Он, мой недолгий одноклассник, пришёл в наш девятый класс среди учебного года. То ли откуда-то он приехал, то ли перевёлся из другой школы.
И проучился он у нас недолго. Но вот запомнился почему-то.
Он был, как тогда было принято говорить, из простой семьи: его отец был, как утверждали осведомленные люди, то ли стекольщиком, то ли точильщиком ножей на Перловском рынке, а мать - нянечкой в Мытищинском родильном доме.
Но он, что называется, тянулся. Тянулся, да.
И это, казалось бы, и похвально. Самородки-ломоносовы и собственные быстрые разумом невтоны не могли тогда, не могут и теперь не вызывать заслуженное уважение.
Но он «тянулся», - как бы это сказать, - как-то нечестно. Как-то он тянулся немного жульнически, как-то он протискивался бочком, чуть что тайком заглядывая в самый конец задачника, где были даны все ответы.
Он не читал книг, и это было хорошо заметно. И это, в общем-то, было довольно странно для человека, который «тянется».
Но он не читал. Он изображал человека, прочитавшего ВСЕ книги на свете. Изображал, разумеется, весьма топорно. Что не могло не отозваться неизменным пародийным эффектом всех его коммуникативных проявлений.
Он давал понять при каждом удобном случае, что он осведомлен во всех вопросах жизни, культуры, истории и словесности. При этом, однажды оказавшись случайно в моем доме, он ткнул пальцем в корешки собрания сочинений Лермонтова и с солидным, как всегда, видом осведомился, для чего это вдруг мне понадобились четыре одинаковые книги.
Над ним посмеивались, его нелепые и напыщенные высказывания или поражавшие своей гомерической несуразностью суждения неизбежно становились школьным фольклором и кругами расходились в цитатах, но его это ничуть не стесняло.
С комической важностью он, например, входил в школьный сортир, где мы курили во время переменок, и говорил, ни к кому конкретно не обращаясь: «Вчера был в Доме кино… (врал, разумеется)… на премьере кинофильма … (и он называл кинофильм, который только что прошёл во всех кинотеатрах страны). «Это фильм не для всех, а только для элиты». После некоторой как бы эффектной паузы он добавлял: «Лично мне понравилось».
Или он со значительным видом говорил: «Хотите новый анекдот?» Все немедленно соглашались, предвкушая очередной улов. И он рассказывал какой-нибудь анекдот из тех, которые три или четыре класса тому назад уже считались в нашей среде безнадежно детскими. Ну, например, что-нибудь из серии про «сумасшедший дом» или про «дистрофика», который, играя в прятки, скрывался за шваброй и которому подлая муха «всю грудь истоптала».
Рассказав один из таких искрометных анекдотов, над которыми радостно ржали разве что шестиклассники, и натолкнувшись на недоуменное неловкое молчание, он снисходительно улыбался и говорил: «Что? Не дошло?» Тут-то как раз и разражался могучий пубертатный хохот. «Не сразу, но дошло!» - сквозь приступы смеха говорил кто-нибудь из нас, например, я.
Эти его анекдоты тоже, судя по всему, были явно «для элиты».
Иногда, обидевшись на кого-нибудь из одноклассников, когда тот, как ему казалось, допускал слишком вольный тон в обращении с ним, он страдальчески закатывал глаза и печально говорил: «Ну что возьмёшь с плебея! Плебисцит он и есть плебисцит».
«Федюнин!» - восклицала в сердцах учительница литературы Надежда Степановна. (Его фамилия была Федюнин). «Федюнин! Что за чушь ты несёшь! Откуда ты это взял? Откуда ты взял, что Тургенев был застрелен на дуэли? Откуда ты взял, что Гончаров списал «Обломова» у драматурга Островского? Что за чушь!»
«Я, Надежда Степановна, не чушь несу, - степенно и с ощущением железобетонной правоты отвечал Федюнин, - а я, Надежда Степановна, лишь факты константирую. Я, Надежа Степановна, читаю не только учебники, чтобы вы знали. Мой кругозор, к вашему сведению, весьма широкий».
«К вашему сведению» он употреблял постоянно и с видимым удовольствием. Такое бывает с маленькими детьми в период неофитского овладения связной речью. Помню, как одна маленькая девочка в течение примерно недели беспрерывно употребляла по любому поводу и в любом контексте слово «например». «Давай, например, поиграем в мячик», например.
Помню, было нам однажды задано на дом сочинение на предмет профессиональных намерений каждого на обозримое будущее, то есть, типа, кем кто хочет стать, когда окончательно вырастет.
Ну, кто-то писал про благородный труд врача, кто-то, по следам своего папаши, избрал военное поприще, одна, с длинными ресницами, еще более длинными и тощими ногами и довольно пронзительным тембром голоса, метила в актрисы, кто-то хотел быть журналистом. Ну, и так далее.
Федюнин же определенно и однозначно в письменной форме заявил о том, что он намерен стать «Ученным». Именно так - с заглавной буквы и с двумя «н». И то, и другое, - видимо, для пущей убедительности и демонстрации полной серьёзности и непреклонности своих жизненных поползновений.
Он, повторяю, исчез из нашего класса так же внезапно, как и появился. Поэтому проследить за дальнейшими, даже и самыми близлежащими пунктами, узлами и развилками его биографии не представилось никакой возможности.
Хотя любопытно, конечно, было бы узнать, стал ли он в конце концов «ученным» или все же не стал.
Сильно опасаюсь, что стал. Полное отсутствие какой бы то ни было рефлексии и каких бы то ни было сомнений в прямоте, определенности и яркой освещенности обозначенного им самим своего же собственного пути, не могло не принести искомых результатов.
А что? Почему бы и нет. Таких ученных довольно много было всегда, а теперь и вообще их звездный час. Некоторые из них даже пишут школьные учебники или же достигают иных, не менее впечатляющих степеней и ступеней вожделенного, хотя и шаткого, казенного успеха.
