Все мы немного чучело

Лет тридцать пять назад, в эпоху то ли позднего застоя, то ли самого-самого раннего расцвета ещё непонятно чего, десяти-двенадцатилетние дети (чтобы не говорить, что это были мы с вами) жили жизнью ответственной. Школьные и классные собрания, смотры строя и песни, соревнования дружин, сбор макулатуры, тимуровская работа. Детей учили любить родину, маму, труд и природу. «Пионер – всем ребятам пример». Правда, в свободное от «подачи примера» время пионеры ленились, грубили взрослым, прогуливали уроки, объявляли бойкоты тем, кто «выпендривался», и мечтали о заграничной жвачке. То есть были обычными детьми со своими закидонами и страхами, усиленными состоянием предпубертата. О том, как жить в этой турбулентности, взрослые молчали не хуже партизан. Про помощь по дому родителям говорили, про то, что в человеке всё должно быть прекрасно, тоже, даже преимущества социалистического строя и ужасы капиталистического Запада постоянно упоминали − на уроках политинформации. А как, например, жить пятикласснику, на которого ровесники смотрят как на пустое место или подходящий объект для их малолетних разборок, – об этом заикаться было ни-ни.

Но пионерам выписывали журналы, главным из которых был какой? Конечно, «Пионер». И там в 81-м году, с третьего по седьмой номер, напечатали повесть Владимира Железникова «Всего-то несколько дней». Размытое какое-то было название, почти монохромные иллюстрации… Но тот, кто не поленился и начал читать, оказался вознаграждённым на всю оставшуюся жизнь, без преувеличения. Потому что речь в повести шла о девочке, которая взяла на себя чужую вину и за то оказалась преследуема одноклассниками. Впервые на пространстве советской жизни в произведении для подростков говорилось о том, что дети, как и все люди, могут быть жестоки. Что большинство не всегда право и один способен противостоять толпе. Что высокие, казалось бы, идеи – верности, справедливости, долга − и искренние убеждения ничего не стоят, если их носители не видят живого человека.

Это были мысли по-прежнему крамольные для общества, привыкшего отвергать индивидуализм, а к гуманизму непременно присовокуплять слово «абстрактный». Вот почему изначальное, данное автором своему детищу название «Чучело» было заменено нейтральным: чтобы не слишком «раздразнить гусей». Они и так уже зашипели, когда Железников, вовсе не начинающий автор – в его багаже было немало опубликованных рассказов и сценариев к нескольким фильмам, – в конце 70-х сочинил вроде бы очередной из них, то самое «Чучело». Но сценарий был слишком необычным и, дойдя до Госкино, ужаснул заместителя его председателя настолько, что тот заверил всех и вся: «Эти фашиствующие дети никогда не будут на нашем экране». Казалось бы, Владимир Карпович мог угомониться и подумать лучше о своей дальнейшей карьере, которой он едва не нанёс урон, но бывший курсант артиллерийского училища, которое он окончил ещё до Литинститута, что называется, развернул орудия. И переделал свой сценарий в повесть. Никто её брать не захотел, а в «Пионере», где Железников был членом редколлегии, положили в стол, но «тамиздат», а именно «Континент», с радостью предложил напечатать. Железников, по его собственному признанию, советской власти не любивший, упёрся и «Чучело», «сам не знаю почему», за кордон не отдал. А там грянула школьная реформа, пошли разговоры о том, как и чему учить детей, и «пионеровцы» быстренько явили повесть миру.

В редакцию повалили письма от читателей. Спустя несколько месяцев после первой публикации сочинение Железникова вышло в виде книги и с первоначальным заголовком. А совсем скоро началась новая жизнь «Чучела», потому что Ролан Быков приступил к съёмкам одноимённого фильма. В дом Быковых-Санаевых повесть попала от их соседа – режиссёра Саввы Кулиша, которому писатель приходился родственником. «Первым за неё схватился Паша, − вспоминает Елена Санаева. – Заперся в туалете, слышу, всхлипывает там. Выходит и протягивает мне книжку: «Прочти». Прочитала. Обрыдалась. Ролан в то время как раз думал над тем, где ему взять новый материал, и я сказала: «Рол, по-моему, это то, что ты ищешь». Просыпаюсь на следующий день рано-рано, а в комнате свет горит – Ролан читал всю ночь. Он захлопнул книгу и как запустит её под потолок! Я: «Что, будешь снимать?» − «А куда денешься?»

