О телефоне, точнее о практике и метафизике телефонной драматургии я писал уже, и неоднократно.
Как минимум два эссе, сочиненных в разное время, были посвящены телефонному миру, его хлопотливым будням, его впечатляющим высотам и сокрушительным падениям.
Человек своего поколения, я стал счастливым свидетелем и пассивным участником судьбоносных мутаций этой созидательной и вместе с тем разрушительной стихии.
Первый мой текст был посвящен тому телефону, который чуть позже стали называть «стационарным», или «городским», или «домашним». Это уточнение в какой-то момент стало необходимым, чтобы как-то обозначить этот технологический анахронизм, эту уходящую натуру, этот милый допотопный артефакт. Это уточнение стало необходимым, потому что с некоторых пор родовым, свободным от уже не нужных уточнений словом «телефон», по умолчанию стал обозначаться телефон мобильный.
Об особой поэтике и стилистике эпохи автоответчиков также приходилось нам порассуждать и повспоминать разного забавного и драматического. А вот от такой тупиковой ветви цивилизации, как пейджеры, по причине их стремительной мимолетности не осталось почти ничего кроме пары анекдотов, которые теперь даже и вряд ли понятны без обширного комментария. А что за анекдот с комментарием, сами подумайте!
О мобильном телефоне я тоже писал, писал любовно, неравнодушно и даже с некоторой, можно сказать, страстью и тихой нежностью.
Но и он сам по себе стал столь же привычным и рутинным, как растоптанные тапки.
В обоих своих «телефонных» эссе я воспроизвел несколько маленьких образцов специфической телефонной драматургии – в первом речь шла об этикетных особенностях старых телефонов, а во втором – телефонов новых, то есть сотовых.
С каких-то пор во все щели, дыры и швы коммуникативного пространства проник Интернет, заполнивший собой все лакуны, ниши и гроты, лишенный зримых очертаний, вкуса и запаха, но от этого не менее, а более могущественный и всеобъемлющий.
Когда этот самый интернет, умеющий принимать любые обличия, издавать любые звучания, писать и говорить на самых разных наречиях, показывать какие угодно фокусы и картинки, в том числе и движущиеся, плотно вошел в нашу жизнь, стали появляться какие-то черты и приметы нового коммуникативного этикета.
С какого-то момента все стали переписываться. Потому что звонки стали восприниматься как нечто нарушающее святость и неприкосновенность личного пространства. А вдруг человек спит! А вдруг он ест! А вдруг он сидит в уборной. А вдруг у него в данный момент увлекательный секс. Да мало ли почему ему может быть не до нас. Прочтет – ответит. Прочтет – перезвонит. Или не перезвонит. Или не прочтет.
Разнообразие – вещь хорошая. Оно, разнообразие, есть необходимое условие существования цивилизованного общества. Но за все, как известно, надо платить. За разнообразие – тоже.
«Я тебе скинул ссылку на почту!» - «Как на почту! А я ищу в Телеграме. Ну, ладно, зайду на почту. А потом напишу тебе туда же. Или в Телеграм».
Разговор в этих сетях и чатах, в этих «Вотсапах» и «Телегах» вполне может восприниматься как радио-пьеса, которая может длиться столько, насколько хватит терпения и выдержки у «уважаемых радиослушателей».
Что-то такое, например:
- Алё! Слышишь меня! Слышишь? Алё-о!
- Слышу, не кричи так! А ты меня слышишь? Алё, ты где? Алё! Я не слышу тебя! Алё!
- Здесь я, здесь! Я тебя хорошо слышу! А ты слышишь меня? Эй! Слышишь? Чего ты молчишь?
- Я не молчу, я здесь! Слышишь меня?
- Я тебя слышу! Но ты все время пропадаешь куда-то!
- Это ты куда-то пропадаешь! Вот так слышно?
- Что? Алё! Ты где? Куда пропал! Давай я перезвоню!
- Я не слышу! Давай я перезвоню!
- Алё! Я звоню, а у тебя занято!
- У тебя было долго занято! Теперь слышно?
- Слышно! Привет! Почему у тебя занято? Слышишь меня?
- Ага! А ты меня?
- Слышу, но ничего не понимаю. Ты как будто квакаешь.
