Песню строчу попутную,
стрелку верчу минутную.
Что под крылом – вода,
суша? Куда, куда
сердце летит под парусом,
где на контроле паспортном
бренчит правый карман
ключами от трёх стран?
В Канаде бренчит. В Торонто. Московский и нью-йоркский ключи не в обиде, потому что
Канада – Подмосковье Америки.
Торонто – Подмосковье Нью-Йорка.
Гоняю по Торонто на велике,
одолеваю трудную горку.
Закату улыбается улица.
Смеркается. Чайковского? Глинку?
А на балконе белка любуется,
как спят велосипеды в обнимку.
Эта белка, чёрная, как все канадские белки, устроила себе гнездо в подставке для ёлки, набила её кресельной ватой, хорошо получилось, уютно. У нас получается не хуже: вместо занавесок – скатерть с бабочками, вместо скатерти – шаль с розами. Играем в домик!
Дом одомашнен. Приручены
шариковые, дверные,
свежевыстиранные сны,
ласковые, льняные,
расправлены в четыре руки
и выправлены ошибки.
Зарифмуем твои носки?
Вставим в рамки улыбки?
Вставили. И повесили на стенку, рядышком, чтобы родные лица помещались в один долгий нежный взгляд, в одну ответную улыбку. Теперь можно и орхидею в горшке купить.
Лебедино выгнув шею,
всех румяней и белее,
пианино и торшеру
подпевает орхидея.
Приоткрой, одной рукою
приласкай клавиатуру.
Слава, слава домострою,
до-мажору, абажуру!
Дом музыканта строится не от печки – от рояля. Как швейцарский дом Рудольфа Баршая, построенный для него женой Еленой. Она так и рисовала проект, расходящимися кругами: рояль, кабинет мужа, потом уже всё остальное. «Всё бы хорошо, если бы не церковь. Видите? Вон она, так близко, что колокола часов мешали Рудику спать. Тогда я пошла к пастору, поставили специальный механизм… Слышите, пробило десять? И больше вы не услышите звона до восьми утра». По ком не звонит колокол? Вечная память великому музыканту, вечная слава великой жене!
Дом – это место для слушанья голоса ветра,
для рассуждений о криках под окнами в полночь,
для размещенья и перемещения книжек,
чашек, подушек, квитанций на чистку одежды.
Дом – это мир существительных, осуществлений,
мир до-мажора арпеджио под абажуром
и поцелуев, которые будят ребёнка,
и разговоров о лучшем, несбыточном доме.
Почему несбыточном? Вот же он, сбылся как миленький!
Штор аккуратны складки.
Кот на подушке вышит.
В цветочной вазе – десятки
ручек, которые пишут
все до одной – проверяла
(это написано синей).
Дом, о котором мечтала.
Съёмный. Чужой. На чужбине.
Ещё о рояле и печке: рассказ чудесной пианистки Инны Фаликс. Ей позвонили: на Пятой авеню отдают даром «стейнвей» в прекрасном состоянии. Поехала посмотреть, прихватив с собой опытного настройщика. И правда – отличный рояль. В пентхаусе. Берёте? Беру. Вот тут-то и выяснилось, что вынести его через дверь невозможно. Только через балкон.
Позвонили в мэрию: сколько будет стоить пригнать кран на Пятую авеню? А, вы тоже хотите забрать рояль? – ответили ей и заученно назвали сумму. И если бы у нас были эти деньги, добавляет Иннин муж, я знаю, на кого бы он упал. На Вуди Алена. Вуди Ален в нескольких интервью говорил, что боится в жизни только одного: что ему упадёт на голову рояль на Пятой авеню.
Всего-то, всеблагие:
приличную квартиру
и роялти – такие,
чтоб на рояль хватило
торгующей во храме,
молящейся на рынке
горючими стихами...
Хотя бы пианинко!
Вот оно, наше пианинко. Первая обновка твоей съёмной квартиры после моего в ней воцарения. За которой последовали кровать, лыжи, коньки и велосипед. А больше мне ничего и не нужно.
Музы коммивояжёр,
cкиталица, книгоноша,
на гостиничный торшер
цыганскую шаль наброшу.
Пара фоток в кошельке –
и лары мне, и пенаты.
Улетаю налегке.
Много ли надо пернатым?
