Мне ли не выделять этот месяц из всех прочих?
Февраль напоминает мне много о чем. Например, о том, что в этом месяце у меня день рождения.
Как я ждал его в детстве! Как волновался! Сколько помню себя в этом нежном возрасте, столько же помню те мучительные, возбужденные бессонные ночи накануне этого события.
А еще, – и это уже касается не только меня, но и всех, для кого трудная и порожистая история свободы важна и всегда актуальна, – а еще в один день с моим днем рождения, только задолго до него, случилось событие отечественной истории, которое, я уверен, несмотря ни на что, станет когда-нибудь главным праздником нашей страны. Я имею в виду 19 февраля 1861 года, когда в России было отменено крепостное право.
На сегодняшний день эта дата вспоминается лишь теми, для кого свобода является не предметом роскоши, а воздухом. Ну так и что! Таких людей не так мало как кажется.
А еще февраль, стоит ему только начаться, немедленно напоминает нам о существовании такого важного явления материальной культуры, как чернила.
И виноват тут не Борис Пастернак. То есть чуть-чуть он все же виноват – никто не просил его сочинять то самое стихотворение про «достать и плакать», с которого всегда почему-то начинались сборники его стихотворений и поэм.
Сейчас этот бурный чернильный поток все же слегка схлынул, вошел в свои законные академические берега, а еще совсем недавно, в первые дни этого месяца нервному человеку вроде меня лучше бы даже и не заглядывать в социальные сети. Строчку про «чернила» не цитировал только самый ленивый.
Однажды я, рефлексируя на этот неизбежный чернильный ливень, написал, - разумеется, в том же самом четырехстопном ямбе, - что-то вроде того, что «Чернила нынче хрен достанешь».
Я, честно говоря, очень давно не пытался где-либо достать чернил. Да и зачем – плакать можно и безо всяких чернил, благо поводы всегда есть, а для прочих нужд они теперь вроде как ни к чему.
Но как забыть о них! И не столько даже о них самих, сколько о побочном, но столь ярком продукте их жизнедеятельности.
Кляксы! Кляксы были повсюду. На указательном пальце правой руки. На серых форменных штанах. На парте. На тетрадных листках – за это снижались оценки.
Кляксами были густо покрыты столы в почтовых отделениях, в читальных залах, в кабинете врача и начальника ЖЭКа.
Клякса – хоть и бесформенный и бесконечно досадный, но безусловно надежный и убедительный символ Великой Чернильной эпохи.
Эпоха ушла, но оставила след в виде роковых нестираемых клякс - клякс нашей неугомонной памяти.
Эта память иногда во всей своей красе пробуждается в самых неожиданных обстоятельствах.
Однажды на одном из блошиных рынков Берлина я наткнулся на предмет, который неправильно назвать «знакомым», а правильнее назвать «родным».
Это была круглая деревянная ручка с вставленным в нее перышком. Ручка, выкрашенная в красный цвет. Она имела совершенно новый вид – как будто только что со склада, как будто бы не прошли несколько эпох. Ручка из нашего школьного советского детства.
Я взял ее в руки. Навсегда, казалось бы, ушедшая в небытие мускульная память немедленно встрепенулась, а за ней проснулась и вся неизбывная школьная тоска. И перышки-«солдатики», коварно и мстительно царапавшие бумагу, и безуспешно подавляемая зевота в ожидании спасительного звонка, и все остальное, включая густой снотворный снег за школьным окном.
И чернила!
Странно, что мне не приходило в голову раньше, что такая, казалось бы, чисто служебная субстанция, как чернила, - точнее, их цвет, - содержали в себе мощный семиотический заряд. Что они служили казавшимся незыблемым символом социального неравенства. Символом непоколебимости установленных раз и навсегда иерархий. Символом власти или подчиненности.
Учащийся писал фиолетовыми чернилами. Только фиолетовыми. Любые отклонения от этой фатальной фиолетовости пресекались самым решительным образом.
Учитель писал красными чернилами. Красные чернила -это власть. Причем власть, объединявшая в себе все ее ветви.
Обладатель красных чернил – вершитель судеб, законодатель истины и, разумеется, прокурор и судья. Власть, абсолютная и непререкаемая, осуществлялась посредством красных чернил.
Впрочем, красный цвет власти был присущ не только чернилам и не только школьным учителям. Флаги, лозунги и транспаранты тоже были исключительно красными. Прилагательное «красный» присутствовало в названиях улиц, городов, заводов, колхозов, клубов и санаториев.
Впрочем, в школьные, и особенно в ранние школьные годы репрессивная природа кровавых учительских чернил давалась нам в более непосредственных ощущениях, чем какие-то флаги и знамена, которые нам, детям, скорее нравились, как нравилось все то, что имело отношение к празднику, а, соответственно, и к праздности.
В общем, чернила. В общем, февраль. Писать о феврале навзрыд совсем не хочется, как, впрочем, навзрыд не хочется писать ни о чем.
А вспоминать о феврале разных годов, особенно годов детства, и хочется, и даже не получается не вспоминать.
Я помню, что в детстве, когда наступал этот месяц, я всегда радовался. Не только тому, что скоро у меня день рождения, подарки и всякое прочее, хотя и этому, разумеется, тоже. Но мне еще очень нравилось, что этот месяц короче всех прочих. А стало быть, ближе к весне, к гулянию без галош и без пальто, к каникулам…
Детству, как мы знаем, свойственно торопить время. Иногда это свойственно и взрослым.
фото: личный архив автора
