Идея необходимости балетного сценария как полноценной драматургической основы спектакля, как материала для дальнейшей работы композитора, режиссера, балетмейстера, как полноценная литературная основа, способная вдохновить создателей и организовать внимание зрителей, всегда казалась мне не просто привлекательной, но необходимой для современного музыкального театра.
Так сложилось, что балетные либретто обычно представляли собой не просто убогий, но и еще чрезвычайно запутанный текст про безликих Солоров и Зигфридов, их прекрасных возлюбленных, соединиться с которыми мешают трафаретно-однообразные злые силы. Попробуйте пересказать своими словами сюжет Баядерки? Или объясните мне, что произошло с великой мистической сказкой Гофмана, которая свелась к истории с девочкой Машей под новогодней елкой? Я не говорю про бледно изложенную в либретто средневековую легенду о лебедином озере, вдохновившую не только Чайковского, но и великого Вагнера. Конечно, музыка и хореография знаменитых балетов заставляют нас забыть, а то и вовсе не обращать внимания на скупые строчки пресловутых либретто. Но почему такая несправедливость? Ведь синтетизм искусства балета складывается из трех равноправных видов искусства – драматургии, музыки и хореографии. Может быть сами литераторы считали балет каким-то «низшим» почти бессмысленным жанром, не заслуживающим серьезной драматургии?
Но нет! Большие поэты, известные литераторы, историки искусства нередко брались за написание балетных текстов. С.Худяков, Т.Готье, Жан Кокто и другие достойные авторы пытались внести свой литературный вклад в будущий спектакль. Была даже целая эпоха в русском балете, названная историками эрой драмбалета, освященная гениями М.Лавровского, Р.Захарова, Г. Улановой. Однако ни одного внятного сценария и этот драматически заряженный период нам не оставил.
Картина Гюстава Моро "Юпитер и Семела" (1894-1895 г.г. Холст, масло)
Времена изменились. Жанры стираются. Художники воплощают свои идеи любыми подручными средствами. Язык танца как универсальное высказывание не требует перевода. Это удобно. Границы авторского высказывания и зрительского соучастия расширяются. И чтобы не потеряться в этом безграничном пространстве художественно-поэтического осмысления мира, мне кажется, пора использовать новую форму драматургии в музыкальном театре – сценарий как самостоятельное литературно-драматическое произведение. Это будет основа для постановки спектакля, кино или телефильма. Начинаю эксперимент. Сценарий «Вакханок» - изложение не только сюжетной канвы, но и самого зрелища – будущего (я очень на это надеюсь!) спектакля.
Душа требует порядка, чтобы существовать и одновременно жаждет хаоса, чтобы жить, наслаждаться и творить. Столкновение этих полюсов приводит к трагедии, иногда к катарсису, всегда сопровождается гибелью и страданиями героев. Вечная тема. Античный миф про рождение Диониса навсегда вошел в нашу культуру, чтобы будоражить сознание, ищущее убежище в догмах и стереотипах. Древняя история уже вписана в нашу картину мира. От нее не избавиться. Разве что разыграть на сцене. На большой сцене. В маленькую форму может не уместиться.
«Вакханки»
Балет-трагедия в восьми картинах по мотивам древнегреческого мифа о рождении Диониса
Сценарий музыкального спектакля
Действующие лица:
ДИОНИС – бог виноделия, сын Зевса и Семелы
Старик КАДМ – бывший правитель города Фивы
АГАВА – дочь Кадма
ПЕНФЕЙ – сын Агавы, нынешний царь Фив
СЕМЕЛА – дочь Агавы, сестра Пенфея
В действии трагедии участвует хор – шесть женщин в черном. В массовых сценах – горожане, придворные, стражники. Диониса сопровождают сатиры и три грации-вакханки. Участвуют также фиванские женщины, обращенные в вакханок.
События трагедии разворачиваются на земле легендарного античного города ФИВЫ.
Вариант древнегреческого мифа о незаконном рождении Диониса, положенного в основу либретто.
ДИОНИС (Вакх) в греческой мифологии – бог плодоносящих сил земли, растительности, виноградарства, виноделия. Дионис славится как ЛИЭЙ («Освободитель») за то, что освобождает людей от мирских забот, снимает с них путы размеренного быта, рвет любые оковы, насылает на неверных безумие и страшно карает.
ДИОНИС – сын верховного олимпийского бога Зевса и дочери фиванского царя Кадма – Семелы.
Однажды Семела упросила Зевса явиться к ней во всем своем величии. В образе прекрасного юноши бог сошел на землю. Зевс и Семела полюбили друг друга. Но божественное пламя любви испепелило сердце смертной девы. Разум ее помутился. Она не признала дитя этой любви – новорожденного бога Диониса. К тому же рассказ о представшем боге показался сомнительным ее согражданам. И люди, следуя древним догмам, предали смерти юную царевну за греховную плотскую связь. Однако божественного младенца уберег Зевс.
