Анатолий Головков: Безработный с гитарой

Автор: Диляра Тасбулатова

Анатолий Головков – бард, писатель, драматург и …кулинар. Как говорится, пусть это и общее место, талантливый человек талантлив во всем. Автор нашего журнала, и не только нашего, человек, песни которого распевают по всей стране, он тем не менее удивился: интервью? О чем? Почему я? Да вот потому.

 

Крепостные «Комсомольца»

…Читая ваши книги, Анатолий, да и в Фейсбуке (запрещен в России – ред.) вас почитывая, — я немножко даже удивилась: вы прямо будто пульс времени, современник так называемых «великих свершений». Знавали выдающихся, талантливых, гениальных. Тех, кто определял духовное состояние эпохи, вопреки всему причем… Как так получилось? Вы ведь, извините, не москвич, а здесь, как говорится, своя тусовка?

— По рождению я, между прочим, москвич. Родился на Шаболовке. Но юность прошла в Латвии. Два года на филфаке рижского университета проучился, а потом перевелся в Москву. Как раз в 75-м, в самый разгар того времени, которое вас интересует.

Ну, Рига все-таки, извините, не Тула, почти заграница по тем временам…

— Ну да, прибалтийская вольница, Юрмала, Домский собор... Тем не менее у меня тогда ничего не было за душой. Я, уйдя из джаза, начинал в рижской молодежке репортером на гонорарах. Там потом работали и Петя Вайль, и Володя Вигман, и Соломон Волков, и Саша Генис. Но тогда я еще ни одной песни не написал, ничего не сделал в прозе. Были, правда, наброски, и редактор отдела «Молодежки» прочел один мой текст, написанный как бы не для газеты, а для себя, и сказал: «Хочешь совет? Если можешь не писать — не пиши. Не твоё это, понимаешь. Ты же, кажется, музыкант? Ну, так и лабай свой джаз!» Кстати, он потом оказался агентом КГБ. Но это не имеет отношения к делу. Я был упрям и не понял.

Понятно. Литконсультант в погонах. Но стихи-то у вас, наверно, были, у кого их нет?

— Ох!.. Какие-то старые, на них и взглянуть-то было стыдно. Бывают же, знаете, и юношеские стихи хорошие. А вот у меня были отвратительные.

Любовная лирика?

— Ну, в общем, да. Стишки, посвященные дворовым девчонкам, и не только. Даже собаке и коту своему.

Собаке или коту интереснее. Чем девчонкам. Им-то все пишут, а вот коту мало кто. Жаль, я не умею рифмовать, а то тоже своему коту бы посвятила пару строф.

…Хе-хе. Ну, в общем, вот так — переехал в Москву без единого опубликованного рассказа. А мне ведь уже было почти тридцатник… Живя в Риге, я вообще-то пытался ритмизировать прозу, был у меня такой цикл, «Всадники» назывался. Первая попытка соединить джазовую форму с литературной: тема — импровизация, а вместо главок «квадраты». Я потом вернулся к этой идее в романе «Jam session».

А в Москве вас опубликовали?

— Да, мой первый рассказ в Москве таки появился — в ежегодном альманахе «Истоки», который выходил в «Молодой гвардии». У легендарной Галины Вячеславовны Рой. Я рад, что именно там — где печатались практически почти все самые известные прозаики и поэты России.

Как назывался?

— «Блюз для трубы на закате».

Ох…

— Да, название довольно претенциозное, сейчас я бы так не назвал. Но сам рассказ, говорят, ничего так получился… В 76-м вышел.

И вы сразу попали в местный, московский то бишь, художественно-литературный истеблишмент?

— Ну, не знаю, я прежде всего и как-то довольно быстро познакомился с журналистами «Московского комсомольца». Искал работу и тот факт, что я рижанин, как-то поспособствовал.

«Комсомолец» тогда интересным был?

— О, да! Не то что при Паше Гусеве. Была эпоха, когда эта газета просто блистала. На Чистых Прудах люди с утра толпились у газетных стендов. Один Саша Аронов чего стоил! А Леонид Жуховицкий, Юра Щекочихин, Саша Ригин, Вадим Черняк, Александр Минкин! И между прочим, до них, с 29-го по 30-й год, там работал и Осип Мандельштам! С 77-го по 83-й главредом «Комсомольца» был Лев Гущин, с которым мы позже стали близкими друзьями и работали потом в «Огоньке» Коротича.

