Теперь кажется, что это было совсем давно, еще в те баснословные времена, когда в самом факте непринужденного дружеского застолья ничего особенного не было. И ведь такая простая вещь! И ведь не ценили, дураки! Ладно, это тема скользкая и вязкая, ну ее.
В общем, однажды в студеную зимнюю пору, в один из томительных каникулярных вечеров, когда главным, объединяющим всех властным чувством является всепоглощающая лень, в том числе и лень умственная, за одним из дружеских столов внезапно возник коллективный вопрос, вопрос довольно глупый и праздный, но все равно интересный. Вопрос такой: с какого момента и до какой поры люди при встречах поздравляют друг друга с Новым годом:
Когда начинают? С середины ноября, когда в магазинных витринах, у входов в гостиницы и у дверей солидных костюмно-галстучных офисов начнут со слегка развязной игривостью подмигивать нам фальшивые елочки?
Ладно, допустим. А сколько это будет продолжаться? До весны, что ли? Кто-то предположил: до тех пор, пока не разберут елки. А это, как известно из многочисленных анекдотов, а также и персональных практик, может длиться именно что до весны. Я же предположил, что все это происходит до тех пор, пока люди не научатся без запинки и не задумываясь датировать всяческие текущие документы, всяческие письма, счета и договоры нынешним годом, а не прошедшим.
Новый год, – как и новый век, как и новое тысячелетие, – действительно начинается как правило не в полном соответствии с педантичными календарными обстоятельствами. Иногда раньше. Но чаще – позже. Человек и, соответственно, человечество инертны, и пыльный шлейф прошлого долго волочится за нами, опасно путаясь в ногах и задевая за окружающие предметы.
Предновогодние дни с их невольной повышенной возбудимостью и некоторой, тянущейся из детства нервозной нетерпеливостью обладают способностью выдергивать из памяти какие-то случайные эпизоды, ощущения, запахи, звуки. И не только выдергивать их из памяти, но и неизбежно наделять их несвойственной им значительностью, тайными какими-то смыслами и сомнительной причастностью к миру чудес.
Потому что весь круг явлений и ощущений, объединенных общим понятием «Новый год», конечно же, напрямую якшается с чудесами. И это приходится скрепя сердце признавать вне зависимости от возраста, пола, профессии, а также интеллектуального и образовательного уровня.
Вот и выплывают расписные какие-то мизансцены, непосредственно, - то есть календарно, а если вдуматься, то и не только календарно, - связанные с Новым годом и Рождеством.
Например.
Сколько-то лет тому назад, но тоже, помнится, в конце декабря, а если конкретно, в самый что ни есть европейский сочельник в подземном переходе через … ну, через какую-то улицу, ко мне вплотную подошло женское создание неопределенного – ну, допустим, среднего – возраста. Дыша духами и буквально туманами…
(Это, повторяю, было непоправимо давно, когда люди ходили без масок, а доносящиеся до нас запахи, даже самые экстремальные, еще не радовали нас, как теперь, самим фактом своего существования как свидетельство того, что мы, кажется, еще не подхватили разлитую в городском воздухе вредоносную заразу).
Дыша, в общем, духами и туманами, прекрасная эта дама, взглянув на меня в упор, минуя необходимые, казалось бы, судебно-процессуальные стадии обвинения, защиты, допроса свидетелей, прения сторон и сразу же приступив к оглашению торопливого и сурового приговора, молвила: «Ща убью ваще!»
Произнесла она это, между прочим, довольно спокойно, вполне даже буднично, без ненужной аффектации и даже без дежурной судейской скороговорки, столь знакомой нам по «резонансным» процессам последних лет.
«Ну, убейте», - со всей возможной кротостью ответил я, не найдя в тот момент более уместной стратегии поведения, чем стратегия непротивления злу насилием.
О том, что, вообще-то говоря, на дворе стоял сочельник, я, скажу честно, в тот момент не вспомнил, а вспомнил лишь потом.
«Ну, убейте!» - повторил я.
«Да на хрена ты мне сдался, мудила!» - ответила она, неожиданно проявив несколько экзотическое по форме, но бесспорное великодушие, и, как мне показалось, два мятых, давно не стиранных крыла, до той поры не заметных, едва слышно зашелестели за ее спиной.