Достигнув зрелости, Дионис вернулся в Фивы для установления своего культа и осуществления мести за мать. Явился он в сопровождении извечных спутников – козлоногих сатиров и вакханок. Эти мифические существа славились своими буйствами. Охмелев, они впадали в экстаз и неслись в неистовом танце, увлекая все и вся на своем пути.
Оказавшись в Фивах, Дионис поразил фиванских женщин безумием, заставил их покинуть свои дома и предаться вакхическим оргиям на склонах горы Киферон.
В это время Фивами правил властолюбивый Пенфей – брат Семелы, Сын Агавы – дочери Кадма. Царь не поверил в божественное происхождение Диониса, как не поверил ранее в то, что Семела стала возлюбленной громовержца Зевса. Пренебрегая пророческими предостережениями старцев, Пенфей стал препятствовать отправлению культа Диониса, пытаясь запретить фиванцам неистовые оргии в честь бога. Но Дионис наслал на Пенфея безумие. В одежде вакханок царь последовал за опьяневшими женщинами, чтобы незамеченным влиться в их оргию и вернуть их обратно в город. Однако вакханки обнаружили Пенфея и, приняв его за дикого зверя, растерзали. Первой набросилась на Пенфея его мать Агава.
Когда Дионис вернул Агаве и остальным вакханкам разум, они возвратились в Фивы. И тут Агава испытала ужасное потрясение, узнав о гибели сына.
Сцена 1. КОРОНОВАНИЕ ПЕНФЕЯ.
В глухой пустоте и мраке высоких дворцовых сводов молча бродит царская дочь Семела.
Издали, как звуки настраивающегося оркестра, доносятся голоса готовящегося торжества. Близится час коронования брата Семелы Пенфея, которому отец его матери, старик Кадм, передает бразды правления легендарными Фивами.
Беспорядочные аккорды привлекают внимание Семелы. Она вслушивается и мгновениями замирает в ожидании неведомой мелодии. Незаметно музыкальные инструменты начинают подчиняться ей. Из нагромождения звуков она выбирает голос арфы. Но хаос не отступает, и в немом сражении с ним все бродит и бродит по дворцу Семела, продолжая выбирать и удерживать наталкивающиеся друг на друга мелодии.
Все перепутано и кружится: стены, колонны, своды. Но страждущая душа Семелы одна владеет этой сумятицей. Гордо оглядывает девушка холодные мрачные своды, будто желает полнее насладиться своей, вдруг открывшейся силой.
Узкая полоса света проникает сюда из парадных зал и остается неизменной, несмотря на все передвижения и перемены. Только отрешенная Семела этого, кажется, не замечает. Тем временем свет усиливается и все решительнее овладевает пространством. Приближается праздничный гул. Хор голосов становится все более стройным. Наконец, парадная зала выдвигается на первый план и словно захватывает Семелу. Открывается роскошный интерьер, увенчанный мраморной чашей с водой. Над ней сверкает золотом и освещается периодическими вспышками изображение Зевса – верховного божества, великого преобразователя, открывшего людям мир, закон и порядок.
В центре зала, спиной к зрителям, стоит Семела. Сияние золотого одеяния и царственная осанка выделяют ее среди придворных и прочих членов царской фамилии – старика Кадма, матери Агавы, брата Пенфея. Но никто не оказывает девушке особых почестей. В отличие от брата и родителей она – среди толпы. И если безразличие Семелы к окружающим очевидно, то остается непонятным отношение двора к юной особе. То ли внезапность ее появления нарушила привычный церемониал, то ли никто не заметил временного отсутствия знатной фиванки. Фигура девушки отделяется от людей. Ее порыв подхватывается спасительной мелодией. Но Семела замирает в недоверии. Словно боится услышать фальшь.
Тем временем заканчиваются последние спешные приготовления. Какие-то поварята вихрем проносятся по сцене. Один из них неловко замешкался и споткнулся в двух шагах от поглощенной своими мыслями царевны.
Только музыканты, незримо руководящие общим действием, внешне невозмутимы. Чинно, неторопливо они спускаются в оркестровую яму. На их место заступает хор женщин (шесть танцовщиц, одетых в черное). Отныне эти безликие фигуры – очевидцы происходящего, беспристрастные судьи и негласные прорицательницы.
Хор почти не перемещается по сцене, но чутко реагирует на каждое движение отступницы. Неровный сбивчивый танец героини незаметно увлекает и подчиняет себе пространство. Вырывается из оков сумбура и завоевывает залу светлая мелодия Семелы.
Однако странная метаморфоза переключает акцент действия на застывшую дотоле группу виновников торжества. Мелодия Семелы не только не разрушила чуждые ей ритмы придворного церемониала, но словно бы ускорила его начало. Шествие придворных открывает обряд коронования Пенфея. Звуки арфы, подхваченные Семелой, постепенно гаснут в нарастающем торжестве парада. А традиционный обряд, на стремящееся вот-вот оборваться мгновение, становится зрелищем неподдельно захватывающим. Молодой Пенфей получает царский жезл. И его тщедушная фигура распрямляется и обретает значимость. Он возглавляет шествие, становящееся все более похожим на военный парад.