А в «Московском комсомольце» вы работали?

— Мог бы устроиться на гонорары, брали внештатником, но у меня уже была семья, родился сын. А там ведь авторы без зарплаты работали. Ну, многие…И, хотя даже в песенке пели «Эй, Бебчук, ты денег не жалей!», Бебчук (у них был такой ответсек, Бебчук) таки жалел. «Солёный пот не для господ. Моя летучка в ладоши бьет. Редакторат нас не поймет...», пять копеек за строчку, не разбежишься. Но зато я там с такими людьми познакомился, что оно того стоит.

На боевом посту

Это да, я читала, там уже полвека система крепостная, страшная. Да и сама сталкивалась. Ну и как было выжить, жить, «питаться»?

— М-да, проблема. Ни в «Комсомолку» меня не взяли, в рабочий отдел, ни в «Известия», в информацию к Шмыгановскому, — никуда практически. У меня ведь «пятый пункт», сами понимаете… Зато взяли литсотрудником в студенческую многотиражку «За строительные кадры» МИСИ им. Куйбышева. Потом — в газетенку «На боевом посту». Это не ментовская газета, а московского округа ПВО. Вольнонаемным.

Смешно. О чем же вы там писали?

— Про боеготовность летчиков и ракетчиков, про их волшебные боевые дежурства. А они, кстати, потом взяли да зеванули, прошляпили Руста!

Империализм, небось, клеймили? Гневные отповеди писали?

— Приходилось.

Вот-вот.

…Поэтому Юра Щекочихин, мой самый близкий друг, которого я страшно любил, замечательный был человек, представлял меня друзьям как «трубача из Риги». Ну, не скажешь же: вот этот милый парень из газеты «На боевом посту»? Он вообще любил представлять людей друг другу со значением: актер такой-то, писатель эдакий, знаменитый режиссер имярек. А вот (показывая на меня): это Толя, трубач из Риги. Ну, интересно же — трубач из Риги?

Видимо, все-таки лучше, чем корреспондент этого вашего «На боевом посту»?

— Наверно (смеется). И все кричали: «О-о-о, трубач из Риги! А он что-нибудь умеет?» — «Ну, да, — говорил Юрка, — он же джазовый трубач!». Что было чистой правдой. Частично кое-что обо мне в джазе потом легло в книжку «Jam session. Хроники заезжего музыканта».

Не хухры-мухры, точно… Щекочихина или, как его все звали, Щекоча, я знала, в «Новой газете» с ним работала. Он, конечно, открытый был человек, но подружиться с ним?

— Мы познакомились в 1972-м, в июле, на второй день моей свадьбы с Надей. В Мещерском. Он подходит, жмет руку и говорит: «Меня зовут Юра Щекочихин. В этот кейс вмещается пять бутылок водки!» Я еще подумал, вот пижон! Но какой славный! Юра был похож на такого взъерошенного вороненка. И он потом стал, знаете, моей судьбой… Его мама, Раиса Степановна, говорила: у меня есть два сына, ты и Юрка. Да, правда, он был мне как братишка. И он первым открыл мне другую Москву.

Какую, интересно?

— Москву журналистов суперкласса, художников, актеров, режиссеров... Но сам-то я кто таков был? Просто симпатичный такой, свойский парень, не более того. При этом у меня не было тетрадки стихов, которую я бы носил с собой, чтобы великим показывать, да и вообще ничего за душой не было, кроме кусочков прозы. Но меня все равно всюду принимали, просто как рубаху-парня. Я играл на трубе блюзы, в компании, на Новый год — Юрка доставал для меня трубу в театре. Пел под гитару культовые песенки команды «Московского комсомольца»: Аронова, Черняка, Смирнова. Ну, и Окуджаву, Алешковского, Кима, Галича, Высоцкого. В самых разных компаниях, квартирах, общагах. Вот так меня и запомнили.

Безработный парень

И постепенно вы добрались до самых-самых? Это ведь не то что бы цель, я так понимаю, с ними просто интересно, познавательно?

— Саша Аронов и Юра Щекочихин знали буквально всех в Москве, и вот они и знакомили меня со всеми. И не только они, другие тоже, в общем, всех со всеми. Однако, не каждого представляли интересным людям, а исключительно по принципу схожести взглядов, эстетики, общих ценностей: ненависти к войне в Афгане, любви к свободе, Серебряному веку. И вот так, постепенно, круг всё расширялся и расширялся, а меня еще все знали как парня с обшарпанной гитарой и без копейки денег, которого никто не берет на работу.

