Беат Швайцер, обитатель благополучнейшего швейцарского Берна, снимает российское Заполярье. Он уже побывал в Териберке и Норильске, на острове Диксон. Результатом стала фотокнига под загадочным названием «Михайловна звонила»
– В Швейцарии существует традиция отношений мастера и ученика: ты выбираешь себе учителя, который затем ведёт тебя несколько лет, погружая в тонкости профессии на практике. В начале нулевых по всей стране было всего восемнадцать таких мест, где можно выбрать учителя, и мне очень повезло, что я нашёл его именно в Берне. Его зовут Ги Йост, он специализируется на коммерческой съёмке, а для души делает что-то совсем иное. Благодаря Ги я понял, что такое авторский подход к фотографии, – мы, кстати, до сих пор регулярно встречаемся, показываем друг другу свои работы.
Беат Швайцер
Моя первая серьёзная репортажная съёмка была на Балканах – это уже было движением по направлению к России, как я говорю: «Всё, что на восток от Вены». Вообще Балканы и Восточную Европу я знаю хорошо, объездил этот регион на автомобиле вдоль и поперёк. А в 2007 году отправился в Косово – снимать репортаж о местных ромалах (по-русски их называют цыганами). Ещё в Берне я познакомился с писателем Урсом Маннхартом. Мы много чего сделали вместе – например, репортаж в местечке Вадул-Сирет на границе Украины и Румынии, где вагоны переставляют с одних колёс на другие, потому что в Румынии ширина колеи меньше, чем в Украине. Там нас интересовала, конечно, не техническая сторона вопроса, а то, как живут люди. Тогда ещё через эту станцию курсировал поезд София – Москва, сейчас такого маршрута наверняка уже нет, ведь он шёл по Восточной Украине.
В Вадул-Сирете с нами была Елена, переводчица, которая потом сопровождала нас во всех поездках. Помню, она втолковывала нам, что если мы отправимся в Россию, то не почувствуем особой разницы, потому что жизнь людей в Киеве схожа с Москвой. Это было до 2014 года, сейчас бы, конечно, никто уже так не сказал. Но и тогда это оказалось не вполне правдой. А уж жизнь на Севере отличается очень сильно.
«Говорят, ей было всего девятнадцать, когда она решила уехать с Юга России и пойти по стопам отца, став охотницей. Начало вышло не слишком приключенческим: ей пришлось поработать в детском саду. Почему-то кажется, что вряд ли эта работа вызывала у неё интерес. Что делать такой, как она, среди возбуждённо галдящего скопления существ, нежно попахивающих подгузниками? Однако благодаря этой работе она купила себе первый снегоход и сама научилась менять цилиндры в его двигателе.
Чуть позже, на Енисее, лёд встал уже в начале сентября, и корабль снабжения был вынужден остаться – Ника познакомилась с Сергеем, одним из матросов, дожидавшихся лета. Он ей понравился – понравилось, как он смирился с тем, что в ближайшие десять месяцев работы у него не будет. Они стали жить вместе, у них родилась дочь. На снегоходе выезжали они в заснеженную дикую природу, охотились на оленей, рыбачили у прорубей и были счастливы. Жизнь походила на сказку. А может, и была ею. Потом Сергей запил. Пил он долго, пока не потерял человеческое обличье и его не перестали узнавать. Спустя годы он простился с женой и дочерью, чтобы на ледоколе отправиться в крохотный домик, расположенный неподалёку от Северного полюса. Там, на полярной станции, собирают метеорологические и гляциологические данные, там работают полдюжины человек, рядом с ними обитают полдюжины собак.
Теперь Сергей не околачивается у магазинов – одежду и еду ему доставляет ледокол, один раз в год. Связь с внешним миром поддерживается только телеграммами. Это может показаться странным, но они по-прежнему пара, хотя Сергей вот уже двадцать пять лет работает на станции. Раз в два года он возвращается домой на три месяца, а потом снова уезжает. Ника говорит, что любит своего Сергея, всегда любила, и ничуть не мучается от страсти или тоски, совсем наоборот.
Свободные от работы дни она проводит в тундре, прихватывая с собой лишь лучшую подругу Татьяну или собак. Ника охотится на оленей, рыбачит, умело использует цепочную пилу и катается на снегоходе по замёрзшему морю. Весь её облик и манера держаться выражают простую истину: вещи таковы, какие они есть, и глупо пытаться изменить непреложный миропорядок.
Но как можно два с половиной десятка лет поддерживать отношения, почти не общаясь?
– Можно, – смеётся Ника, накладывая себе ещё оленины.