Незаметно процессия оттесняет Семелу и выдвигает на первый план коронованного отрока, полного сил и энергии для новых свершений. Пенфей должен реализовать в Фивах идеи мира, закона и порядка, провозглашенные Зевсом. Новоиспеченный царь славит божественное имя. Вторит ему и хор. Но хор выводит и Семелу. А с нею возвращаются звуки арфы. Только пленяющий своей силой и красотой божественный голос кажется теперь лишенным созидательного начала. Знамение высших сил звучит угрозой миропорядку, об установлении которого мечтает начинающий правитель. Арфа влечет завороженную Семелу к изображению Зевса.
Новоявленный царь обеспокоенно следит за действиями сестры. Вздрагивает от внезапного залпа праздничного фейерверка. Театральны и угрожающе натуральны гром и молния.
Между разрядами и вспышками маячит фигура Семелы. Оказавшись на помосте «лицом к лицу» с Зевсом, девушка судорожно оглядывается в поисках заветной мелодии.
Опять фейерверк. Праздник продолжается. Пенфей – его режиссер. Но театр, созданный им, стал почти неуправляемым. Зажил собственной жизнью – страстно и ярко. В ритме парадного полонеза выходят дамы и кавалеры в пышных нарядных платьях. Двое из них закрывают занавес. Остальные рукоплещут.
Сцена 2. СОН СЕМЕЛЫ
Деревенский пейзаж. Распаленное дневное светило испепеляюще желтым светом заливает уставшую землю. С раннего утра здесь, на виноградниках кипит работа.
Сцену открывает грубоватый народный танец. Задорный ладный трудовой ритм рассеивает душную атмосферу полудня. По мере прибавления числа танцующих увеличивается и свободное пространство на сцене, обрамленной зарослями виноградника. Наконец, ряды поселян размыкаются. В правом углу, в единственном, кажется, здесь теневом блике обнаруживается фигура неподвижно сидящей на земле Семелы. Акцент действия переключается на героиню. Женщина задумчиво глядит на удалой крестьянский пляс. Парадное платье измято, волосы спутаны, руки безвольно опущены. Но примитивный ритм незамысловатой мелодии мешает уединению. Потревоженная мечтательница раздраженно вздрагивает. Тело откликается на сторонние звуки раскачиваниями в такт. Осторожно поднимается и выходит из своего укрытия, где оставалась незаметной довольно долго. Нелепо здесь ее присутствие. С каждым шагом безумицы день отступает, реальность исчезает. Сцену поглощает фантастическая ночь – та единственная откровенная и таинственная ночь, которую предстоит сегодня пережить Семеле.
В глубине сцены лунным диском высвечивается изображение Зевса. Божественная музыка арфы снова владеет Семелой. Порывом обнаженной души отвечает она своим танцем высшему благословению. Наконец, склоняется в разумной покорности перед небесным владыкой. Кто-то касается ее плеча.
В тяжелой волочащейся по земле золотой тоге выходит на сцену прекрасный юноша. Зевесов лик вспыхивает и гаснет. Убор на голове юноши напоминает божественный.
Вдохновенный лирический дуэт. Крохотная колыбель в таинственном сиянии, исчезновение возлюбленного завершают видение Семелы. А неизбежное возвращение дня губит сознание грешницы. Безнадежно мечется покинутая женщина. Болезненные обрывки памятной мелодии погружают ее в волны звукового хаоса.
Между тем сцену заполняют поселяне и «вполголоса» продолжают отстукивать свой ритм. Будто ничто не прерывало ладного танца. Только странные движения девушки их слегка озадачивает. Фиванцы расступаются перед царской дочерью. И тут начинается устрашающий перепляс грешницы и праведников, разрушающей стихии и отлаженного механизма. Семеле только на мгновение удается увлечь толпу своей разнузданной пляской. Подданные знают свое место. Они делают вид, что повторяют как заучивают ее конвульсивные движения. Расстилают яркий ковер, осторожно усаживают, вынимают из зарослей колыбель, увитую виноградными листьями. Кладут у ног измученного злобно-отрешенного существа ее дитя – плод божественной ночи. Семела в ужасе отшатывается.
Сцена 3. КАЗНЬ СЕМЕЛЫ.
Дворцовый интерьер. Пенфеевы рабы провожают повелителя в царские покои. Пурпуром дорогих тканей убрана комната. Густые блики заполняют сцену, обрамленную шестью огромными зеркалами. В глубине – неизменное изображение Зевса, подле которого – всеведущий хор.
Торопливым жестом новоиспеченный правитель велит слугам удалиться. Хор отступает и отворачивается.
Впервые после коронования Пенфей остается в одиночестве. Наконец-то ничто не мешает насладиться сознанием обретенной власти. Эмоции захлестывают: герой то ликует, то любуется собой, то погружается в тяжкие мысли.
