньше, чем обещал директору, и мы около года работали над этим спектаклем. Правда, после премьеры критики его ужасно ругали. Наверное, за дело. Как еще можно в первый раз поставить спектакль и это - «Гамлет»? Режиссура – сложнейшая профессия: чтобы соткать какой-то воздух на сцене, надо наловчиться. Это только в сказках тыква превращается в карету. 

А правда, что у вас в мастерской висит оберег «от злых театральных критиков»?

– Да, студенты моего предыдущего выпуска подарили – как-то они стали свидетелями того, как я переживал из-за какой-то статьи. 

Но, наверное, критики на то и критики, а зрители ждут ваших спектаклей, как больших событий. На премьеру этого сезона – «Борис» – попасть невозможно, я читала, что очередь за билетами выстроилась, когда вы только приступили к репетициям. У вас есть традиция – отмечать день рождения премьерами. Поэтому премьера «Нашего городка» в «Школе современной пьесы» назначена на октябрь?

- Да, но у меня еще и других планов завал, и раньше октября никак не получится.

фото: Наталия Чебан, предоставлено МТА "Арт-Партнёр XXI" 

Похожие публикации

  • Михаил Левитин и его школа клоунов
    Михаил Левитин и его школа клоунов
    Михаил Левитин – режиссер, писатель, художественный руководитель Московского театра «Эрмитаж». У него необычные постановки, может быть потому, что сам по себе он напоминает странный предмет, прыгающий с полки на полку и вносящий в установленный порядок некую путаницу
  • Лев Рубинштейн:
    Лев Рубинштейн: "Не столько я подвожу итоги, сколько итоги подводят меня"
    Новогоднее интервью со Львом Рубинштейном. Итоги прошедшего года. Личные и не только. Почему Лев Толстой стал писателем, а не основал новую религию. Бывает ли прогрессивный национализм. Может ли комсомолец венчаться в церкви. Нужна ли России десталинизация. Ну, и, конечно, пожелания на новый год! Смотрите и слушайте на нашем сайте
  • Иосиф Райхельгауз: «У меня ощущение, что я ехал в том эшелоне»
    Иосиф Райхельгауз: «У меня ощущение, что я ехал в том эшелоне»

    Много лет назад режиссерский дебют Иосифа Райхельгауза в Москве «Из записок Лопатина» вызвал ажиотаж: лишний билетик спрашивали еще от метро. И этот спектакль, и другие его спектакли о войне зрители вспоминают до сих пор. Новой постановкой «Фаина. Эшелон» Райхельгауз вновь возвращается к военной тематике на сцене руководимого им театра «Школа современной пьесы». История, в которой много личного – слез, отчаяния, радости, надежды…