– Когда Сергей снова приедет к тебе?
– Не знаю. В прошлом году он прислал телеграмму: «Я тебя люблю».
– А ты, что ты ответила?
– Ничего, для меня это уж слишком романтично, – говорит она и прикладывается к пивной бутылке, словно заменяя этим поцелуй.
– Ты так и не отправила ему ответной телеграммы?
– Отправила. В день его рождения. Написала: «Happy birthday».
– Всего два слова?
– Да, вполне достаточно. Что я его люблю, он и так знает».
Урс Маннхарт. «Михайловна звонила»
Подлёдный клёв и чистый спирт
– Когда мы с Урсом впервые приехали на Север, а первым было путешествие в Териберку, то мы, конечно же, знали о стереотипах о пьющей России в бесконечных ослепительно-белых снегах. Для нас это были прежде всего «стереотипы» – хотя отчасти так оно и оказалось, пьют на Севере действительно много. В Териберке нам хватало сильных впечатлений, и одно из них связано как раз с этой темой. Были мы там недолго, и подружиться успели разве что с Романом Коником, он нам потом для книжки текст про себя написал. Однажды вдвоём с Коником на снегоходе мы поехали на подлёдную рыбалку – очень далеко в тундру, на озёра. Сделали лунку, сели. Коник достал бутылку, я даже поначалу расстроился, что она такая маленькая. А оказалось, это стопроцентный спирт. Мы брали воду из лунки, разбавляли её спиртом и пили. Это было пиком ощущений – первая подлёдная рыбалка, я поймал рыбу! Хотя общаться было трудно: Роман не говорил по-английски, а я по-русски знал тогда всего пару слов.
За две недели в Териберке мы только начали чувствовать место, только познакомились с людьми – и вот уже нужно было уезжать. Для моей работы такой график не подходит. Дело в том, что я не занимаюсь постановочной фотографией, не еду с уже готовыми, чёткими представлениями о том, что вот хочу снять именно эту картинку именно в этих местах. Нет. Я приезжаю, смотрю, пытаюсь вжиться в место и только потом фотографирую. Это скорее инстинкт, чем метод или какой-то профессиональный секрет. Я уважаю людей и когда прихожу к кому-то в дом с камерой, то не достаю её сразу и не начинаю снимать. Сначала я общаюсь, обедаю, выпиваю, пытаюсь говорить с хозяевами по-русски – уж как умею. И когда люди начинают мне больше доверять и расслабляются, я достаю камеру. Это естественный процесс. Для меня очень важен вопрос уважения – я всегда спрашиваю у человека, готов ли он к съёмке, и, если он говорит «нет», я не стану его снимать. Только если в большую панораму попадают люди, то уже не бегу к каждому с вопросом, конечно…
«В 90-х годах, когда я работал водителем «КамАЗа», мне пришлось трое суток прожить в тундре в снежном плену. Тогда мне повезло, что в кабине я был один, без пассажиров, что крайне редко случалось, так как я всегда кого-нибудь подвожу до города. Газовая плита в машине у меня была, продукты и запасы воды тоже, дизтоплива – с запасом. А почему повезло, что один, – потому что кабина была без спального места и с пассажирами пришлось бы спать сидя, а так я как король спал, вытянувшись во весь рост. Скучновато, конечно, но зато не тесно. Почитаю, поем немножко – и на бочок. В прошлую зиму дорога в общей сложности была закрыта полтора месяца! Вот так мы здесь на Севере и живём. Для местных жителей это обычное дело, а для тех, кто приезжает в первый раз, «рай» превращается в настоящий кошмар».
Роман Коник, житель Териберки.
«Михайловна звонила»
Русская полиция и русский суд
– Вообще, эти поездки на Север кардинально изменили мою жизнь. Почему? Ну хотя бы потому, что после путешествия на Диксон я познакомился с Настей, своей будущей женой. В то время она работала в посольстве Швейцарии. Ну и конечно, сильная история произошла, когда во время поездки в Диксон мы с Урсом столкнулись с русской полицией и русским судом.
Диксон – это посёлок, часть которого расположена на одноимённом острове, а другая – на полуострове Таймыр. Одна из самых северных точек на территории России, Диксон закрыт и для русских, и для иностранцев. Чтобы туда попасть, мы чуть ли не год пытались получить разрешение ФСБ. В нашей небольшой творческой группе все были иностранцами, включая переводчицу Елену, гражданку Украины. Елена каждый день в течение многих месяцев звонила в ФСБ и спрашивала: «Где же пропуск?» В итоге пропуск дали. А так как у нас было свободное время, то мы поехали из Берна в Красноярск на поезде. Ну ещё и потому, что Урс озабочен состоянием экологии и из принципа не летает на самолётах, разве что в исключительных случаях. Но проблема в том, что на Диксон на поезде не доедешь – даже самолёты туда летают всего раз в неделю и только одним маршрутом: маленький самолётик вылетает из Красноярска в Хатангу, потом в Норильск, а оттуда уже добирается до Диксона.