Страсти рвутся наружу неприлично и неодолимо. Упоенный собою, молодой человек не замечает движений хора, давно присоединившегося к его фантасмагории. И Пенфей уже танцует с хором словно с невидимым партнером, который то подхватывает его очередную иллюзию, то, будто издеваясь, разбивает ее в прах и предлагает другую.
Вот победные звуки сражения увлекают Пенфея, вот слышатся голоса врагов, друзей, свадебные мелодии, игры пиршественных забав, вот выбирает он себе прекраснейшую из женщин и страстно овладевает ею.
Пауза. Внезапные шаги придворных пробуждают от грез. За секундным оцепенением следует преображение героя. Мгновение слабости позади. Теперь перед нами – вседержитель – хладнокровный и волевой. Суетность входящих, приближающийся тревожный гул, кажется, не только не смущают венценосца, но укрепляют в решимости.
Сцену заполняют стражники, придворные, члены царской фамилии. Поздний порыв Кадма и Агавы спасти дочь лишь сильнее затягивает их в процессию. В размеренном натиске неизбежности растворяется тайная возлюбленная Зевса. Стройный хор усиливающихся голосов провожает Семелу. Ее бездыханное тело подхватывает хор.
Кульминация. Громовые разряды, вспышки молний. Хор и Семела исчезают. Искаженные ужасом лица оборачиваются к зрителю. Траурная музыка утихает, но не исчезает вовсе. Высвечивается колыбель с божественным младенцем. Два козлоногих сатира крадучись пробираются на сцену. В руках у них – свирели. Подыгрывают общему звучанию, придавая торжественному реквиему оттенок легкого сарказма. Один из сатиров осторожно уносит колыбель. Два других тянут занавес.
Сцена 4. ЯВЛЕНИЕ ДИОНИСА
Тот же сельский пейзаж, что и в сцене безумия Семелы. Те же виноградники, лужайка, полдень. Только зелень стала более сочной. Ушла тяжесть палящего зноя. Светится золотом и благостью идиллический пасторальный пейзаж.
Бог-пастушок златокудрый Дионис явился сюда как по волшебству. Удобно расположившись на живописном пригорке с песней свирели, с лукавой улыбкой, с безмятежным спокойствием озирает простор.
Случайно ли оказался здесь, на земле своей изведенной матери, сын великого Зевса и смертной девы Семелы? Ничем не выдает пока коварства замыслов бог виноделия, праздности, изобилия и приволья. Негой и усладой веет от каждого его движения. А незамысловатый мотив пастушьей песенки готов пустить в пляс каждого встречного. Послушен волшебному рожку и ворожащий танец трех нежных красавиц, похожих на Диониса как сестры. Фигуры их неспешного хода напоминают старинный ритуал заклинания. Станы обвиты виноградными лозами, руки сплетают сложные узоры. Опутывает землю магический танец трех граций-чаровниц. Но волей ли Диониса, по собственной прихоти или забавы ради, мелодия их танца оказывается каждый раз недопетой. Её подхватывает и разметывает лихой пляс козлоногих сатиров - кувыркающихся и ползающих, стонущих и хохочущих. Отчего-то сатиры и девушки не мешают друг другу.
Наконец, появляются незадачливые поселяне, вернее, поселянки. Они любопытны и восприимчивы. И вот уже неведомая сила швыряет их по лугу из огня да в полымя – от гротеска сатиров к гармонии насмешливых граций.
Темп усиливается. Солнце в зените. Не разделить теперь творцов и творимых, мужчин и женщин, молодых и старых. Остались только цветовые пятна. Очертаний людей и предметов различить невозможно. А в центре неистовой вакханалии – ее творец – неутомимый Дионис. Он кажется парящим над обезумевшей толпой. Отныне лишь велению его жестокой воли подчинено дыхание этих существ. Все более конвульсивны и болезненны всплески «живой» волны, готовой обрушиться на своего создателя. Угрожающе быстро сокращается круг. И когда яростный лик Диониса готов раствориться в вакхическом пламени, когда невыносимым становится натиск исступленной толпы, сверху на божественного отрока падает золотая клеть.
Мгновенно все останавливается и затухает. Дионис перевоплощается в беззаботного пастушка. Невозмутимо осматривается. Кажется, клеть ничуть его не стесняет. Вокруг распростерты безжизненные тела. У горизонта вспыхивает зарница, повторяющая силуэт зевесовой короны. Четверо сатиров поднимаются с земли. Воровато оглядываясь тянут занавес.
Сцена 5. ПЛЕНЕНИЕ ДИОНИСА
Душная предгрозовая тишина. Огромной серой скалой высится дворцовый фасад. Несколько завернутый в «croisée», он поглощал бы собою пространство, если бы не бесконечно уходящая вдаль перспектива холмистого ландшафта с виноградниками, лугами, темно-синим небом, становящимся все более беспросветным.