Обычно никуда не деться от того, что оказывается очень уж близким. Быков, уже подхваченный внутренней волной, позвонил Железникову и решительным тоном сказал, что хочет приехать. Войдя к нему и даже не сняв пальто, объявил, что намерен делать фильм «Чучело». Сценарий читать отказался – чтобы не портить первого впечатления. Ничто не должно было снизить высоту той волны. Он, видимо, был настроен осуществить замысел во что бы то ни стало. Чтобы высказаться сразу за всех тех, кому было что поведать по поводу своего и чужого изгойства. Ведь и Железников положил в основу повести историю, случившуюся с его племянницей. Школьники прогуляли урок, а Лена, привыкшая говорить только правду, честно призналась учительнице, что одноклассники сбежали в кино. Те начали девочку травить, директор даже предложил её маме перевести дочь в другой класс, но Лена удивилась, почему она должна куда-то уходить, если права, и отказалась. Проявила стойкость оловянного солдатика, и это качество перешло в повесть. Елена Санаева вспоминает, что и Быков всегда был вынужден чему-то противостоять: «Обстоятельства жизни пытались сделать из него «чучело», но он сопротивлялся». Впрочем, если честно покопаться в нашем прошлом, очень и очень многие успели побывать в этой роли.

Здесь справедливо заметят, что жестокость – явление повсеместное, общечеловеческое и немало книг в мировой литературе и фильмов в мировом кинематографе посвящено насилию и его преодолению. Всё так: бьют везде, хотя с разной частотой и силой. Но самое тяжёлое − когда бьют и плакать не дают, когда о страдании нельзя поведать во всеуслышание. Хотя страдают и праведник, и плохиш, тем более что в простом смертном много всего намешано и может вылезать то одно, то другое. Вот Железников и Быков взяли и рассказали про невидимые миру слёзы, слёзы сильных и слёзы слабых.

Оставалось найти тех, кто всю эту сложность покажет в кино. Кристину Орбакайте сначала не утвердили, потом вроде бы заинтересовались ею, затем, во время встречи с Быковым, девочка, увидев его усталый взгляд и приняв его за выражение равнодушия к ней, отказалась сниматься. Интересно, что мама, то есть, естественно, Алла Борисовна, книжку сразу оценила и вздохнула: «Почему мне не одиннадцать лет?..» Роль, на которую после ещё одних проб Кристину взяли, была не хуже Гамлета, но и девочка оказалась – ого-го.

«Помню, снимали сцену, − рассказывал Владимир Железников. – Герой фильма, мальчик Дима, пришёл в полуразрушенную церковь, где гужевалась вся «ватага», чтобы признаться одноклассникам в обмане. А главная героиня Ленка – Кристина – стояла снаружи у окошка и слышала, как он признаётся, потом пугается и вновь предаёт её. Ролан говорит Кристине: «Ты обернёшься к камере, улыбнёшься – ты же рада, что Дима оказался храбрецом. Потом поймёшь, что он струсил, улыбка сползёт с твоего лица, и ты заплачешь. Снимаем одним планом». Кристина стояла, отвернувшись от нас. Худенькая спина, лопатки торчат… Камера работала, а Кристина не оборачивалась. Смотрю на Ролана – он молчит, не хочет ей подсказывать. Но вот она медленно поворачивается, на губах мелькает едва заметная, смущённая улыбка, затем улыбка исчезает… Наступает пауза: Кристина должна заплакать. И вдруг в самом уголке глаза у неё появляется слеза и катится по щеке. Ролан подлетает ко мне и кричит: «Одним планом! Ты видел её слезу? Я думал, только я так могу, а оказывается, она тоже может!»

Позже Орбакайте говорила, что за полгода съёмок сильно повзрослела. Когда всё закончилось, Быков, знавший − не закончилось ничего, сказал ей, что пройдёт десять лет и он станет для неё лучшим детским воспоминанием. На что Кристина крикнула: «Нет!» И это было, наверное, самым сильным подтверждением быковских слов, потому что, как известно, силе действия равна только сила противодействия.

