Дети относятся к жизни очень серьёзно. Каждое новое событие гораздо ярче, дороже и острее, чем повторенное уже множество раз.
Детское горе огромно. Оно беспредельно. Потому что кажется, что это навсегда.
А детское счастье, наверное, даже больше «взрослого». Потому что состоит только из счастья. Из чистого счастья, без всяких нюансов и примесей трезвого взгляда на мир, оставшихся на обочине жизненного опыта.
У нас была игра, которая называлась «Жёны и Мужоны». Мы разбивались на несколько «семей», которые обычно состояли из мальчика, девочки и «ребёнка». Ребенком могла быть кукла или плюшевый медведь. Или даже просто свернутый в рулон теплый платок с торчащей из него мордочкой запелёнатой варежки... Сами мы «ребенками» быть не хотели. Никто не хотел. В этом не было тайны игры.
Мы строили себе дома. Зимой это были вылепленные из снега лабиринты с невысокими стенками. В них были столы, стулья, кровати из снега, и даже окна из плексигласа, водруженного на снежную перегородку. Стены вокруг нет – а окно есть.
Так как жилища были без стен и крыш, всегда было видно, что происходит у соседей. Поэтому все очень старались перещеголять друг друга богатством и роскошью домашнего убранства. Втыкали в стол веточки-букеты. Жертвуя своими шарфами, делали на окнах занавески. Сушили варежки на снежных батареях. Укладывали спать в снежные кроватки игрушечных детей или домашнего кота Борьку, чёрного-пушистого, который считался непослушным ребёнком и горем семьи, потому что всё время распелёнывался и удирал. Тогда все соседи объединялись и дружно ловили беглеца.
Летом и осенью такие игры были ещё интересней. Материалов для мебели было гораздо больше. В ход шли ящики из-под бутылок, обломки досок со свалки, и однажды мы чуть не подрались семьями из-за выброшенного кем-то старого кресла с торчащим поролоном.
Наши постройки постоянно разрушала дворничиха-татарка с нежным именем Жизель. Она страшно ругалась на своём, как мы говорили, таратарском языке и сжигала за гаражами нашу, с таким трудом добытую рухлядь. Эта же участь постигла и кресло. Зато наши войны за него сразу прекратились.
Кроме этого, летом можно было удивлять соседей изысканностью приготовленных в семьях обедов. Мы готовили еду из травы, земли, листьев и камней. Существовала строгая иерархия листьев. Лопухи - это блины. Листья одуванчиков - селёдка. Кухня сильно приукрашивалась осенью, когда листья приобретали разные оттенки. Белые ягоды снежноягодника, которые заманчиво чпокают, когда на них наступишь, обозначали куриные яички, рябина – помидоры, любая трава - укроп. Ещё у нас был «нарезанный» ломтиками хлеб – пожелтевшие листья тополя. Песок обозначал сахар, земля с мелкими камушками – гречку. Когда юная хозяйка несла набор листочков и камней в своей пластмассовой сумочке из песочницы- магазина, все соседи знали, что она купила.
Однажды мы играли в «жёны-мужоны» в палисаднике под нашим окном.
В садике были две маленькие полянки, окружённые вишнями и цветочными клумбами. К каждой вела своя маленькая дорожка. Так получались две отдельные «квартирки».
В одну из них этим вечером заселилась семья красавицы Ирен и её «мужа» Вовчика. А во второй вели хозяйство мы с Сашей Володькиным, который считался моим «женихом».
В тот злополучный вечер Ирка притащила из дома два походных складных стульчика из брезента, настоящую кухонную клеёнку и эмалированную миску с плотно закрытой крышкой. В семье Ирен все было класса-люкс! У них с Вовчиком был ребёнок – кукла Непослушная Аленка. В настоящем магазине игрушек такая стоила целых десять рублей! К ней прилагались дополнительно ложка с кашей и бутылочка молока. Во рту у куклы, а также внутри ложки и внутри бутылочки, прятались магниты. Они были подобраны так, что, когда кукле ко рту подносили ложку с кашей, она отворачивалась. А когда подносили бутылочку с молочком, разные полюса магнита притягивались друг к другу, и кукла тянулась к бутылочке.
За ужином Аленка, как обычно, капризничала, а Ирен и Вовчик, стараясь максимально привлечь наше внимание, усердно ее воспитывали. Кукла упорно отказывалась от пластиковой каши, Ирен ее бранила, а Вовчик ворчал, что они обе мешают ему смотреть футбол. Предполагалось, что он смотрит телевизор, который синел в окне чьей-то квартиры на первом этаже. В конце концов Аленка была наказана за капризы и отправлена в угол между стволами вишни и березы.