От высокого фонтана с колоннадой круто спускаются вниз массивные каменные ступени. У подножия их, на фоне смиренно склонившегося хора, в разодранной серой хламиде стоит плененный Дионис, окруженный стражниками. Чуть насмешливо склонив голову, он устало облокотился на обломок золотой клети.
Постепенно площадь заполняется народом. Звучит парадный полонез. Торжественный выход придворных, одетых в черно-белые туники, возвещает о начале фиванского форума. Контрастные цвета костюмов подчеркиваются резкими ракурсами танцующих. То спиной, то лицом друг к другу поворачиваются партнеры. Линии общего рисунка танца расслаиваются, образуются геометрически точные фигуры. Завоевывая сценическое пространство, они образуют все более многочисленные группы. Наконец, строгим каре выстраиваются по диагонали – лицом к лицу как противники. Словно соединить, примирить их призван взывающий танец хора. Тем временем хор тоже разделяется на группы. Двумя черными стайками по другой перекрестной диагонали, хор движется в горестном волнении. Все тяжелее, безысходнее становятся акценты.
Между тем божественный узник небрежно опрокидывает драгоценную клеть. И долгий гнетущий звуковой ряд прорезает хрустальная мелодия флейты. Так запела волшебная свирель Вакха-Диониса, подавляя оркестр, завораживая все вокруг.
На мгновение процессия останавливается. Ликующий жест хора возобновляет действие. Три пары солистов из числа придворных выходят на середину сцены. Они выстраиваются в шеренгу, меняют фигуры и постепенно разбиваются по трое, по парам, и, наконец, по одному. Кордебалет придворных вторит основному танцевальному рисунку. И это уже не церемониал, не шествие, но и не разгул, не буйство в то же время. Это фанатическое поклонение представшему богу, это заклание душ.
В тихой оторопи приближается к Дионису Кадм. После секундной паузы он склоняется перед новоявленным божеством, целует край его одежды. Всеобщий пляс продолжается теперь уже с участием старика, который вопреки ускоряющемуся темпу, двигается как-то особенно целомудренно и осознанно.
По всей длине лестницы, на уступах ее давно расположились сатиры. И хотя никто, кажется, не обращает на них внимания, коварные существа ощущают себя ни гостями, ни участниками даже, а непосредственными творцами событий. Негромко подыгрывая на свирелях, чудачась и перешептываясь с чаровницами-вакханками, словно подливая масла в огонь, исподволь они подзадоривают нововерцев. Объятая единым дыханьем, как переполненная чаша, бурлит и ликует дворцовая площадь. Разве что хор минует всеобщее воодушевление. Фигуры в черном тщетно пытаются остановить одурманенных женщин, которые во главе с Агавой безоглядно следуют указаниям Диониса.
Тем временем бурое небо опускается на землю. И вот зловещая его тяжесть разражается громом. Порывы ветра. Молния освещает портал. Там, наверху, в развивающейся тоге, с массивным жезлом в руке, украшенным зевесовой короной, появляется величественный Пенфей. Полный достоинства и искренней скорби встречает он хаос и растление, внезапно поразившие город. Но что-то, судьба или воля, как бездна отделяют его от совращенных сограждан. Немым сочувствием отвечает хор Пенфею, сознающему неизбежность и трагизм случившегося.
В тот самый момент, когда Пенфей безошибочно угадывает источник бедствий, Дионис опускает свою свирель, водружает на место золотую клеть. Как некоторое время назад, когда настороженно замерли друг перед другом линии каре, теперь скрестились взгляды и помыслы двух суровых владык.
Толпа падает ниц. То ли перед Пенфеем, горделиво вознесшим царский скипетр, то ли перед Дионисом, чья неотступная мелодия продолжает приглушенно звучать.
И сражение грянуло. Пенфей непреклонен. Жесток и категоричен его последний приказ. Кажется, ничто не сможет изменить внезапно принятое решение. Его не смущает вид козлоногих бестий, которые сейчас вместо стражников скрестили секиры над Дионисом. Не трогает пророческий танец старого Кадма в честь дивного небожителя, в обличье юноши сошедшего с Олимпа.
В чудовищном самоослеплении как утопающий за соломинку хватается Пенфей за кажущуюся спасительной мысль о возможности силой вернуть былую веру, мощь и красу государства. Как взорвавшийся юнец сбегает царь по ступеням с перекошенным от злобы лицом. И словно растаяло его минутное величие. Вырвав полу своего плаща из-под ног взгромоздившегося на нее сатира, он приказывает арестовать Кадма, разогнать толпу. В бешенстве хватается за решетку клети, на которую облокотился Дионис. Но тот, будто издеваясь, слегка отстраняется и многозначительно воздевает руки к небу. Вслед за его взглядом поднимается и медленно растворяется в воздухе покосившаяся решетка. Её чудесное исчезновение сопровождается плачем хора и буйным плясом сатиров и вакханок.
