Российская таможня начала проверять книги, ввозимые из-за рубежа, на предмет "пропаганды определенных взглядов и идеологии". Журналисты описали уже несколько таких случаев, а сами таможенники объясняют, что они занялись поиском разных нехороших идей в соответствии с законом, который запрещает ввоз материалов, способных причинить вред политическим или экономическим интересам государства и нравственности граждан.
В общем, снова начались поиски “неправильных формулировок” – и таможенникам может пригодиться богатый советский опыт, когда для борьбы с нехорошими взглядами у писателей в ЦК придумали специальный термин – "неконтролируемый подтекст". То есть, в книге вроде написано правильно – но читатель может увидеть совсем другое, не то, что надо.
Например, в советских переизданиях “Севильского цирюльника” Бомарше вдруг стали вырезать фразу о том, как Фигаро пробовал быть писателем:
Мне сообщили, что в Мадриде была введена свободная продажа
печатных изделий, и что я только не имею право касаться в моих
статьях власти, религии, политики, нравственности, должностных
лиц, благонадежных корпораций, оперного театра, равно как и
других театров, а также всех лиц, имеющих к чему-либо отношение…
Советских издателей испугало упоминание о том, что пишущие люди могут сталкиваться с запретами на каждом шагу – а вдруг читателей это наведет на мысль, что в ХХ веке в СССР существуют такие же ограничения, как 300 лет назад в феодальной Испании.
А вот как подрезали "Золотого теленка" Ильфа и Петрова. В первом издании Остап Бендер рассуждает о том, что не хочет строить социализм – и говорит: "Что я, каменщик в фартуке белом?" Но в последующих изданиях эта отсылка к знаменитому стихотворению Брюсова исчезает – цензоры явно испугались, что читатели автоматически могут продолжить цитату:
Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь, кому?
Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
Возможная нежелательная параллель между социализмом и тюрьмой была уничтожена.
Нехорошие смыслы искали везде. Под подозрение попала даже придуманная для фильма “Формула любви” псевдонеаполитанская песня "Уно моменто". Хаотический набор итальянских слов изучала специальная комиссия на "Мосфильме": нет ли там чего-нибудь антисоветского?
Власти нещадно корежили или вообще запрещали тексты Хармса, Зощенко, Пастернака. Зато как грибы после дождя в огромных количествах плодились бездарные и глупые произведения, но с правильными идейными формулировками – вроде стихов из ленинградского сборника "День поэзии": “… и гибнет героически за мир коммунистический”. Или вот чудесный романс 1927 года Николая Чуж-Чуженина (ответственного редактора “Известий ВЦИК”) – "А сердце-то в партию тянет":
У партийца Епишки
Партийные книжки.
На плечиках френчик,
Голосок, как бубенчик.
И припев, дополняющий правильный образ героя, который мещанскому быту предпочитает активную гражданскую позицию:
Ну, этот жениться не станет -
Сердце-то в партию тянет…
Не только халтурщики, создатели романсов “на партийные темы”, но и вполне серьезные писатели пытались нашпиговать свои тексты знаками и символами, которые должны были понравиться власти. Но сложность заключалась в том, что авторы сплошь и рядом могли лишь гадать о вкусах вождей - практически невозможно было предсказать, что кому понравится или нет. Писатели действовали наугад, и их творчество в чем-то напоминало античный жанр параклауситрон – “песнь у закрытых дверей”. Это когда певец лишен возможности говорить напрямую со своим собеседником – и он обращается к закрытой двери: “О, дверь! Расскажи хозяину, как я люблю его!”
Но порой никакие признания в любви не спасали – под подозрение попадали и самые верные. Александра Фадеева заставили переделывать “Молодую гвардию” - посчитали, что в первоначальном тексте он неправильно описал руководящую роль партии.
Главный редактор журнала «Вокруг света» Лев Овалов в 1939 году начинает серию своих рассказов о майоре Пронине - этот персонаж позже станет фигурой нарицательной, героем многочисленных анекдотов. У Овалова майор Пронин образцовый чекист, идеальный советский человек – но как раз за эти рассказы Овалова вскоре арестовали: в них тоже нашли неправильные формулировки.
Говорят, сажал Овалова тоже писатель с рассказами о чекистах – Лев Шейнин, следователь по особо важным делам, член Особого совещания, а впоследствии главный редактор "Мосфильма", член художественного совета министерства культуры и руководитель секции драматургии в Союзе писателей. Но и самого Шейнина тоже вскоре посадили – в его "Записках следователя" тоже обнаружили подозрительные подтексты.
А сколько проблем для издателей создавали простые опечатки – вот уж где неконтролируемый подтекст вылезал из всех щелей, и возникали самые нехорошие смыслы. Из обнаруженной историками в архивах "Сводки важнейших конфискаций и нарушений" Главлита за июнь 1936 года:
В газете "Челябинский рабочий" допущена грубая политическая ошибка. Напечатано: "…под куроводством партии Ленина-Сталина". Дело передано в НКВД.
В другом материале Главлита упоминаналось о такой опечатке: "... мелкий тоскливый вождь наводил уныние на город" (это вместо слова "дождь"). В либретто балета "Маскарад" в театре в Воронеже вместо "великосветской черни" напечатали "великосоветская чернь" - и крамольная опечатка вкралась даже в такой канонический текст как "Евгений Онегин". В одном из советских изданий вместо строк о декабристе Лунине:
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин... —
читатели вдруг увидели:
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Ленин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал...
Или вот часто в тексте даже все было нормально, без опечаток – но вдруг наружу вылезал все тот же неконтролируемый подтекст - типа заголовков в газете: "Встретим партконференцию хорошим кирпичом!" А когда во время вторжения в Афганистан, в разгар боев, ТАСС завалил все редакции сообщениями о новой красивой жизни афганцев, мне попалась такая тассовка: “В кишлаке все цветет и сверкает яркими красками. Местные жители обязательно угостят вас гранатами”.
А у меня самого наиболее яркое воспоминание об этом самым неконтролируемом подтексте связано с одной из поездок патриарха Алексия II по стране в 1996 году. Тогда я начал очередной выпуск новостей словами: "Сегодня с утра патриарх был в Коми”. И вдруг с ужасом понимаю, что на слух это прозвучало как "патриарх был в коме". Пришлось немедленно добавить: "В республике Коми".
