Слово «трепетник» вовсе не от слова «трепетать», то есть бояться, опасаться, дрожать от ужаса. Хотя это первое, что приходит в голову. И не в том смысле следует употреблять это слово, что, мол «трепещите, тираны».
Хотя это и первое, что приходит в голову. Ну, а как еще – время такое.
Однако это про другое. Сейчас, пара-тройка минут терпения!
Россияне, которые постарше, хорошо помнят слово «самиздат». Когда в наши дни произносится это слово, то по умолчанию представляется нечто крамольное, запретное, подпольное или полуподпольное, отчасти даже геройское, выходящее за тесные рамки «разрешенного».
Это более или менее так и есть, разве что только степень героичности была разной.
Но наряду с самиздатом, так сказать, почтенным и респектабельным, за который очень даже можно было «получить» и который впоследствии стал вполне официально издаваться, переиздаваться, трактоваться и исследоваться, существовал самиздат вполне, так сказать, маргинальный, народный, фольклорный, хотя по степени распространенности среди народонаселения он существенно превышал тот, «высокий» и «магистральный».
В 70-е годы, характерные в том числе смутной и слабо оформленной, но властной потребностью к просвещению и знанию, что бы под ними ни подразумевалось, потребностью, усугубленной отчетливым книжным голодом и осенней унылостью обрыдлого советского «культпросвета», необычайной популярностью пользовались перепечатки каких-то лекций, где-то кем-то и для кого прочитанных, кем-то записанных на магнитофонную пленку, кем-то напечатанных на машинке, а кем-то перепечатанных и пущенных в вольное плаванье.
О чем были эти лекции? Моя память сохранила только какие-то мятые листочки со слеповатым шрифтом, где речь шла о неопознанных летающих объектах, и другие листочки, где про индийскую йогу и прочую восточную духовность наподобие «Камасутры».
Отдельную роль играли машинописные листки, имевшие широчайшее хождение среди девушек-старшеклассниц или учащихся профессионально-технических училищ.
Это были сонники. Мне несколько раз удавалось подержать их в руках и даже заглянуть в их, так сказать, содержание.
Эти тексты с их вполне оригинальной поэтикой, с их своеобразной лексикой, фразеологией и синтаксисом, не изменившимися, как мне показалось, с XIX века, с их наивным лиризмом послужили однажды жанровым прототипом к одному из моих поэтических текстов.
Мой давний товарищ, коллекционер всего на свете, зная такую мою тягу к подобной художественной продукции, показал мне однажды недавнее свое приобретение - довольно толстую книгу, напечатанную, кажется, еще в XVIII веке. Книга называлась «Трепетник», и вся она состояла из огромного количества отдельных фраз, каждая из которых начиналась со слов «Аще затрепещет…»
«Аще затрепещет» - это в переводе на современный русский язык значит «если зачешется».
После каждого «затрепещет» следовало наименование той или иной части или точки человеческого тела, а также того или иного внутреннего органа. А после этого – что это, собственно, значит.
Ну, типа - «Если зачешется большой палец левой ноги, то соседская курица забредет на твой огород и потопчет грядку с щавелем». Или, – из другой, как говорится, оперы, - «если зачешется левая ягодица, то к тебе посватается кузнец Митроха из соседнего села». Или, – уже из городской, так сказать жизни, - «аще затрепещет макушка, жди служебных неприятностей».
Ну, и так далее. Книга, в общем, была о том, что у каждого «трепетания» есть свое значение, и не следует чесаться бездумно. Чесаться, где чешется, надо вдумчиво, со смыслом и с осознанием своей причастности к природе и к миру людей.
Я же читал эти самые «аще затрепещет» как чистую поэзию, уже тогда зная, что чистой поэзией способен стать любой текст, если из него решительно и тщательно, - хотя и осторожно, чтобы не повредить малозаметных, но необходимых для поэзии деталей, - выпарить его прикладную, его сугубо служебную функцию.
Почему я вдруг вспомнил и заговорил о сонниках и «трепетниках»?
Я знаю, почему. Могу сказать.
Потому что эти жанры, когда-то игравшие в народном сознании безусловно «мейнстримную» роль, а постепенно ставшие, как это обычно и бывает с отслужившими свое жанрами, полудетским фольклором, вновь обретают свою первоначальную магическую власть или, точнее сказать, правоту. Или - еще точнее, - право на интерпретацию.
Степень сюрреалистичности всего того, что происходит в наши дни в политической или общественной жизни такова, что формулировать свои собственные ощущения в сколько-нибудь рациональных терминах и категориях и посредством исключительно нормативной лексики как-то не очень получается. То есть мы по привычке и по инерции все равно это делаем, но скорее не для того чтобы что-то объяснить, а чтобы, так сказать, не терять в этих обстоятельствах с таким трудом обретенной способности адекватно реагировать на все возрастающую неадекватность всего того, что вокруг нас.
На постоянно возникающий изумленный, но беспомощный в своей безысходной риторичности вопрос «Что сей сон значит?» могли бы дать вполне определенный ответ лишь толкователи снов, грез и видений.
Фрейд Фредом, политология политологией, аналитика аналитикой, исторические параллели историческими параллелями, а припасть время от времени к незамутненным доисторическим и дологическим источникам народной мудрости совершенно необходимо.
Ну, и, конечно, в этой ситуации был бы необычайно актуален, - если бы, конечно, было известно, где его взять, - квалифицированный интерпретатор всех наших «трепетаний», умеющий просто и понятно рассказать о том, что день грядущий нам готовит, если сегодня один из нас левой рукой нервно почесывает мочку правого уха, а другой – правым указательным пальцем – левый безымянный.