Сгорбился, пошатнулся сокрушенный венценосец. Не сводя глаз с кошмарного видения, пятится вверх по ступеням. Но и теперь этот полусумасшедший изо всех сил старается не потерять рассудок. Тщетно пытается постигнуть ужас необратимых событий. Словно в бреду мерещится ему искаженное лицо матери Агавы, мелькающее в магическом хороводе новообращенных вакханок. Все женщины великих Фив, опьяненные волей и вином Диониса, покидают город. Их длинная вереница дикими движениями, как в замедленной съемке, окружает отодвигающийся на второй план дворец, выходит на открытую дорогу и направляется далеко в горы. Ветер, неторопливые раскаты грома, дым или туман сопровождают это страшное шествие.
Сцена 6. МАСКАРАД. ВИДЕНИЯ ПЕНФЕЯ.
Зеркальная комната Пенфея. В глубине под светящимся ликом Зевса заметны силуэты женских фигур. Монотонные движения хора открывают действие. Убранство интерьера строго и лаконично. Портьеры подняты. Обнажены гигантские окна-зеркала. Их тусклое мерцание освещает сцену.
Ощущение безысходности нарушает выход нескольких оркестрантов из струнных. Кажется, они готовятся к серьезному выступлению. Не обращая внимания на окружающий мрак, с видов бывалых гастролеров деловито настраивают инструменты.
Светлые нотки беспорядочно вторгаются в музыку. Скрипичное соло преображает скорбный танец хора. Безликие фигуры в черном подхватывают ритм энергичной мелодии. Но также легко и просто как начали, музыканты вдруг обрывают выступление и быстро удаляются.
Тем временем откуда-то из боковой кулисы непомерно широкими шагами, словно боясь потерять равновесие, выходит Пенфей. Вмести с ним в действие врываются отголоски вакхических песен. Эти навязчивые звуки преследуют страдальца, спешившего в свою опочивальню к одиночеству и тишине. Но и здесь нет покоя. Повсюду – собственное отражение. Правда, далеко не столь импозантное как раньше. Память мучает царя, безнадежно больного и неожиданно состарившегося.
В угаре паранойяльного бреда, он пытается избавиться от хора, принятого им, вероятно, за царскую свиту. Шаг, и зеркала поглощают непрошенных гостей. Теперь кто-то мерещится в отражении. Мелькают видения в пышных театральных костюмах и масках: женщины и мужчины, старики и юноши, серьезные и смеющиеся, красивые и уродливые. Магическим маскарадом они явились Пенфею. Пришли во всем своем блеске как на торжественные похороны. Измученный взгляд кадмова сына блуждает от фигуры к фигуре. В незнакомых лицах вдруг обнаруживает отдаленное сходство то с Семелой, Кадмом, Агавой, то с ним самим в былом величии. Мертвые и живые, жертвы и палачи бродят в предвкушении поминального кушанья.
Постепенно происходящее становится все более вразумительным. Мистика отступает. Инфернальные существа оживают, зажигаются свечи. Пенфей принимает миссию хозяина праздника. Чудесным образом вдруг приободрившись, радушно встречает гостей.
Непременным реверансом – почтительным или небрежным, заканчивается выход каждого визитера. Не все гости появляются из центральных зеркал. Некоторые выскакивают из люков или выползают из боковых рам. За внешней сумятицей угадывается определенный порядок. Становится очевидным разделение прибывших на два лагеря, не слишком благоволящих друг к другу. С одной стороны – Семела с «масками», с другой – Дионис с сатирами и вакханками, среди которых – Агава. Каждая из сторон словно пытается «перетащить» Пенфея на свою сторону. Видимый приоритет пока на стороне «масок». Их глухие монотонные голоса, бередящие тяжкое прошлое, оказываются Пенфею ближе зычных вакхических кликов, сулящих несбыточное будущее.
Не слишком очевидное противостояние сторон никоим образом не отражаются на внешней благопристойности праздника. Сатиры продолжают щедро почивать собравшихся вином, разлитым в огромные красные кубки. Все идет своим чередом, но подспудное беспокойство нарастает. Кто-то из «масок» услужливо подводит Пенфея к призраку Семелы. Мгновенно в руках у героев оказывается по бокалу. Хозяин бала ухаживает за представленной дамой, лицо которой кажется ему знакомым. Танцуют. Узнавания не происходит. Дама мало заинтересована своим кавалером. Она то и дело оборачивается на юношу в маске, за которой скрывается Дионис. А златокудрый бог как никто другой здесь прекрасно осведомлен относительно всех маскарадных тайн. У него давно созрел вероломный план похищения Пенфея для свершения над ним высшей казни. Затем и прибыл сюда Дионис, для того отвлекает на себя внимание призрака Семелы и выводит в центр зала страстную вакханку Агаву.
Неожиданно божественные планы рушатся. Происходит что-то непредвиденное. Призрак Семелы узнает в Дионисе своего сына. И почти животная ее нежность, внезапно прорвавшееся материнское чувство готовы совершить чудо – внушить сострадание разгневанному Богу.