Ха-ха. Хорошенькая рекомендация.

— Зато мне удалось не испортить себе репутацию. В те времена я снимал комнату на Пятницкой, в коммуналке, окна которой выходили на конфетную фабрику «Марат». И оттуда так несло карамелью, что просто мочи нет. Есть хочется, а несет сладким чем-то, ужас просто. Надышавшись этой сладостью, от которой уже подташнивало, я шел в «Союзинформкино», где с утра до вечера смотрел фильмы.

И как вас туда пускали? Там вахтер сидит, я знаю.

— Пускали по списку допуска, от редакций. Я сотрудничал на радио и писал отзывы на фильмы. Будешь, сказали, смотреть их в этом самом «Союзинформкино» и писать. 7 рублей за рецензию – согласен?

О, так мы коллеги. Но извините, 7 рублей там, 3 рубля здесь — а как квартиру снимать, где жить? Я первое время тоже в подвале жила, без горячей воды.

— А я еще отвечал на письма читателей разных журналов. Например, «Моделиста-конструктора». 20 копеек за письмо. Плюс сдача стеклотары. Плюс разгрузка вино-водочных изделий в магазине: три рубля за сеанс, иногда бутылка вина и полкило колбасных и ветчинных обрезков. Комната стоила 15 рублей в месяц.

Крейсер Очаково

И долго этот кошмар продолжался?

- Почему кошмар? Неплохо все было… И примерно до 1982 года продолжалось… Потом я стал писать и петь собственные песни, а не только всякую там хулиганку, типа гоп-стоп, мы подошли из-за угла. И меня стали внимательнее слушать. Жить, правда, было еще негде, ну, просто вот совсем. И я поселился у Щекочихина на Большой Очаковской. Сам Юрка называл свою квартиру «Крейсером Очаково». Определил меня на кухне. Правда, иногда приезжал из Ижевска Олег Хлебников с супругой или кто-то родной по духу из Грузии. И тогда мою тахту оккупировали, и мне приходилось спать под вешалкой в прихожей. При этом как мы классно жили! Я как раз развелся со своей женой Надей, Щекоч — со своей Машей. Я бы, конечно, не смог у Юрки жить при Маше, но она, забрав эрделя и книжки, вернулась к себе на Белорусскую. А я, наоборот, расположился у Юры — тоже с книжками, с пишущей «Эрикой» и с гитарой.

Это была однушка?

— Ну да. И тем не менее компашки собирались едва ли не каждый вечер. И вот как раз у Юрки меня переслушала куча народу. Стали записывать. Кассеты пошли по стране. Их брали даже тихоокеанские подводники в свои походы. Дошло дело и до КГБ… Может, кто-то стукнул… Пригласив меня на Лубянку, они дали мне послушать мою же песенку «Ничего не происходит». Сказали ласково, что им «система тоже не во всём нравится», но типа зачем орать об этом на всю страну? Писал бы лучше, сказали, любовную лирику. В общем, пригрозили, предупредили... Но снова повезло, могли ведь укатать по 70-й, части первой.
Боже…

…На Юркином «крейсере» кто только не перебывал. Именно в Очаково я познакомился и на всю жизнь подружился с Борисом Жутовским, Юрой Ростом, Эдиком Успенским, Лёней Жуховицким, Лёвой Гущиным. Бывал там и Ярослав Голованов со своей тогда еще будущей женой Женей Альбац. И славный его сын Вася, ставший писателем, со своей женой Олей. Частенько заходил журналист Павел Гутионтов и поэт Андрей Чернов. Приезжали на наш «крейсер» и режиссеры Валерий Фокин и Андрюша Бородин, главреж ЦДТ, актеры «Современника». И оба брата Лунгиных, Павел и Женя, Сережа Соловьев (еще до съемок «Ассы»). Приходили актеры Вася Мищенко, Михаил Козаков, Ролан Быков. И даже пара либеральных генералов МВД СССР, внешние разведчики, вроде Миши Любимова, которых Юрка называл «наши ребята наверху». Спартаковские фанаты, Юркины ученики из молодых журналистов — Сережа Кушнерёв, Леонид Загальский, талантливый Олег Пшеничный. Все эти ребята мои песни в спектакли и в фильмы не брали, как брали и заказывали Юлию Киму, но зато слушали и им, кажется, нравилось…

Причем это Очаково было далеко от центра, и все равно все приезжали?