Диксон. Школа
В результате нам всё же удалось долететь до Хатанги, но и там нас ждали проблемы. Потому что Хатанга – это тоже закрытый посёлок. Нас забрали в полицию. Стали допрашивать переводчицу. Лена расплакалась, полицейские её пожалели. Выписали штраф – и послали нас дальше в Диксон.
Всё время пребывания в Диксоне мы думали о том, что у нас нет пропуска, чтобы лететь обратно через Норильск. Спрашивали в местном отделении ФСБ, но то ли из-за приближающихся майских праздников, то ли по другой причине нам отвечали: «Да всё будет нормально, максимум – заплатите штраф!» Но вышло не так: в Норильске нас сразу же встретила полиция, обыскали, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали с табличкой на груди. И на классическом полицейском «уазике» доставили в тюрьму. Ночь мы провели в камере. На следующий день был суд: так как мы попали в город без пропуска, нам выписали штраф.
Всё это время я больше всего боялся, что отберут плёнки, на которых было всё, что я отснял за три недели на Диксоне. У нас ведь перед отправкой в камеру конфисковали все вещи! Чтобы подстраховаться, я попросил полицейских дать мне расписку о плёнках и камере, которые они у меня забрали. К счастью, мне их отдали.
Спросите, не думали ли мы в какой-то момент: куда нас черти несут? Нет, не думали. На Севере нам очень нравилось. Впрочем, у штрафов было серьёзное последстствие: за три месяца до рождения моего сына меня не пустили в Россию, к жене, депортировали в Швейцарию прямо из Шереметьева. И я потом почти три года не мог получить визу в Россию.
Северный магнит
– Сегодня я понимаю, почему люди остаются на Севере. Для меня это вовсе не странные фрики, которые почему-то решили жить в таких экстремальных условиях. Это их осознанный выбор. Они очень привязаны к местной природе. Вот Татьяна Ахломова, которая живёт в Диксоне, в нашей книге хорошо объясняет, что для неё, когда она едет на материк, большие города – это как другая планета. А для нас наоборот: Диксон – это другая планета, мы же живём нормально. Я в своих фотографиях как раз и пытался передать, что в этих тяжелейших условиях есть нормальная жизнь. Знаю, что, когда мои снимки показали одной учительнице русского языка из Норильска, она отреагировала так: «Ничего интересного! Обычная жизнь!» Для меня это был почти комплимент, это значит, что я достиг своей цели, раз местный житель не видит ничего необычного в нашей книжке.
Норильск же – это северный магнит, который притягивает к себе. Я встречал жителей, которые любят Норильск, и тех, кто мечтает его покинуть. Многие воспринимают своё существование с большой долей иронии, и это помогает им выживать. Некоторые как бы внутренне разорваны: с одной стороны, они и хотели бы уехать, с другой – хорошо зарабатывают и боятся это потерять. Их отношение к городу – это любовь-ненависть. Странное ощущение.
Меня спрашивали: а почему такое название у книги? Кто такая Михайловна и по какому поводу она звонила? Название возникло из личной истории. После того как мне три года не давали визу, я летел в Норильск со всеми необходимыми документами и нервничал. В аэропорту меня снова провели в тот самый полицейский участок, в котором мы с Урсом уже однажды были. Но на этот раз, несмотря на мои мрачные предчувствия, вдруг сказали: «А-а, всё хорошо, Михайловна уже звонила!» Выяснилось, что Михайловна – это дальняя родственница двоюродной сестры моей жены, она когда-то работала в охране этого аэропорта и на всякий случай её попросили позвонить и предупредить, что люди, которые прилетают, свои. Для меня это история о том, как устроены многие вещи в России, когда всё запрещено, добиться разрешения очень сложно, вокруг сплошная бюрократия, но, как только возникает какой-то личный контакт, всё становится намного проще. Как сказал мне один знакомый в посольстве: «В России «нет» – это всегда потенциальное «да». История с Михайловной – это такой символ России, но при этом она связана с конкретным человеком, а для меня самое важное – это люди, которых я снимал и о которых хотел рассказать.
фото: BEAT SCHWEIZER