«Да, совсем как-то не скучно вокруг, куда ни посмотри!» - совсем не весело, а скорее по неискоренимой привычке шутить по любому поводу при встрече со знакомым говорит некто, из последних сил пытаясь отбиваться от неисчислимого роя беспощадных кровососущих новостей. «Да уж! - в силу той же привычки отзывается его собеседник. – Не соскучишься. Хотя, по правде сказать, могло бы быть и поскучнее».
Да, кто бы мог подумать, что человек, особенно человек творческой профессии, может скучать по скуке. «По блаженной скуке», - хочется сказать мне, когда я вспоминаю о каких-то прежних, уже с трудом вспоминаемых временах, кажущихся сегодня почти нереальными.
Это сейчас я говорю о той самой скуке как о «блаженной». Но ведь так было не всегда.
Получилось так, что с довольно давних пор, то есть с конца 90-х годов, я профессионально связан с различными средствами массовой информации – сначала бумажными, потом и электронными.
В каких-то из них я состоял в штате. И, стало быть, какие-то черты и особенности внутриредакционной жизни мне знакомы не так уж плохо. И я хорошо помню, какая повышенная тревожность, граничившая с паникой, начинала царить в редакционной атмосфере, когда неумолимо приближались летние месяцы.
Лето – это зловещая, зияющая, траурно-черная информационная дыра. Ров, пропасть, бездна. Безысходная тоска репортеров, фотокорреспондентов, редакторов новостей.
«Летом ничего не бывает». Кроме, конечно, морских купаний, дачных шашлыков, варенья «минутка» и вечернего поливания огурцов на унылых шести сотках.
«А это разве не жизнь?» - скажет резонерствующий гражданин «со стороны». «Это, конечно, жизнь, – не без нравоучительности ответят ему те, кто «изнутри». – Но это не ИНФОРМАЦИОННЫЕ ПОВОДЫ».
«Поводы» приходилось искать самим, блудливо шаря глазами по задворкам и закоулкам социальной и культурной жизни и хищно принюхиваясь. И они все-таки находились. Но это были в массе своей те еще поводы. Но уж какие были, такие и были.
В один из очень жарких июньских дней какого-нибудь, к примеру, 1999 года на меня прямо из кухонного радиоприемника с утра пораньше выпрыгнул такой, с позволения сказать, сюжет. Сюжет, прямо скажем, трагикомический. В общем, такой.
На таком-то высокогорном пастбище пастух скоропостижно скончался от сердечного приступа. Причиной смерти стало то, что во время его сна одна из овец громко заблеяла ему прямо в ухо.
Жалко, конечно, всех. Жалко не в меру чувствительного чабана, сердце которого не выдержало такого несовместимого с жизнью испытания. Жалко неосмотрительную овцу, на всю оставшуюся жизнь вынужденную нести в своей душе чувство непоправимой вины. Жалко все стадо, оставшееся без мудрого вождя и учителя, без ясных очертаний будущего и без уверенности в завтрашнем дне.
Но над всей этой прекрасной и поучительной историей витает неразрешимый вопрос, переводящий весь этот сюжет, и без того не отмеченный исключительной достоверностью, в область даже не фантастики, а прямо буквально - мистики.
Вопрос такой: каким все-таки образом вся эта печальная история стала известной тому, кто поведал о ней миру? Пастух по понятным физиологическим причинам о ней сообщить не мог. Или в своем роковом проступке в минуту искреннего раскаяния в содеянном призналась сама овца? Или кто-то из других овец стукнул на нее куда следует?
Вопрос остается без ответа, что, кстати, переносит весь этот сюжет из контекста медийного в контекст чисто художественный.
Кажется, в то же самое лето многие газеты, радио- и телеканалы дружно и алчно топтались на другом сюжете.
Сюжетообразующим обстоятельством послужили там многочисленные сообщения о том, что в каком-то из районных центров Воронежской, кажется, области случились массовые отравления грибами, собранными жителями этого города в окрестных лесах.
Случаев отравления, часто и смертельного, оказалось так много, что местные власти предприняли в связи с этим самые решительные меры. Например, силами солдат местного военного гарнизона был по периметру оцеплен лес, куда грибников с корзинками просто не впускали.
Надо ли говорить о том, что наиболее изобретательные энтузиасты находили все же способы в этот лес проникнуть, насобирать там грибов, сварить их или пожарить с лучком и со сметанкой, покушать их в свое удовольствие и, соответственно, практически немедленно отправиться в местную больницу с острым отравлением. Ну, а кое-кому из них вернуться из этой больницы и вовсе не было суждено, потому что из холодильника в патологоанатомическом отделении никто обычно домой не возвращается.
