Эти торчащие из-за дачных заборов ярко-желтые цветочки, эти застенчивые с виду «шары» с самого-самого детства из раза в раз, как только я на них натыкаюсь, грубовато и не без назойливости намекают, что миновало, мол, еще одно лето, что давай-ка, дружок, беги в Культтовары и покупай новые тетрадки в клетку, в линейку и в косую линейку, доставай-ка из-под шкафа постылый пыльный портфель, вытряхивай из него прошлогодние фантики, останки цветных карандашей и мумифицированные яблочные огрызки и собирайся-ка ты, дружок, в школу.
Цветы мне говорят, «Прощай, лето!» «Здравствуй, школа!» - прибавляют они с фальшивой бодростью, головками склоняясь все ниже и ниже.
Какая школа, алё!
Где я и где та школа, с которой я и все прочие «друзья веселые» простились и, казалось бы, безвозвратно, несколько тысяч лет тому назад! Где та школа! Ау!
А ведь надо же! Тоска-то все та же, во всей своей первоначальной свежести.
Слово «школа» часто употребляют в переносном значении. Например, «тюрьма - это школа жизни». В этом смысле можно смело сказать, что школа это тоже школа жизни. Как тюрьма, как армия. Как все остальное.
Учит ли школа? Учит. Но учит, в основном, не тому, чему призвана учить. У меня есть стойкое убеждение, что все, что я знаю и понимаю в этой жизни, я знаю и понимаю не благодаря школе, а вопреки ей. Скорее всего это не так. Но от этого стойкого убеждения избавиться невозможно.
Что остается нам от школы? Запах масляной краски и побелки в сентябре и книжной пыли в мае. Запах хлорки круглый год. Голодный обморок в третьем классе и острое алкогольное отравление на выпускном вечере. А что еще? Не бином же Ньютона? Не образ же Павла Власова? Не три же этапа революционно-освободительной борьбы? Не формула же бензола?
В одном из моих поэтических текстов есть такой маленький фрагмент, непреднамеренно выуженный из беспокойной памяти о школьном детстве:
«С кусочком мела у доски предстанет пред тобой средь гомерической тоски лирический герой».
Что еще остается нам? Учителя? Ну, допустим, учителя. Можно вспомнить и о них.
Учителями были Лао-Цзы, Иисус из Назарета, пророк Мохаммед, учительница Александра Николаевна, которая в моем сочинении на тему «Как я провел прошедшее воскресенье» исправила слово «аттракционы» на «антракционы». Учителем была учительница знакомого мальчика, которая на вопрос, что означает слово «юнкер», уверенно сказала, что юнкер это «юный керенец». Много было замечательных учителей в нашей и не только в нашей жизни.
Впрочем, было бы вопиюще несправедливым утверждать, что не было и нет приличных и даже прекрасных учителей. Разумеется, были и есть. Я лично знаю нескольких превосходных учителей. Но хорошие учителя не хуже, а лучше нас с вами знают цену школе как учреждению, ибо они знают ее, так сказать, «из-за кулис».
Кстати, о кулисах. Почти так же, как и школу, я до совсем недавнего времени недолюбливал театр. Театр как институт. И там, и там надо сидеть не шелохнувшись. И там, и там тебе назойливо втюхивают собственную картину мира. И там, и там притворяются кем-то другим. И там, и там существует закулисная жизнь, которая не может не проявить себя на сцене или у школьной доски.
Что снится нам всю жизнь? Нам снятся слова «Ведь можешь, если захочешь». Или: «Завтра в школу с родителями». Или: «Спишь на уроке! Не выспался за каникулы?» Или: «Сядь нормально! Извертелся весь!»
С каким же облегчением мы просыпаемся!
Уверен, что не только в моей, но и во многих других дружеских компаниях время от времени возникают коллективные воспоминания о типовых речевых конструкциях, свойственных школьным учителям.
Ну-ка! Кто что помнит?
«Голову ты дома не забыл?» Еще бы не помнить! А «Лес рук» помните? Ну, а как же! А «Расскажите, чему это вы так смеетесь. Давайте вместе посмеемся»? А «Если он спрыгнет с пятого этажа, ты тоже спрыгнешь?»
Как забыть? И лишь эти коллективные воспоминания, сопровождаемые освобождающим хохотом, слегка ослабляют ту однажды надетую на тебя лямку казенного гнета, который ты так и тянешь за собой не только по детской, но уже и по взрослой жизни.
Помнить-то мы это помним. Но ведь это помнят также и те, кто, от души отсмеявшись по поводу своих собственных школьных воспоминаний, сами становятся школьными учителями. И вдруг неожиданно для самих себя включают на полную громкость все ту же самую забытую дома голову, которой когда-то изводили их самих.
Почему уже бог знает которое поколение школьных учителей воспроизводит один и тот же, тщательно выверенный и одобренный в самых высших, хотя и неведомых инстанциях, передающийся по законам бытования фольклора репертуар речевых приемов? Не потому ли, что многим людям свойственно бессознательно, но неминуемо мучить других людей тем, чем когда-то мучили их?
Вот о чем говорят мне эти самые золотые шары, тревожно торчащие из-за чужих заборов или нахально и неведомо, каким образом, выросшие прямо у твоего крыльца. «И не спрашивай, - говорят они напоследок, - по ком звонит колокол. Он звонит не для тебя. Он звонит для учителя».