— Кто-то, хе-хе, на служебной машине, но большинство на электричке.

Уже смешно.

— Ну да. От служебной машины до электрички. Кстати, странно, что никто не настучал. По крайней мере, никто не сел. Хотя, думаю, и стукачи могли там кучковаться.

Ну, может, и стукачам было интересно?

- Возможно. Но читки наши были, в общем, опасные: люди свои пьесы читали, главы из романов, стихи... А Щекоч хранил номера «Континента», много запретного Самиздата.

Повезло, значит…

…В Очаково бывали Миша Поздняев, Григорий Гладков, Денис Новиков, Гриша Кружков, тогда еще молодой. И это чрезвычайно важно было — общаться. И общаться именно с ними. И что еще важнее — они делали мне абсолютно точные замечания, я ведь музыкант, поэтому не учился в Литинституте, школы литературной у меня не было.

Можно подумать, в Литинституте есть школа.

— Думаю, основы стихосложения там все же проходят. А я, ну что я? Был просто начитанным мальчиком, таким симпатичным молодым человеком, да еще с гитарой. И гораздо, гораздо моложе, чем сейчас.

Ну…

— Что тут скажешь? А пел я, придумывал песни про нас, репортеров. Про ситуацию в стране, тупиковую совершенно, — тоже. Про Афган, про Чернобыль, про время. Написал их штук 60, и из них 35-40 вполне себе приличные. Двенадцать — записаны в студии Москонцерта с аранжировками под оркестр. Мою песню «О друзьях» включили на прощании со старым НТВ в Доме молодежи. Зал встал и всю песню слушал стоя. И я сидел и думал: так какого рожна тебе еще нужно, какая слава, какие отзывы, какие премии?

Долго вы жили у Щекочихина?

— Девять месяцев.

Заново родились, понятно.

— Что-то в этом роде (смеется). Я бы сказал, что с Очаково связана целая эпоха в моей жизни. Пока я от Юрки на Малую Бронную не перебрался. Ну, а там уже началась совсем другая жизнь. Но старт был дан именно в Очаково, где сформировался такой, как бы это сказать, малый круг. Человек сто — это еще малый. Большой маячил впереди. У Юры хорошо было, конечно, но нельзя же вечно жить у друга. Ему ведь и девочек нужно было водить…

Девочки

Да и вам, думаю. Девочек всем нужно водить, понятно.

(Смеется). …Ну, вот, когда я переехал, тогда и смог водить. Изредка.

Юра не разрешал?

— Ну, это уже было бы слишком. Хотя приходила моя будущая третья жена, но сначала она стучала в окно, это был первый этаж, потом просовывала через двери сетку с кефиром и курицей. Вот Марину Юрка пускал, любил ее за верность и самоотверженность. Как-то, насытившись курицей, Юрка спросил, какая ее любимая книга, и Марина сказала — «Над пропастью во ржи». Он аж подскочил. И всё, вопрос был решен. Потом она стирала не только мои, но и Юркины футболки и джинсы. Но по средам являлся еще один наш общий друг со своей девушкой. Юра так и говорил, типа -- Толь, ну, уступи старику, сходи погуляй, будь человеком! Правда, уходить нужно было не сразу — друг работал начальником на телевидении и приносил с собой всякую снедь из буфета: шпроты там, вино хорошее. И просил меня чуток посидеть с ними. А потом, значит, когда уже пора валить, он знак мне подаст. Я же вечно голодный был, а тут такая халява. Ну, а когда он, наконец, мне подмигивал, я вставал. Девушка мне, вы, мол, куда? А я ей, что иду, например, в театр, там читка моей пьесы. Хотя никакой читки и в помине не было. Смешно! Никакой пьесы и ни одного сценария я к тому времени еще не придумал.

 

Советы Марии Ивановны

То есть, вы получали живое образование, круг такой был, задающий высокие критерии? Я не про этого товарища, который по средам, разумеется.

— Ну, да, повезло, можно сказать. Я уже служил в «Крестьянке», был такой журнал, где я вел кулинарную рубрику «Советы Марии Ивановны». Миллионы «крестьянок» думали, что я женщина и на 8 марта слали мне открытки и сувениры. Мешками. И для себя что-то пописывал потихонечку. На солидную работу меня не брали, зато у меня была потрясающая возможность прокачать свои опыты...