В этот момент Пенфей угадывает в лице беснующейся вакханки искаженные черты матери Агавы. Всею силой нахлынувшей сыновней любви он пытается вернуть ей разум. Но всё напрасно. Дионис неумолим, Агава невменяема. К тому же так и не пересеклись ни разу взгляды Агавы и Семелы – матери и дочери. Волнение утихает. Здесь все быстро забывается. Герои уединяются и поднимают бокалы. Дионис коротким жестом прогоняет вакханок, просит внимания присутствующих и делает знак сатирам. Быстро сообразив в чем дело, козлоногие прислужники вытаскивают откуда-то из закромов нарядный короб, перевязанный разноцветными лентами. Лукавый бог разворачивает подарок и торжественно вручает хозяину бала женский театральный костюм с непременной маской, похожий на одеяния вакханок. Пенфей в недоумении оглядывается на присутствующих. Все согласно кивают и аплодируют.
Но смятение не покидает царя. Растолкав гостей, он вбегает на помост и падает на колени перед ликом Зевса. Разноцветными огнями вспыхивает изображение небесного владыки. После секундного затмения загорается лишь корона. Освещенный ее сиянием является Пенфею зевесов посланник – юный Дионис. На нем теперь более роскошное одеяние, чем несколько секунд назад. На лице нет маски. Благодушно улыбаясь, он протягивает грешнику все тот же женский наряд.
Далее следует небольшое театральное представление, разыгранное Дионисом для гостей праздника. В небольшой пантомимной сценке коварный олимпиец раскрывает хитроумный план возвращения в город фиванских женщин, обращенных в вакханок. Гости как театральные зрители, шумно реагируют на зрелище.
Сначала сатиры натягивают на притворяющегося недовольным Диониса женский наряд с соответствующим головным убором. Тем временем под пронзительные звуки свирели вихрем мимо проносятся вакханки. Ряженый Дионис изображает страдание. Сатиры намекают, что пора догонять убегающих бестий. Прикрываясь женским одеянием, он сможет проникнуть в стан вакханок неузнанным. Дионис бросается за беглянками. Хватает одну из них за юбку. Испуганная вакханка оборачивается, но увидев перед собой женщину, безудержно хохочет. Зовет остальных. Кружатся хмельным хороводом. Сатиры радостно притопывают. Почувствовав себя в безопасности, актер-Дионис снимает парик, корит всех за разгул и пьянство. Раскаявшиеся грешницы понуро бредут за своим повелителем. Дионис возвращается и многозначительно вручает Пенфею чудесный костюм.
Пантомима, представленная на маскарадном балу столь тщательно и оживленно, развеселила присутствующих. Пенфея же вдруг охватило нелепое воодушевление. Бережно прижимая платье он, спотыкаясь, обегает зал, судорожно ощупывает блики отражений, пытаясь то ли обнаружить в них хоть частицу былого порядка вещей, то ли найти выход из этой зеркальной ловушки.
На помощь приходит Дионис. Как провинившегося школьника берет он царя за запястье, обводит по кругу гостей маскарада и под прощальные взмахи собравшихся уводит через центральное зеркало. Мгновенно опускается ночь. Но долго еще слышен гул удаляющихся голосов и звон мелькающих во тьме бокалов.
Сцена 7. ПЕНФЕЙ В ЛОГОВЕ ВАКХАНОК.
Словно кем-то брошена или забыта лежит посреди сцены лужайка, похожая на расшитый ковер. Прихотливыми узорами распростерлись на нем тела спящих вакханок. Кругом тишина, холмы да горы, скрывающие небо. Однако светает. Тихий шорох, отозвавшийся гулом, прокатился над поляной. Это сатир вдоль рампы пробирается к логову. С трудом сдерживая свое неизменное хмельное веселье, старается оставаться невидимым для вакханок. Он издали дразнит их глухим топотом неуклюжего пляса. Вакханки обеспокоено вслушиваются. Сатир прячется, прилегает к земле. Сонные бестии нестройным хором откликаются на навязчивый зов, нарушивший их уединение и покой. Сатир не унимается. Так продолжается до тех пор, пока не появляется на сцене Дионис, а следом за ним – ватага козлоногих, в центре которых – переодетый Пенфей.
Дионис исчезает. Ему здесь нечего делать. Божественному соблазнителю хорошо известен дальнейший ход событий, и он позволяет им развиваться своим чередом. Сатиры резвятся с Пенфеем. Но царю не до игр. С остервенением низложенного правителя он рвется «в бой». А козлоногии и не думают сдерживать героя. Они подзадоривают растерявшего свой народ кадмова сына. Разжигая охоту поскорее добраться до сбежавших горожанок, создают видимые препятствия: то плотной стеной загораживают лужайку, то указывают в противоположную сторону. Пенфей мечется, подпрыгивает, пытается заглянуть поверх косматых голов. Тщетно. Тогда сатиры принимаются незаметно подталкивать, подпихивать ряженого царя все ближе к логову вакханок. Яростным плясом кружат бедолагу и вдруг выбрасывают прямо в гущу распалившейся к тому времени оргии.