- Это как раз ты квакаешь. Говори медленнее. Алё!
Какие еще грядут средства связи между людьми? Что день грядущий нам готовит? Какие еще драматические жанры нам предстоит узнать, заметить, оценить, описать, воспринять, освоить?
Гадать об этом бессмысленно. Все равно не угадаем.
Научные фантасты середины ХХ века изображали нам какие-то гигантские экраны, с изображением огромного лица нашего собеседника. Это чудо грядущей цивилизации называлось «Видеотелефон». Недостаток воображения компенсировался неуместной в данном контексте гигантоманией.
А вот то, что может наступить такое время, когда в наших карманах будет лежать маленький прямоугольник, который, умеет звонить, говорить, писать, играть, петь, показывать движущиеся картинки и отвечать на какие угодно вопросы непостижимого бытия, никому в голову не приходило.
И пока мы сидим и бесплодно гадаем на вечную тему «Что будет?», наш объект ностальгии, наш каменный топор, наш раритет позапрошлой технологической эры, наш домашний телефон, который большую часть времени беззвучно и безучастно ко всему происходящему вокруг стоит себе на тумбочке в прихожей, вдруг возьмет да и напомнит о себе.
То он бодро сообщит о том, что пришло время тебе наконец вставить новые пластиковые окна, что неплохо бы тебе пройти совершенно бесплатное медицинское обследование и уж совсем неплохо было бы установить сверхскоростной интернет.
Это дело обычное. Но бывают случаи, так сказать, из ряда вон. И я, между прочим, такими случаями очень даже дорожу, потому что испытываю слабость ко всему непонятному и безысходно загадочному, ко всем загадкам, которые бессмысленно даже и пытаться разгадать.
Вот буквально вчера посреди дня у меня зазвонил телефон. «Кто говорит?»
«Это такой-то?» - спросил телефон тускловатым мужским голосом.
«Да, это я. А вы, простите, кто?»
«Это Валентин, - сказал телефон. - Вы меня не знаете. Ваш телефон я узнал через радиостанцию «Эхо Москвы».
Я даже не успел ему ничего сказать относительно того, что, во-первых, я с трудом представляю себе, чтобы кто-то из редакции «Эха» раздавал номера телефонов своих гостей, во-вторых, если уж каким-то непостижимым образом и дали ему мой номер, то почему не мобильный, а городской, который никто не знает, да и я его вспоминаю долго и мучительно, когда он зачем-то вдруг пригождается.
Я не успел ему всего этого сказать, потому что он ровным без обертонов и сколько-нибудь выразительных интонаций продолжал:
«Дело в том, что я инвалид. Я слепой».
«Сочувствую, - сказал я, - А что, собственно…»
«Вы не могли бы мне помочь?» - спросил Слепой.
«Чем бы я мог вам помочь?» - спросил я, все еще не оставляя надежды выяснить все же, откуда на самом деле он взял номер моего домашнего телефона.
«Как это чем? – с неожиданным напором, в котором мне почудилась даже некоторая нагловатость, сказал он. – Материально помочь можешь мне?» Как-то незаметно он перешел на ты. «А то я живу на пенсию».
«Я, в общем, тоже», - честно ответил я.
«Ну ты же вроде как писатель!»
«Что значит «вроде»? И почему вдруг на ты?» - собрался было сказать я, но, к счастью, так и не сказал, потому что он, пренебрегши какими бы то ни было правилами телефонных приличий, отсоединился.
Что все это значило? Пусть любители загадок и ребусов ломают свои буйные головы. Пусть они предлагают свои различной степени правдоподобия версии происшедших или происходящих жизненных кунштюков.
Мне же угодно все такое и подобное такому числить по ведомству чистого искусства. А в искусстве вообще и в поэзии в частности мне всегда интереснее и, главное, куда понятнее непонятное, чем понятное.
Ну, и, конечно, нельзя не порадоваться тому, что повидавший разные виды старик-телефон, доживающий свой бурный век в темном углу в прихожей или висящий на стене, как заржавевший прадедушкин кортик, способен еще одарить нас каким-нибудь таинственным коммуникативным событием, достойным если не глубокомысленного социально-культурного анализа, то по крайней мере легкокрылого художественного осмысления.