…На живых талантливых людях?

— Причем очень серьезных. Не просто другу почитать или девушке. Друг другом, девушка девушкой, а когда тебя слушают люди высокого уровня, это совсем другое дело.

Кто, например?

— Конкретно? Валентин Берестов, Юрий Давыдов, Евгений Евтушенко, Евгений Храмов...

Ясно.

… Или когда тебя сам Окуджава в Переделкино, точнее, в Мичуринце, слушает. Гитары не было — и он ждал, пока мы найдем и притащим. И после очередной песни говорил — Толя, а еще?

Да, счастье просто…

- Это все происходило в гостях у Марины Тарасовой, поэта. А потом Булат Шалвович ведет всех к себе, через улицу, на свою дачу — говорит, пока Оли нет дома. Ольга Владимировна, его жена, была красавицей, но весьма крутого нрава. Окуджава угощал водкой «Горбачёв» и объявляет всем, что теперь споет то, что я попрошу... И я просил, а он пел. Счастье… Такой чести удостаивалась разве что Вероника Долина, моя старинная подруга. В подобном окружении только тупой не вырастет, извините за выражение, духовно, и, видимо, я таки как-то рос, вырастал. Конечно, мне фантастически повезло. Многое из того, что я потом сделал, оттуда пришло, от этих удивительных людей. Они не учили писать, этому научить невозможно. Но они прививали литературный вкус, ибо у них был стопроцентный слух на пафос и всякую пошлятину.

Да у вас и характер, я уже немного знаю вас, счастливый. Плюс случайность. То, что вы с Юрой познакомились — это как бриллиант найти в куче навоза. Помимо всего прочего — я же говорила, что была с ним немного знакома, — он был колоссальной личностью, бесстрашный, смелый, свободный. И это при его громадной доброте…

— Да, Юра, конечно... Ну, и да, в моей судьбе очень много случайного, это правда. Тут не бывает никаких «почему» или «за что». Так захотел Всевышний.

Попасть в такие компании — удача сродни, скажем, богатству, если у кого-то цель богатство, конечно. Именно там зарождался дух свободы и творчества, хотя окружающая действительность мало этому способствовала… Меня поражает один факт — после сталинских чисток страна, казалось бы, не возродится, духовно погибнет, и тем не менее после войны в Питере и Москве (может, еще где-то, в Тбилиси, скажем) постепенно вызревает культура шестидесятых, которая потом дала такие плоды, так выстрелила, я просто диву даюсь. В восьмиметровых, а то и в меньших, кухнях зарождалась новая культура, дух свободы – там и великая поэзия вызрело, и что только не...

— Знаете, бывают разные компании. Бывают собутыльники, которые просто травят анекдоты и выпивают. Но встречаются люди, которые могут пробить постановку пьесы, написать письмо в защиту диссидентов, посоветовать, что делать в кризисной ситуации. Да и много чего еще… Мы никогда не собирались просто так, ради девочек и выпивки. Всегда это были такие, можно сказать, духовные вещи или события, на которые надо было откликнуться. Полосы Щекоча в «Литературке» часто рассыпала цензура. Эти заметки были как пощёчина большевикам, расследования о мафии, например. Выступить против чего-то всем вместе в прессе… Но к Юре, например, ходили и забавные персонажи. Вплоть до странных юношей, завязавших наркоманов из какой-нибудь Вологды, которых он брался поставить на путь истинный.

В вашу компанию ходили наркоманы?!

— Ну, он же занимался подростками, и, кстати, некоторые из них выросли и стали журналистами, учителями, даже дипломатами. Такая, что ли, школа жизни, как это ни банально звучит, скорее — среда. Команда единомышленников.

Переделкино

Вас тогда не угнетало, что вы были как бы адептом неофициальной культуры? Вступить в Союз писателей, стать частью истеблишмента было сложно… Плюс, конечно, заработки.

— А меня в конце концов приняли в Союз писателей Москвы, хотя я и не помышлял об этом. Списком, в 92-м, приняли некогда обиженных и не принятых в этот самый Союз. Я попал почему-то в секцию публицистики, и Берестов удивлялся: Толя, вы же поэт, что вы там делаете в этой секции? И кстати, Щекочихин тоже туда попал, многих тогда приняли списком. Я до сих пор являюсь членом этого Союза.

