В день моего шестилетия один из гостей подарил мне довольно толстую книгу с лаконичным названием «Пожар». В книге были не все страницы, а те, что были, были довольно густо разрисованы цветными карандашами. Время было бедное, и дарение предметов не первой свежести было делом вполне обычным. Но тот «Пожар» был, конечно, в этом смысле каким-то особенным. Видимо, потому и запомнившимся. Но не только этим.
Тема, а точнее зрелище пожара, - а они не были большой редкостью в нашем пригородном поселке, где преобладали деревянные дома с печным отоплением, - почему-то занимало меня наряду с похоронами.
На отдаленные сладко-фальшивые звуки духового оркестра я несся столь же стремительно и с тем же замиранием сердца, как и на запах гари.
А книга «Пожар» была сборником рассказов разных писателей, где рассказывалось о том, как люди (особенно дети) неосторожно обращались с огнем, как они баловались спичками, забывали закрывать поддувало в печке, зажигали свечки на елке в непосредственной близости от ватных или бумажных игрушек, и чем все это заканчивалось.
Я сразу же прочитал эту назидательную книжку, после чего несколько ночей не мог заснуть: меня преследовал запах густого дыма, всполохи пламени, истошные вопли пожарных машин, мощные струи воды из брандспойта, крики «горим!» и вообще – «Кошкин дом».
Слово «пожар» в моем детстве было страшноватым, но не казалось трагическим. Более того, некоторые пожары играли позитивную роль в той или иной биографии. Да хоть бы и в моей.
Так, например, дружок моего детства Саша Смирнов поселился вместе со своими родителями в двух домах от нас, потому что, как рассказывал (а, может быть, и врал) он, до этого они жили совсем в другом месте, хотя и тоже под Москвой, и их дом сгорел дотла. Вот они и поселились в новом доме около меня. А не сгорел бы дом, мы никогда бы и не встретились.
Много было разных пожаров, произведших на меня сильное впечатление. Причем, начиная с самого детства.
Мы жили рядом с Ярославским шоссе. Между нашим двором и шоссе располагался маленький пустырь, называемый «полянкой». На этой полянке играли в волейбол, в футбол и в другие подвижные игры. Там дрались и мирились. Там находилась водяная колонка, откуда таскали воду в близлежащие дворы. Из крана колонки пили воду, подставив руку лодочкой. Вода была холодная и вкусная.
По шоссе ходили машины и автобусы. Совсем не так густо, как сейчас, но тоже с большой скоростью.
Время от времени на шоссе прямо на наших глазах происходили различные аварии. То кто-то с кем-то столкнется, то кто-то кого-то задавит, то перевернется хлебный фургон и прямо на шоссе вывалятся буханки и белые батоны.
Поскольку машин было немного, то и каждое дорожное происшествие на пару дней становилось темой разговоров. Свидетель события, даже если им был ребенок, ненадолго становился важной персоной и героем дня.
Я вместе с двумя своими приятелями стал однажды свидетелем страшного происшествия. Буквально на наших глазах трехколесный инвалидный автомобильчик (были тогда такие) перевернулся и загорелся. Он загорелся так стремительно и горел так мощно, что надеяться на то, что водитель сумеет выбраться оттуда, не приходилось.
Чуть позже, когда огонь притих и место события окружила взволнованная взрослая толпа, мы подошли поближе.
Я никогда не забуду этот запах – тошнотворный запах жареного человеческого мяса. Да и сам труп сгоревшего инвалида, когда мужчины под руководством милиционера, замотав собственные лица мокрыми вафельными полотенцами, извлекли его наружу, напоминал огромную дымящуюся подгоревшую котлету.
Это в детстве, и это я видел своими глазами. Но случались и другие страшные эпизоды с участием прожорливого огня, поражавшие своей символической мрачностью.
Помню, например, как я узнал о пожаре в ИНИОНЕ, о том, как сгорела там огромная уникальная библиотека.
Узнав о пожаре, я, разумеется, ужаснулся. Ужаснулся даже на общем фоне всего прочего, происходившего вокруг. Эта история поразила меня какой-то особой многозначительной мрачностью исторических ассоциаций.
И я написал в своем Фейсбуке:
«Горящие книги - это самый, пожалуй, мрачный символ в истории мировой цивилизации».
Последовали, как водится, и комментарии. Одним из первых был такой: «Горящие люди хуже!!!»
«Люди - это уже не символ», - ответил я.
И я стал размышлять о другой гуманитарной катастрофе, о той, о которой я думаю в последнее время постоянно: о неумении или, что еще хуже, нежелании ясно различать символическое и реальное, человеческое, живое.
Но это же самое неумение (или нежелание) приводит и к самым тяжелым последствиям вплоть до кровавых преступлений, вплоть до братоубийственных войн. Что мы в последнее время наблюдаем все чаще и чаще.
А еще я вспоминаю о таком, например, давнем застольном разговоре. Кто-то вдруг взял и спросил: «А вот представьте себе пожар в доме. А в этом доме живет одинокая девяностолетняя старушка. И в этом же доме находится, например, картина Леонардо. Или Рембранда, неважно. В какой последовательности станете вы … Ну, в общем, понятно».
И с разных концов стола стало доноситься:
- Вопрос дикий и к тому же не без подлости. Он подлый и сам по себе, но дополнительная его подлость в том, что ты «поселил» в горящем доме не детей, допустим, а именно старушку, которой осталось жить недолго. Конечно же, я сначала выведу человека, а не картину.
- Но ведь человеческая жизнь, тем более жизнь старого человека, все равно недолга, а картиной люди будут восхищаться еще много лет или даже веков. «Ars longa, vita brevis», помнишь?
- Картина, даже самая великая – вещь в общем мертвая. А живой человек… Даже если он и едва живой…
- Ты, видимо, просто недостаточно любишь искусство.
- А, по-моему, ты недостаточно его любишь. И, более того, не очень-то понимаешь его назначение. А оно кроме всего прочего еще и в том, чтобы не задаваться подобными вопросами.
- У произведений искусства тоже есть судьбы. Как, по-твоему, должна сложиться дальнейшая судьба картины, спасенной за счет человеческой жизни?
- Искусство требует жертв, говоришь? Требует, конечно. Но только не человеческих.
Спорили долго. В том числе, конечно же, и о том, горят все-таки рукописи или не горят.
В споре – нелепом самом по себе – партия «жизни», слава богу, одержала убедительную победу над партией «искусства». Несмотря на то, а, скорее всего, благодаря тому, что почти все участники спора были художниками и поэтами. Причем настоящими.
А один, промолчавший все это время, человек как раз не художественной профессии, в конце все же произнес: «А по-моему, лучше всего – изо всех сил стараться не допускать пожара».