Тот же закон противостояния сработал и в отношениях Быкова с чиновниками от кино: странно, если бы они не возмутились, не намекнули бы Железникову, что у режиссёра будут большие неприятности. И они были – в виде двухсот пятидесяти к фильму поправок… ни одной из которых Быков не принял. Более того, ночами, за свой счёт, напечатал копию с собственной, авторской версии и, когда услышал, что, если не учтёт замечания, картину могут закрыть, ответил, что это невозможно − копия-то уже есть… Быков, работавший по шестнадцать часов в сутки – и как работавший! – ещё и отстаивавший свой фильм, за время съёмок два раза попал в больницу с сердечным приступом. Интересно, что учителя, которым, дабы услышать их мнение, устроили просмотр картины, высказались за то, чтобы её увидели все. В 84-м, после всех перипетий, «Чучело» вышло на экраны.

Елена Санаева с сыном Павлом

Детское по своему назначению кино, оно стало неким символом наступавшего нового времени. Но на что в нём откликнулись зрители? Об этом рассказывает Павел Санаев (в фильме он сыграл роль Васильева), позднее написавший книгу, стоящую в том же ряду, что и «Чучело».

Железников сказал в одном интервью, что сюжет его будущей повести давал возможность показать «внутренний мир человека, сопротивляющегося чему-то», а состояние сопротивления ему самому, «скрытно ненавидевшему советскую власть», было знакомо. А ваша мама, Елена Санаева, заметила: «Меня несколько удивило, что при обсуждении фильма всегда в основном затрагивались общественная, социальная, нравственная, наконец, его сторона. …Отчего никто не заметил, а в этом, на мой взгляд, главный нерв картины, что это в первую очередь история большой любви?»

«Чучело» – это прежде всего библейская по духу история. Приходит пророк (Лена Бессольцева) с пророчеством любви, он гоним и предан, идёт на распятие, в данном случае – на инсценированное сожжение. Потом воскресает и появляется на символическом ужине – на дне рождения. Уходя, оставляет последователей своего учения и икону – собственный портрет. Ролан Антонович относился к истории Лены как к библейской, так и снимал её.

Но зритель не мог о подобных аллюзиях догадаться.

Зрителю ничего не надо понимать впрямую. В то время, когда вышла картина, у нас мало кто читал Библию, большинство о ней представления не имели. Но сюжет Нового Завета настолько мощный, что любую историю, которая на него опирается, человек воспринимает глубоко, даже не зная о первоисточнике. Так что в «Чучеле» прежде всего сильная сюжетная основа. История человека, гонимого за правду, всегда впечатляет. Плюс картина талантливо сделана. И, наконец, она точно попала в нерв времени, появилась ведь целая плеяда таких фильмов − «Пацаны», «Курьер», «Меня зовут Арлекино», − в которых вместо идеологически правильной начинки были живые человеческие проблемы и страсти.            

И всё-таки тема подавления личности вышла на первый план: и в силу того, что она вне времени, и потому, что наболело у нас, никуда не денешься. И вот что интересно: ваша написанная спустя годы повесть «Похороните меня за плинтусом» − о том же, хотя в ней совсем иной сюжет. Она тоже стала знаковой. Как вы сами сказали, семьдесят процентов прочитавших её утверждали потом, что написанное – про них. Но почему таких книг − причём обе имеют отношение к вашей семье, одна в виде фильма − у нас за последние тридцать лет всего две?

Почему две? Есть ещё «Белое на чёрном» Рубена Давида Гонсалеса Гальего. Больше таких книг и быть не может. В аннотации к первому изданию моей повести было написано, что такие книги рождаются, и это очень точно. Подобные истории нельзя придумать и написать, они именно что сами рождаются в нужное время, у них особенная судьба. Кстати сказать, «Похороните меня за плинтусом» была написана в 1995 году, а фактически стала известной в 2007-м – одиннадцать лет пребывала почти в полной безвестности. Может быть, и сейчас что-то подобное лежит у кого-то в столе, никто не издаёт, а через десять лет книга выстрелит.

Кадр  из фильма "Чучело". 1984 год

Пусть издаст за свои деньги, пусть выложит в Интернет – возможностей масса. И писатели публикуются, всё нормально. Зачем обязательно ждать, когда звёзды сойдутся и родится шедевр? Может, вести силами литературы постоянный разговор о том, что помимо человеческого, увы, звериное по-прежнему внутри нас?