И что это давало, членство?

— Ничего. Кроме всяких разборок, странных писем и скандалов изредка. Да нет, мне все же кое-что дало, почти все мои тогдашние рассказы напечатал литературный журнал СП «Кольцо А»».

Дачку бы в Переделкино дали бы, уже что-то. Видела фото ваше на переделкинской Олеговой даче (Олег Хлебников – поэт, прим. мое).

— Да Олег с Аней ее возвели из бывшего гаража с небольшой пристройкой.

Теперь это ВИП-место. Если Переделкино не заберут окончательно, атмосфера там уж не та.

— Да, там с собственностью проблемы. Вот работники «Литгазеты» свои участки приватизировали. А у Ани, жены Олега, не получилось.

Значит, отнимут. Но у нас все же не риелторский разговор, я о другом. Давайте поговорим о Переделкино, которое некогда было особым местом (и которое сейчас усиленно портят — особняк Чубайса закрывает вид на дачу Пастернака). Атмосфера постепенно утрачивается, но вы, как я понимаю, застали лучшие времена.

— Попал я туда исключительно благодаря Олегу и Анечке Саед-Шах, которая там дом построила, она очень хлебосольная была.

Я их обоих знаю, Аню и Олега. Ее уже нет, к сожалению…

— Да, я много лет с ней дружил. Ну, и с Олегом тоже. Вот у них бывали очень многие прозаики и поэты. С некоторыми я подружился.

Например?

— Прежде всего, с Евтушенко, Юрием Корякиным, Комой (Вячеславом Всеволодовичем) Ивановым, Инной Лиснянской, Андреем Вознесенским и его женой Зоей Богуславской. Это было не только в высшей степени престижно и приятно, но также весьма полезно. Потому что там, в Переделкино, почти не бывало чисто развлекательных посиделок. Однажды меня поразило, что даже в Новый год все побежали во двор, кидались снежками, как дети, жгли бенгальские огни. А в доме вот что происходило: Корякин подсел к постели Леши Германа, ему нездоровилось. И о чем, вы думаете, они говорили? О соперничестве эллинистической и иудейской культур в первом веке нашей эры!

Это мне напоминает одну историю, как мой приятель поссорился со своей девушкой – из-за того что она перепутала вазопись начала пятого века с вазописью конца этого же века (до нашей эры кажется, я не спец, не Герман и не Корякин). Или, как этот же приятель расстраивался, что теряет память: он, видите ли, помнил не всех из круга Новалиса.

— Вот-вот. Болеет и о соперничестве эллинизма с иудаизмом печалуется.  

 

Человек-оркестр

С Германом вы тоже познакомились в Переделкино?.

— Нет. Осенью 89-го Алексей Юрьевич меня разыскал через «Огонек», где я много писал о сталинских репрессиях, и предложил поучаствовать в своем проекте «Хрусталёв, машину!». На уровне сценарной разработки. Вот это был кайф — работать с Германом и Светой Кармалитой! Надо будет когда-нибудь об этом написать...

Они будто сквозь века видели: на «Казахфильме» поставили фильм по их сценарию, «Гибель Отрара». Там тюрки по-русски (естественно) говорят так, то есть написано так, будто авторы сняли завесу времени, увидели какой-то там XII век сквозь магический кристалл.

- Это да. Герман просто перевернул мое сознание, когда я попал в игровое кино. А какой рассказчик! Человек-оркестр! Он только начинает говорить, как всё уже буквально искрит. В моем окружении были два великих рассказчика — Леша Герман и Женя Рейн. С Рейном сейчас трудно даже связаться. На Фейсбуке (запрещен в России – ред.) его нет, а жена Надя не дает никому его телефон. И он уже в таком возрасте…. Мы долго с ним дружили, многие годы.

Великие рассказчики

Сейчас он, по-моему, не совсем вменяемый, причем по многим вопросам.   

— Он из-за этого со многими старыми друзьями рассорился. Но несмотря ни на что, рассказчиком он был гениальным. Кстати, жаловался, что Довлатов у него многие сюжеты украл.

Ну и писал бы сам, чего жаловаться-то? Довлатов, думаю, брал просто отправную сюжетную точку, а потом докручивал. Поди так напиши, как он. А то сразу — украл.

