Сентябрьский вечер был такой, что заходить в метро даже как-то кощунственно, а пешком далеко и уже поздно, поэтому я пошел к автобусной остановке. Автобус идет через полгорода и, так совпало, останавливается прямо у моего дома.
До остановки минут десять. Я достал наушники, включил было песню, потом вторую, третью - не то. Решил идти в тишине. На улице никого не было, горели окна: на первых этажах всё тайны и секреты, на вторых - тени и макушки, на третьем - люстры, а выше уже только отсветы и блики. Вечер был такой, что домой ну никак нельзя, а заглядывать в окна, в чужие комнаты, кухни - самое то. Тогда мне в голову даже пришла мысль, что так может выглядеть загробный мир: ты идешь невидимкой и наблюдаешь знакомое мельтешение, какую-то вроде бы жизнь, и жизнь эта совсем близко - но тебя туда не пустят. Слишком пышная для хорошего сентябрьского вечера мысль.
Листья еще не опали, они болтались на ветках и шептались о чем-то летнем. Воздух был, будто его вытерли мокрой тряпкой - тепло, но куртку не расстегнешь. Пробежала бездомная собака, которых в центре Москвы обычно не встретишь. Может быть, выскочила из другого времени или места и теперь ищет путь обратно? Так однажды ко мне подбежал растерянный человек и, задыхаясь, спросил:
- А какой это город?
- Москва! - ответил я, и он побежал дальше.
Или, например, встретил как-то старушку. Та стояла напротив пустыря и причитала:
- Где булочная? Молодой человек, тут же была наша булочная!
Впрочем, вероятнее всего у старушки был маразм, мужчина выходил из запоя, а собака прибежала с вокзала, который тут недалеко.
Подходя к остановке, я увидел свой автобус - пустой светящийся аквариум - он покачнулся и уехал, не дождавшись. А я? А как же я? Пришлось идти пешком.
Я шел по Басманному, от Курской до Бауманской и дальше. Москва была такой, будто её положили на круглый стол, на старую скатерть, под дачный, низко опущенный, оранжевый абажур. Казалось, что я здесь один, что это специально подстроенное свидание города со мной, что все дома, фонари, светофоры и дорожные знаки обратили на меня внимание, наблюдают и ждут ответного жеста. Но в ответ можно только смотреть, что я и делал. И если б вдруг переместился на сто лет назад, опомнился бы не сразу.
Если осенью лучше всего возвращаться домой поздним вечером, то летом - как только рассвело, даже немного раньше, желательно полупьяным. Так я шел по Садовому кольцу в июне. Сталинки видели седьмой сон, старые особняки сопели под невидимыми одеялами, лужковские уроды смотрели остекленевшими глазами. Я был на всю Москву один, так мне казалось. И путь в то загробное царство может быть именно таким - по пустому Садовому кольцу, под синим, розовым, переходящим в золотое, небом. Опять как-то пышно.
Года три назад, идя таким же хорошим вечером по Бауманской, я увидел пустой трамвай, скорую помощь и растерянных зевак в стороне. Рядом с трамваем лежал труп мужчины.
- Вот прямо из ниоткуда выбежал! - сказала одна женщина даже как-то возмущенно. Жалко, что в руках у неё не было бидона, тогда бы всё сошлось, а так - совсем нелепая смерть. Ну как сейчас можно попасть под трамвай? Бедный мужик, тоже ведь, наверное, домой шел. А, может, и правда из ниоткуда выпрыгнул.
Это воспоминание сейчас кажется мне ложным, будто бы показалось или было во сне - до того странной была та картина. Но если город вдруг может подстроить с самим собой свидание, то может подстроить и расставание.
Только спустя три года в Москве я понял, что от одной точки до другой здесь можно дойти пешком. Стал специально ездить в центр, чтобы выйти в неизвестном месте, пройтись, осмотреться, повернуть наобум, зайти за угол, в арку, в тупик, выйти обратно - и, наконец, понять, что заблудился. И долго идти обратно, смотреть на всё впервые, удивляться, запоминать - знакомиться. Сейчас заблудиться я уже не могу, только если не провалюсь куда-нибудь в 1920-й, и то вряд ли, лучше уж сразу лет на пятьсот, хотя нет - не надо.
Я шел домой, никуда не сворачивая, никого не встречая по пути. Трамваи ехали параллельно. Аннушка ложилась спать, завтра ей опять искать булочную.
фото: личный архив автора