Мне кажется, вы вообще слишком многого хотите от искусства. Сегодня оно почти целиком превратилось в индустрию развлечений.

Вам не обидно?

Не вижу, что здесь может быть обидного. Есть книги и фильмы о приключениях тела, как, например, «Айболит-66», снятый Роланом Антоновичем, − хорошо сделанный, с замечательными режиссёрскими находками и при этом развлекательный. Подобное кино может вызывать добрые чувства, делать людей чище, но это индустрия развлечений в чистом виде. А к высокому искусству относятся произведения о приключениях духа – «Чучело», «Остров» и тому подобные. Их мало. Ни зритель, ни читатель физиологически не способны всё время испытывать сильное воздействие на душу. Представьте, что вы будете смотреть только такие фильмы, как «Кто-то пролетел над гнездом кукушки», и читать лишь книги, подобные «Чучелу» или «Плинтусу». Я думаю, вы с ума сойдёте. И с ума сойдёт автор, который попытается создавать исключительно вещи такого плана.

А в советские годы нас старались «наполнить» хорошей литературой, музыкой, живописью, разве не помните?   

Это называется рвение не по уму. В Советском Союзе придавали преувеличенное значение искусству. Потому что насаждалась идея формирования «человека будущего», высокодуховного, нестяжателя, которому чужды «буржуазные пережитки». У меня есть несколько книг 80-х годов, критикующих «буржуазную культуру». Сегодня их невозможно читать без смеха. Парадокс в том, что критикуемая «буржуазная культура» показывала человеческую природу как она есть и учила людей быть лучше в реально существующих обстоятельствах. Чтобы не ходить далеко за примером, назову фильмы «Серпико» и «Правосудие для всех». В обоих фильмах герой Аль Пачино противостоит коррупции и окружающему негодяйству, где-то проигрывает, где-то побеждает, и движется к тому, чтобы грязи вокруг стало меньше, а мир стал лучше. Ни один учебник по драматургии «буржуазной культуры» не учит тому, как «растлевать общество». Все учат, что герой должен вырасти над собой в направлении, которое принято называть «высшими ценностями». А в Советском Союзе делали вид, что если есть в человеке что-то низменное, то это «от прежнего мира». В итоге, когда идеологический пресс разрушился, человеческая природа взяла своё и сделала это в отвратительной форме. Причём некрасивые поступки совершают в том числе и те люди, которые в школьные годы читали книжки про «маленького человека», про то, что не надо никого обижать. Я вообще не стал бы преувеличивать степень влияния художника на формирование человеческого сознания. Вообразите, что я пришёл бы в году этак 82-м в какое-нибудь издательство с рукописью «Похороните меня за плинтусом». Её не только не стали бы печатать, но сказали бы, что больше не подпустят меня к литературе никогда и ни за что. А если бы книгу вдруг выпустили, огромное количество людей кричало бы, что это «пасквиль на наш советский строй». И никого бы она тогда не заставила задуматься. А сейчас на встрече с читателями одна женщина подарила мне пластмассовую корону и сказала: «Это для вашей дочки. Я благодарна вам за книжку, потому что после неё стала совсем другой бабушкой». Очень много факторов должно сойтись, чтобы книга и читатель встретились.

Но кто-то же должен эту книгу написать! Написать, потому что иначе нельзя. Да хоть для того, чтобы самому осмыслить свою жизнь. Это же мощная психотерапия. Почему люди ею не пользуются?

Для психотерапии есть личный дневник. Написание книги требует не тараканов в голове, от которых надо избавиться, а знания драматургии и отточенного литературного стиля. Я писал «Плинтус» не ради того, чтобы изжить свои внутренние проблемы. До этого я пробовал себя в литературе уже несколько лет, учился на факультете кинодраматургии и понимал, что у меня есть уникальный материал – история моей жизни у бабушки. Более того, я специально долго держал своё прошлое в себе, чтобы ничего не забыть до того, как начну превращать его в слова на бумаге. Если бы не будущая книга, я бы те свои детские впечатления просто стёр из памяти. И это было бы не сложно, в жизни я почти не оглядываюсь на прошлое. Ошибочно считать, что если бы я воспоминания о детстве не сублимировал в повесть, то они меня мучили бы по сию пору.

