Радио "Стори FM"
Лев Рубинштейн: Встреча с песней

Лев Рубинштейн: Встреча с песней

Сначала я все же объясню, почему эту песню, ее мелодию и, главное, ее текст я запомнил прочно и навсегда.

Примерно в 1958 году, и даже точно именно в нем, мы с мамой плыли на теплоходе по Волге. Мы плыли в гости к дяде Вове, маминому брату, полковнику танковых войск. Плыли в город Горький.

Пароход назывался «Константин Станюкович». Я это имя уже знал к тому времени, потому что уже прочитал рассказ «Максимка» и посмотрел одноименный слезоточивый кинофильм.

Плыли и плыли. Плыли дня три, но мне показалось, что существенно дольше, что это была прямо какая-то буквально жюль-верновская экспедиция.

Я пребывал в постоянно восторженном состоянии духа. Поэтому все запоминал, запоминал любые мелочи, которые в рутинной жизни мог бы и упустить. Так, например, я запомнил, что в теплоходном ресторане за одним с нами столом сидел довольно хмурый дядька с тремя постоянно ссорящимися дочками. Эти дочки были близнецы. Близнецовые пары мне видеть приходилось. Например, в бане. А вот чтобы сразу трое близнецов – это, конечно, да.

Но я все никак не перейду к тому, ради чего я все это рассказываю. Рассказываю я это к тому, что из корабельного динамика все время раздавалась так называемая музыка. Этой музыкой были в данном случае «песни советских композиторов». Ну, а что еще могло звучать из корабельного динамика в те годы!

Одна из песен была явным фаворитом, потому что ее запускали раз десять-двенадцать за день. Видимо, она как-то особенно нравилась радисту. А может быть, - чем черт не шутит, - этот радист как-то явно или тайно отождествлял себя с лирическим героем этого, так сказать, музыкально-поэтического произведения.

Песню эту исполнял входящий тогда в моду эстонский певец Георг Отс, обладавший добротным, как двубортное драповое пальто на ватине, баритоном советского производства.

Я, конечно, запомнил эту песню. Она почему-то и до сих пор время от времени набрасывается на меня из-за угла хаотичной памяти, и я вспоминаю: «Не могу я тебе в день рождения…» И дальше.

В детстве этот тусклый текст не производил на меня никакого специального впечатления. Текст и текст. Лишь с годами, вновь и вновь зачем-то вспоминая его, я понял кое-что про лирического героя этой песни. Это был какой-то безысходный лузер, какой-то то ли Макар Девушкин наших дней, то ли кое-как модернизированный титулярный советник Башмачкин, открывший, как писали в советских учебниках по литературе, «галерею маленьких людей».

«Не могу я тебе в день рождения, - честно предупреждает влюбленный зануда-неудачник, - дорогие подарки дарить». «Но зато, - добавляет он как бы в оправдание своей временной, как ему кажется, несостоятельности, - в эти ночи весенние я могу о любви говорить».

Ну надо же! Прямо так вот он может среди темной ночи резким телефонным звонком разбудить объект своих воздыханий, чтобы поговорить, видите ли, о любви.

«Виталик, - а ты знаешь, который час?» - сонным голосом слегка раздраженно спросит его внезапно разбуженная, допустим, Наташа, которой, между прочим, завтра на лекцию к первой паре.

Недотепа между тем не унимается. «Я пока что живу в общежитии», - считает своим долгом сообщить он. («О, господи! Еще и без жилплощади! У меня, что ли, собирается жить? Так я тут и так с мамой, папой, младшей сестрой-стервой и глуховатой бабушкой в одной комнате, перегороженной платяным шкафом. Ну, дает!»)

«Увлекаюсь своею мечтой!», - интимно добавляет соискатель девичьего внимания, не вдаваясь, впрочем, в технические подробности своих увлечений мечтой.

«Никакого не сделал открытия…» («Да уж какие там открытия!») «Но оно несомненно за мной». («Ага, как же!»)

«Не подумай, что я невнимательный, что цветы не бросаю к ногам». («Какие цветы! К каким еще ногам! Увлекайся давай своей мечтой и не отвлекайся по пустякам!»)

«Я тебе в этот день замечательный, - завершает свой страстный монолог этот явно несостоявшийся герой-любовник, - свое верное сердце отдам».

(«Может, не надо, а! Ну чево так сердцами-то разбрасываться. Не напасешься же!»)

Одним словом, образ вырисовывается, прямо скажем, привлекательнейший, перспективный, можно сказать, образ. И ладно бы еще какое-нибудь открытие хотя бы! Но нет даже и открытия. А только сплошное, вызывающее паразитические ассоциации «увлечение своею мечтой».

Впрочем, зря, зря мы злобствуем и насмешничаем. Этот образ, как в свое время и его предки из Гоголевской и прочих литературных шинелей, все же человечнее и по-своему обаятельнее, чем какой-нибудь гипсовый парковый гигант, навязчиво и довольно агрессивно внушающий всем и каждому, что без него здесь ничего бы не стояло, вот прямо совсем ничего бы не стояло, когда бы не было его.

Ну, а для меня лично и эта песня, и ее текст, наполненный не предусмотренным ни авторами, ни исполнителем комическим эффектом, – это на самом деле всего лишь повод вспомнить и теплоход «Станюкович», и пьянящий запах просмоленного каната, и трех девочек-близнецов, синхронно грызущих три совершенно одинаковых яблока, и мою маму, и все остальное, что ни за что не вернется к нам, если мы не вспомним дурацкие слова «Не могу я тебе в день рождения…», и дальше, и дальше до самого конца, до слов «свое верное сердце отдам».

А на словах «я могу о любви говорить» мы вдруг начинаем понимать, что и нам вдруг захотелось поговорить о ней, потому что любовь таится вовсе не в идиотском тексте идиотской песенки, а в заброшенных и захламленных закоулках нашей застенчивой памяти.

Похожие публикации

  • Лев Рубинштейн: От анютиных глазок до золотых шаров
    Лев Рубинштейн: От анютиных глазок до золотых шаров
    О чем с самого раннего детства до глубокой старости думает городской человек, начиная с мрачноватой неприглядной осени, кончая слякотной, сырой и гриппозной весной? О чем думает он, гладя сквозь запотевшее окно на бесконечный безысходный снегопад? О чем вспоминает он в минуты нечастых просветлений?
  • Лев Рубинштейн: О магии чисел
    Лев Рубинштейн: О магии чисел
    Магия чисел – это, конечно, вздор. Просто так уж как-то сложилось, что всякие календарные даты, когда мы на них вдруг натыкаемся, рефлекторно включают механизмы памяти. А если уж случаются еще и различные «странные сближенья», то и подавно
  • Лев Рубинштейн: Кухонные принадлежности
    Лев Рубинштейн: Кухонные принадлежности
    Чувственный опыт, коллективный или персональный, у каждого поколения соотечественников свой. И из закоулков, щелей и складок каждой эпохи, особенно той, на которую пришлось наше детство, тянутся к нам и живут вместе с нами какие-то навязчивые мелодии и картинки, какие-то словечки и прибаутки, какие-то запахи