Сатиры убегают. Неожиданная «гостья» в сдвинутом набекрень парике развеселила божественных блудниц. И далее формально повторяется пластический рисунок, некогда предложенный Дионисом в пантомиме. Но Пенфей не слишком справляется со своей ролью. Он нарочит и неуклюж. Как будто декламирует с трудом выученный стишок, все время сбиваясь и силясь вспомнить следующую строку. Вакханки обнаруживают «подвох». Но не спешат с разоблачением. В тот самый момент, когда «по сценарию» Пенфей должен был бы сорвать с себя женское платье и всех «простить», вакханки обступают героя, пугая звериным оскалом.
В центр выходит Агава. Свой жуткий танец она заканчивает резким кошачьим прыжком. Оказавшись рядом с Пенфеем, безумными глазами заглядывает ему в лицо и срывает парик. Пенфей остолбенел. Но не от страха. Что-то вспомнилось ему - давнее, былое. Он узнал свою мать! Узнал вопреки искажениям затуманенного рассудка! Интуитивно потянулись друг к другу. Но в складках женского платья, непонятно кем и когда на знатного мужа напяленного, запутались руки-лозы потерянной матери, холодом скользнули, обнажились.
Тем временем одна за другой вакханки продолжают свои танцы, каждый из которых заканчивается поочередным срыванием с «окаменевшего» Пенфея частей его женского туалета. И так же как когда-то сдавила насмерть толпа «праведников» безмолвную Семелу, теперь сумасшедший пляс безумных женщин расправляется с кающимся грешником.
В ореоле небесного величия появляется Дионис с козлоногой свитой. Сатиры уносят растерзанный труп. Божественные невольницы падают ниц. И так, с разметавшимися по полу волосами, будут оставаться неподвижными до тех пор, пока Дионис не завершит свою ворожбу.
В небе сверкает молнией зевесова корона. Первой подымает голову Агава. Чары сняты. Разум вернулся. Вакханалия окончена. В первые мгновения Агава не столько испугана или удивлена, сколько смущена. Как неприбранная женщина, которую застали врасплох, она нерешительно и неловко оправляет платье, выбирает из волос и одежды виноградные листья. Тем временем предчувствие беды подступает к ее прояснившемуся сознанию. Она поднимает остальных. Кого-то смешит вид чумазых подруг. Но одного взгляда на Агаву достаточно, чтобы подобие улыбки сменила гримаса тревоги. Как после тяжелой болезни, долго приковывающей к постели, Агава делает робкие шаги. Слезы мешают идти. Нетвердой поступи невольной убийцы сына вторят женщины великих Фив. Следом за Агавой, ведомые Дионисом, тихим плачем они уходят со сцены
Сцена 8. ФИНАЛ. ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ.
Сумрачно и безмолвно на земле легендарных Фив. Долгожданным, но нелегким исходом завершается бурная трагедия.
Город затих в изнеможении. Но гулкое эхо голосов прошлого сотрясает его утробу.
Серая скала дворца, развернутого к зрителю фасадом, угрожающе нависает над сценой. Здание словно распято и пригвождено накрепко черными дырами окон и арок.
Траурное шествие заполняет дворцовую площадь. Впереди – Дионис в обычной серой хламиде. За ним следуют недавние вакханки. Их встречают потрясенные жители города.
Пересекаются пути Диониса и фиванцев. Соединяются ряды мужчин и женщин. Старик Кадм передает пенфеев скипетр Дионису. Плачет стоя на коленях перед плащом погибшего внука.
Шествие скрывает скорбную фигуру Кадма. Начинается погребальное пение. Женщины выходят в центр. Их взывающие голоса возвращают на землю ту мелодию арфы, которую обнаружила когда-то, но так и не донесла до людей страждущая душа Семелы. Женщины танцуют с Кадмом. Их движения как мелодия – строгие, широкие и чистые. Здесь и Агава. Ничем поначалу не выделяющаяся, она делает шаг, другой к авансцене. И каждая следующая секунда приближает ее к прозрению. Через осознание, через боль вернувшейся памяти к невозможности вытерпеть стерпеть эту боль, к сумасшествию. Она похожа сейчас на Семелу, которая в часы полуденного зноя тщетно искала среди виноградников своего таинственного возлюбленного. Агава ищет погубленных ею детей. Заглядывает в чужие лица. Незнакомцы сочувствуют женщине, но не могут облегчить страданий. Разум Агавы снова туманится. Измаявшаяся женщина тихо уходит их жизни. Она пятится по лестнице. Силуэт растворяется в пространстве.
Выходят музыканты. Их скрипкам передается мелодия арфы. Спутанный ритм восстанавливается. Скорбь земная. Никаких чудес. Изнемогший город затих. Торжественно и печально.
У стены дворца, где стоял Дионис, высвечивается изображение Зевса. Сгущаются сумерки. Слабые огоньки процессии уходят далеко в горы.
Занавес.
Фото: Fine Art Images/FOTODOM; Гюстав Моро "Юпитер и Семела"