Значит, вы не ощущали себя «терпилой» в той ситуации?

В детстве я лазал по стройкам, взрывал бомбы с магнием, а позднее слушал heavy metal.

Но на вас, наверное, благотворно воздействовало ещё и то, что вы стали жить с мамой, а там был и такой замечательный человек, как Ролан Антонович. Как вы вообще думаете, бежать из ломающей тебя обстановки, любой, – тоже выход?

Если вы положите на едва пробившийся росток кусок камня, то росток сломается. А если вы позволите ростку вырасти и укрепиться, он эту тяжесть выдержит. Единственный способ избавиться от тирании – стать сильнее, чего вы вряд ли достигнете, находясь под прессом. Поэтому не оставайтесь с теми, кто вас третирует, уходите в свою жизнь, растите над собой, а потом, если будет желание, попытаетесь выстроить отношения с бывшим тираном на новом уровне.

А любовь? Ведь и тех, кто портит вам жизнь, можно любить…

Там где есть тирания, нет никакой любви. Знаете, у меня сейчас изменилось отношение к моей первой книжке. Она написана в очень русских традициях, более всего в традиции Достоевского. Мол, мы такие ужасные, но это у нас любовь такая, которая наказания хуже. Чушь это всё! Когда тебе выкручивают мозг и душу, это не имеет с любовью ничего общего. Любовью можно назвать только такое отношение, когда человек абсолютно бескорыстно делает тебя сильнее и лучше. А остальное – это не любовь. Зависимость, психопатия, что угодно, но не любовь.

Обычно тот, кто долго находился под прессом, инфантилен. Вы и сами говорили, что из-за этого поздно начали. И как изживать инфантильность, инертность, страх?

Здесь всё просто: надо повышать сложность жизненных задач. Если снимешь кинофильм с бюджетом в семь миллионов долларов, от твоей инфантильности следа не останется.

Вы сегодня чувствуете себя свободным?

Свободу каждый понимает по-своему. Для меня это возможность делать то, что мне нравится. Больше всего мне нравится снимать кино, поэтому в то время, когда я этим занимаюсь, я чувствую себя абсолютно свободным. Но было время, когда снимать я ещё не умел, и тогда приходилось этому учиться, зарабатывая на жизнь другим делом. Девять лет я переводил американские фильмы, которые потом на кассетах продавали в киосках. Среди них присутствовали настоящие шедевры, но девять десятых картин, к которым я сделал перевод (а всего я «наклепал» около тысячи), были полным отстоем, а само занятие – унылой подёнщиной. Но я понимал, что эта работа даёт мне возможность выкраивать свободное время для того, чтобы учиться режиссуре – снимать первые короткометражки. Свобода – большое благо, которое надо заработать. И сейчас это чувство мне приходится зарабатывать опять. Я вам честно признаюсь: писать книгу для меня тяжёлое психологическое испытание. Я себя прекрасно чувствую на съёмочной площадке, даже когда смены длятся по шестнадцать часов, но каждый день сидеть по шесть − восемь часов за столом для меня мучение. Мне это просто не по темпераменту. Но вот ещё год-полтора буду этим заниматься, так что какая тут свобода…

Зачем же вы себя принуждаете?

Потому что таково мне веление свыше – написать книжку. Я это веление исполняю.

После выхода «Похороните меня за плинтусом» и фильма «по ней» его мама, Елена Санаева, начала много рассказывать о своей семье. И вот что удивительно: там, где другой стал бы обвинять мать, она не только оправдывает её, саму страдавшую, но сокрушается по поводу своих реакций, своей бесчувственности. И понимаешь: Санаева проделала огромную душевную работу, просто пуды этой муки (ударение ставьте, где хотите) перемолола внутри себя. И теперь она - не страдательное лицо, не жертва: она свободный человек. Такой же, как Лена Бессольцева. Потому что видит в том, что было в её жизни, прежде всего… любовь, странную, порой изматывающую, но любовь, и сама ею живет.

Человек, способный любить, то есть перекидывать какие-то мостики к другим людям, к их душам, уже выдавил из себя раба. Любовь – живая, теплая, действенная, то ничего не понимающая, то принимающая всех – единственное спасение от рабства.

фото: личный архив П. Санаева; LEGION-MEDIA; киноконцерн "Мосфильм"/FOTODOM