На одной из моих книжных полок, именно на той, которая все время находится в поле моего зрения, стоит одна из заветных книг времен моего детства – «Книга о вкусной и здоровой пище». Аппетитнейшие и трогательнейшие картинки из этой книги я и сейчас рассматриваю время от времени.
На днях, уж не помню с какой целью, я достал с полки эту эпохальную книгу. Видимо, я сделал это не вполне грациозно, потому что из нее тут же вывались прямо мне на колени сразу несколько довольно ветхих календарных листочков. Моя мама собирала такие листочки с рецептами каких-то пирогов и тортов и клала их между страницами этой великой книги.
Я никогда не забуду отрывных календарей моего детства. Эти печальные ломкие листки годами залеживались между страницами какой-нибудь книжки, через двадцать лет обнаруживались в посудном шкафу, в старой обувной коробке, на дне чемодана.
Календарь, вещь сугубо прикладная, предельно эфемерная, является яркой и поучительной приметой своего времени, быть может, более наглядной, чем объекты так называемой высокой культуры. Он предназначен, чтобы служить год, а при этом имеет свойство застревать в памяти на целые десятилетия.
Все меняется. Другое на дворе время – другие и календари. Одна лишь долгота дня продолжает неизменно меняться в соответствии со своими незыблемыми принципами. И в ноябре, как и в далеком детстве, по-прежнему тридцать дней. И четверг, невзирая ни на какие тектонические сдвиги истории, все еще следует после среды.
Это утешает, ибо дает нам эфемерную иллюзию, будто бы мы управляем временем. Дает нам иллюзию, будто бы мы его понимаем.
Какое сегодня число? Какая разница? Сегодня - сегодня, а вчера было вчера, не ясно, что ли?
А будет ли завтра? То ли да, то ли нет. Но часы будут тикать, а календарь будет висеть на стене. Может быть, времени вообще больше никогда не будет, а вот календарь будет.
Кроме календаря, неустанно убеждающего нас в том, что время в принципе существует, нам дано еще два механизма для взаимодействия со временем. Один из них – ожидание. А где ожидание, там и надежда.
Другой – это память, наша персональная память, умеющая выдергивать из взбаламученного потока бытия подчас абсолютно бесполезные и при этом абсолютно драгоценные детали. Мы почему-то вспомнили о них, и это значит, что они достойны нашей любви.
Мы способны на главное – мы умеем помнить мелочи нашей жизни, мы еще не разучились благодарно хранить их бесхитростное тепло.
Смотрите: вот велосипед без руля и без колес. Это велосипед моего старшего брата, я нашел его в сарае.
Глядя на этот обглоданный скелет, разве возможно не вспомнить с тоской о том, что был когда-то и у меня велосипед. Красивый, новенький «Орленок», прослуживший мне ровно три дня. Потому что на четвертый день я отправился на нем в булочную. «Посмотришь? – спросил я у вертевшегося рядом пацана. – Я быстро!» «Посмотрю, а чо!» - как-то слегка неопределенно ответил пацан. В булочной я действительно пробыл совсем не долго, но пацану хватило.
А вот и они - никуда не делись – и поваленный забор, и хромая ворона на грязном снегу, и засохший воробьиный помет на перилах крыльца, и пионерский горн, погнутый оттого, что когда-то кто-то кого-то треснул им по башке, и пыльное чучело совы из кабинета зоологи, и стеклянный шарик, и разбитые им очки учителя черчения и рисования, и гонимый куда-то ветром календарный листок от какого-нибудь 11 ноября 1962 года.
Жизнь не делится на красивое и безобразное. Бывает так, что найденная на чердаке лысая кукла с оторванной ногой в сто раз прекраснее Кельнского собора. Красота относительна. О ней надо договариваться, причем в каждую эпоху заново. Этим делом с разной степенью успешности занимается искусство. Любовь абсолютна, ибо ее мотивы не поддаются объяснению. И о ней не договариваются.
Существует идиома «убить время». Идиотская, простите за каламбур, идиома - уж чего-чего, а насилия время не потерпит ни при каких обстоятельствах. И это еще надо посмотреть, кто кого убьет.
Время ненадежно и капризно. И, главное, коварно.
Не подчиняясь никаким правилам движения, оно скачет то туда, то обратно, то куда-то вбок. Ни понять, ни поймать его не удается никому, даже великому художнику. Времени, самому факту его существования можно лишь бесконечно удивляться. И надеяться на его снисходительность.