В этой поистине эпической истории, в этой, можно сказать, народной трагедии отдельным мотивом прозвучал такой сюжет. Сюжет про отдельного человека, что всегда бывает куда убедительнее и поучительнее, чем истории и судьбы широких народных масс.
Один из жителей этого городка, врач по профессии (каковое обстоятельство придает нашей истории некую особо пикантную нотку), тоже был страстным грибником. И он тоже, как и многие его сограждане, норовил, виртуозно обходя все препоны и заграждения, проникнуть в этот заколдованный лес и выйти из него с вожделенной добычей.
Однажды он вернулся из лесу с неплохим уловом. Он приготовил себе грибочков, с аппетитом их поел и в тот же самый вечер угодил по скорой в больницу, в которой, между прочим, сам и работал.
В больнице ему сделали внушительное промывание всего, что промывается, чем-то еще для верности и кольнули, и он, везунчик и баловень судьбы, вернулся домой, хотя и внутренне опустошенным, но при этом в довольно-таки приподнятом настроении.
Вернувшись домой, он почувствовал, что ужасно голоден. Что, учитывая проведенные по отношению к нему мероприятия, было и немудрено.
Он открыл холодильник, обнаружил в нем остатки тех самых грибов. Затем (внимание!) он их из холодильника вынул. Затем он их пожарил. Затем. Он. Их съел. А затем. Он. Все-таки. Умер.
Можно, конечно, воспринимать этот сюжет как еще одно свидетельство того, что верность своим принципам, убежденность в своем праве на благородный риск, способность на решительный поступок, последовательность в выбранном пути все еще имеют место в нашем погрязшем в цинизме и утратившем твердые нравственные ориентиры постмодернистском мире.
Да, можно воспринимать это именно так. Ну, а как еще-то? Как проявление самой тривиальной глупости и полного нигилизма по отношению к причинно-следственным связям? Можно, конечно, и так тоже, но это как-то слишком уж просто и, главное, тривиально. Одним словом, как-то скучно.
Такого примерно рода новости настигали меня в то лето. И некоторые из них, между прочим, хотя и были порождены атмосферой информационного вакуума, оказались настолько ценными, причем ценными не в «медийном» смысле, а в смысле чисто художественном, что я с радостью их запомнил и время от времени пересказываю их в различных доступных мне формах и обличиях, от себя лично добавляя в них соль, перец и прочие специи по вкусу.
Почему я вспомнил об этой «блаженной скуке» именно сейчас, именно в эти дни?
Не только потому, что новостной метеоритный дождь последнего времени буквально сбивает с ног и не дает дышать. Не только поэтому.
Но еще и потому, что в эти дни за окном, на тротуарах, на садовых скамейках и даже на полу лифта и в собственных карманах мы замечаем свалявшиеся комки тополиного пуха.
Какая связь? А вот такая, что в самом начале нулевых годов, в такую же летнюю пору мой приятель, фоторепортер, работавший тогда в одном из иллюстрированных еженедельников, позвонил мне и спросил:
«Слушай, ты что делаешь завтра в первой половине дня?» - «Ну, так, вроде ничего особенного. А что?» - «А сможешь составить мне компанию?» - «А о чем речь-то?» - «Дело в том, что вчера у нас на летучке обсуждали возможные темы следующего номера, и все как-то приуныли, потому что нету ни фига новостей. И придумал кто-то сделать большой фоторепортаж про тополиный пух в городе. За неимением ничего другого всем эта идея понравилась. А куда деваться-то, если ничего нет вообще, кроме пуха! И вот мне завтра предстоит с фотоаппаратиком прогуляться по центру. А одному скучно. Может, погуляем вместе?»
Я согласился. И не жалею. Мы чудесно погуляли по летней Москве, он фотографировал пышные клочья изобильного пуха, и мы как-то весело и беспечно болтали на разные отвлеченные темы. Он, вообще-то, был мало того, что отличный фотограф, но еще и очень остроумный и наблюдательный собеседник.
Помню, что мы беспрерывно шутили и смеялись. Помню, как наподобие каких-нибудь шестиклассников, прогуливающих школу, мы бурно ликовали, когда удавалось особенно эффектно и особенно зрелищно поджечь пуховую дорожку, вытянувшуюся вдоль бордюрного камня.