Ирен громким жеманным голоском принялась потчевать мужона Вову, предлагая ему ужин, который был спрятан в миске. В ручку эмалированной крышки была поперёк вставлена пробка. Ирен, чувствуя пафосность момента, ухватилась за эту пробку, делая вид, что блюдо очень горячее, и подняла крышку.
– Кушай, Вованчик! Я три часа простояла у плиты.
По всему палисаднику разнёсся запах жареной трески с луком и картошкой.
Конечно, треску приготовила не Ирен, а её мама. А Ирен просто стащила со сковородки часть семейного ужина.
Это был удар под дых. Запрещенный прием. Никто и никогда в наших дворовых семьях не выносил из дома настоящую еду. Игра перешла на какой-то совершенно новый уровень.
У нас с Сашей на ужин были травяные макароны с лютиками и тефтелями из шишек.
Блюдо, вполне достойное, но всё же оно не шло ни в какое сравнение с настоящей жареной треской. Саша жалобно заскулил. Как добытчик, он проиграл вчистую. Я тут же помчалась домой, чтобы найти хоть что-нибудь съедобное.
Дома никого не было. В холодильнике стояла консервная банка «Завтрак туриста», лоток с живыми красными червячками для аквариумных рыб – мотылем, полпачки масла и сетка с картошкой. Поживиться было нечем.
Я бросилась к буфету. В буфете поблескивали банки с вареньем и хлебница. Я схватила початую банку с черносмородиновым желе и половинку буханки чёрного.
Есть! Теперь уже Федя с Ирен завидовали нам. Со своей рыбой они разделались давно, а десерт у них не был предусмотрен.
Мы с Сашей благородно решили пригласить соседей в гости на чай. Буханка очень быстро разлетелась на бутерброды с вареньем. Капризная Аленка была прощена и радостно примагнитилась к молочной бутылочке. Зависть и конкуренция между двумя семьями были в прошлом. Семейная жизнь в этот вечер закончилась нестройным четырёхголосным исполнением песен – «Когда метель рычит как зверь» и «Помогииии мнеее». Вторую песню из фильма «Бриллиантовая рука» мы пели в летних сумерках с особенным чувством.
Надо сказать, что после этого исторического события семейные игры потихоньку сошли у нас на нет. А может, мы просто из них выросли. Соревновательный момент был изжит, и семейные опыты потеряли остроту. Но в тот вечер переживания для меня еще не закончились…
Вилли-Винки
После прекрасно завершившихся игр в «Жён и Мужонов» я прибежала домой счастливая. Но с порога стало понятно, что в моей настоящей семье всё не так безоблачно.
В прихожей я услышала громкий голос папы из кухни:
– Опять в семье хлеба нет!
Голос мамы:
– Я точно помню, что оставалась половинка чёрного.
Голос папы:
– Куда же она делась?
И после паузы голос бабушки:
– Я хлеб вообще не ем!
И дальше все хором:
– Татка!
К такому повороту событий я была не готова. Но у меня был проверенный способ выворачиваться из сложных ситуаций.
Когда я была совсем маленькая, у меня был верный друг, гномик Вилли-Винки, персонаж шотландской песенки, которую мне пела бабушка.
Он выручал меня не раз.
Если я что-то теряла, то всегда говорила, что это забрал Вилли-Винки.
Если я отвечала неправильно на заданный вопрос, я говорила, что Вилли-Винки мне подсказал. А если опаздывала, то задерживал меня, конечно, тоже он.
Теперь я была большой девочкой, уже закончила второй класс. Но кроме Вилли-Винки, в этот момент спасти меня не мог никто.
– Не знаешь ли ты, куда подевался хлеб? – спросили меня хором папа, мама и бабушка, когда я возникла в лучах кухонной лампы.
– Его забрал Вилли-Винки, – громко и прозрачно соврала я.
Родители молча переглянулись.
После этого я впервые в жизни была сурово наказана – конечно, не за то, что, не подумав, лишила семью хлеба, а за откровенное, неприкрытое и неумелое враньё. Папа запер меня в тёмной комнате. Я сидела в углу на диване нахохленным воробьём и думала о разнице между игрой и реальностью.
Конечно, мы с папой вскоре помирились. Он вошёл ко мне в комнату и строго сказал:
– Татка, ты уже большая. Пора тебе научиться убедительно и художественно врать! Могла бы сказать, что…
С тех пор я всю жизнь оттачиваю своё мастерство. Пишу сказки, сценарии, и даже заставляю своих опоздавших на занятия студентов писать «художественные» объяснительные. Если объяснение получается интересным и неожиданным, я пропуск в журнал не ставлю.
на фото: Таня Янышева, Вика Мирошниченко, Кирилл, 1971 г.
иллюстрация: Татьяна Вайнонен