— Думаю, это фигура речи. Что-то, наверно, Довлатов взял у Рейна. Они дружили, и Рейн ему много чего порассказал. В Ленинградский период. Вот если лично мне хочется позаимствовать историю, я звоню. Брал иногда у Германа — но всегда ему сначала звонил.

Я тоже всегда так делаю. Я говорю — давай я на тебя сошлюсь, а мне говорят, да бери, господи, делов-то.

— А если скажут: не бери? Попадаешь в неловкое положение. Спросят — откуда взял? Даже не автор, а читатели автора... Я считаю, что аккуратность творческая не помешает. Если ты берешь что-то, надо спросить. Или положи на место.

Я думаю, если это устная речь, то ее перевод в письменную — не плагиат. Вы пишете в своей манере и делаете это замечательно. Как говорил Жан Ренуар, «в искусстве важна только форма». Один и тот же анекдот, рассказанный разными людьми, звучит совершенно по-разному. Ну и что, если Пушкин подарил сюжет «Мертвых душ» Гоголю — теперь надо писать Пушкин-Гоголь? Бизе-Щедрин? Не понимаю.

— Но я все же стараюсь придерживаться этого правила. И ненавижу, когда у меня воруют. Да и не только у меня, у других тоже. Что до меня, то воруют всё, и из-под носа, и из-под рук. И со стола. И из Интернета. Наберите «Анатолий Головков» в любом поисковике — и увидите, что они вытворяют. Всё, что можно стащить, тащат.

Разносолы деревенской кухни

Прямо вот сюжеты воруют?

— Что там сюжеты! У меня, между прочим, есть несколько кулинарных книг. Одна очень популярная — «Разносолы деревенской кухни». В ней о том, как переработать и приготовить фермерскую продукцию, от огорода до мяса. Ее в свое время продавали по спискам в обкомах партии. Прямо как великого Похлёбкина. Сначала ее издал «Россельхозиздат», потом Одесса, общий тираж миллионы экземпляров. Сейчас точно не сосчитать. Кто только и сколько ее ни издавал! И до сих пор издают. Например, недавно встречаю совсем свежее издание, вот прямо сейчас: издано в Молдавии. Кто издал, как? У меня нет литературного агента, и, наверно, поэтому все это происходит.

Ужас какой. А там ваши рецепты. И ничего не докажешь, не работает судебная система.

— Что там рецепты? Однажды у меня украли 12 серий фильма. Питерцы. Не знаю, как к ним попал мой текст. Просто отдали сценаристу, который поменял имена персонажей — и всё.

Страшная история. Без шуток.

— 12 серий по 45 минут! Ну, связался я тогда с адвокатом, который занимался авторскими разборками. И она мне сказала — Толь, послушай, ты, во-первых, должен заказать литературную экспертизу. Это будет стоить столько-то тысяч долларов. И пишет на бумажке цифру. Мои услуги стоят столько-то. Если ты выиграешь дело — хорошо. Но ты его можешь проиграть. Тогда все судебные издержки твои. Но я больше тебе скажу. В Питере у тебя есть свой круг, тот же Герман с Кармалитой, Володин. И ты получишь имидж сутяги. Скажем, идет новый проект, и кто-то скажет — давайте Толю позовем. Это какого Толю? Того, кто судился? И никто с тобой связываться не будет. Коль скоро устроил судебную тяжбу с достаточно известными людьми. И я отказался от суда. Вот и всё…

Ужасно. Значит, у нас нет закона. Значит, у нас можно украсть. Я вот сейчас возьму, стырю ваши (понятно, что я этого не сделаю) рецепты из Фейсбука (запрещен в России – ред.) и отдам в издательство. Ну как так можно?

– Еще не то можно, сами знаете.

…Мы на минорной ноте заканчиваем, хотя вся беседа, несмотря ни на что, была, как говорится, приподнятой. Вдохновляющей, я бы сказала. Вы рассказали мне, как противостояли, так сказать, тоталитаризму, как культура формировалась в подполье. Андеграунд, так сказать, дословно - под полом. Правда, молодой сын моего приятеля как-то сказал отцу, что знаю я, мол, как вы противостояли, пили и гуляли. Впрочем, и во Франции в начале прошлого века она тоже так формировалась, в компании начинающих тогда, великих художниках: недоедали, мерзли, пили и гуляли.

- Не поспоришь.

Спасибо вам, очень интересно было, так далеко не всегда бывает.

фото: личный архив А. Головкова