Обозначив таким вот именно образом предрождественскую амнистию, она развернулась и решительным, хотя и нетвердым шагом куда-то ушла.
Я же, постояв минуту-полторы в некоторых не слишком продуктивных раздумьях о временах и нравах, тоже ушел. И тоже - куда-то.
Бывают события или наблюдения совсем не понятные. Но и тут псевдозначительная аура Нового года как бы расставляет все по своим местам, и нам начинает временно казаться, что мир познаваем.
Я-то давно знаю, что по-настоящему прекрасным может быть лишь то, что понятно не до конца. Я в этом убежден, причем давно и прочно. На этом во многом и держится искусство. Искусством – особенно под Новый год - запросто становится иногда не просто нечто непонятное, но и какая-нибудь откровеннейшая, хотя и чарующая душу, собачья чушь. Причем - в некоторых случаях – «собачья» в самом буквально смысле слова. Например, в этом случае.
Рассказываю.
Вышел я неким, тоже предновогодним, утром из дому и тут же, во дворе, стал зрителем совершенно удивительной, чтобы не сказать сюрреалистической, картины.
Посреди добротного, еще не посеревшего от экологических невзгод сугроба стояла большая открытая коробка с кремовым тортом – совершенно не тронутым, резко и живописно выделявшимся на белоснежном фоне своими розовыми и зелеными ядреными розами – ну, вы знаете эти специальные цвета.
Но это не все, конечно же. Вокруг торта с очень торжественным видом сидели трое бродячих псов, сосредоточенно, в гробовом молчании уставившихся на это рукотворное чудо.
Что же они праздновали? Чей-нибудь день рождения? Вряд ли. Никаких свечей в торте не торчало – это я бы заметил.
А тогда что? Свадьбу? Защиту диссертации? Присвоение очередного воинского звания? Рождество наконец?
И откуда там вообще взялся этот целомудренный торт с никем еще не дефлорированными розами? Непонятно.
Много, много, вообще-то, в нашей жизни всякого совсем не понятного. И это прекрасно, я считаю.
Но это все – об ожидании, о семиотически насыщенном предвкушении заветной Новогодней ночи, после которой...
Во-о-от - «после которой…» То-то и оно…
Отдельная, необычайно важная, необычайно значительная, интеллектуально и эмоционально богатая тема – это тема всего того, что после…
Признаюсь: я очень люблю первое января. Первое января любого года.
Особенно хороша середина дня.
За окном - редкая, непривычная пустота. Ну, разве что прошествует мимо невнятный, вырванный из какого бы то ни было социально-культурного контекста, а поэтому абсолютно загадочный прохожий, посланец каких-то параллельных миров. Ну, или тихо-тихо, буквально на цыпочках, деликатно прижимая указательный палец к губам, прокрадется откуда-то куда-то одинокий автомобиль.
Ближе к вечеру тоже неплохо.
Люди медленно и неуверенно, опасливо озираясь по сторонам, начинают выходить из домов, как будто из бомбоубежищ после затяжной массированной бомбежки. Они движутся медленно и вместе с тем хаотично, наподобие аквариумных рыбок. Они робко сбиваются в небольшие стайки, они говорят еле слышно, как бывает, когда в соседней комнате только что заснул наконец неугомонный младенец.
Разговаривают они с плавными, отчасти даже нежными интонациями, избегая восклицательных знаков и прочих признаков неуместной экзальтации. Пластика их тоже плавна и даже как бы несколько вкрадчива, без резких вульгарных движений, улыбки их бледны и не уверены, смех слегка стыдлив и едва слышен. Все - на полутонах, все - между строк, все - в подтексте.
«С Новым годом», - как-то слегка неуверенно, не вполне сами веря в легитимность собственных слов, говорим мы друг другу. Говорим тихо, почти шепотом, стараясь не разбудить ненароком чутко дремлющую мигрень.
Разговаривая, мы выдерживаем долгие псевдовыразительные паузы между словами и избегаем избыточной интонированности. Говорим мы почти на одной ноте, но вместе с тем по возможности проникновенно, стараясь легким, деликатным, едва слышным постукиванием костяшек пальцев достучаться до чего-нибудь такого. Вдруг нас услышат! Вдруг распахнется широко заветная дверь, и на пороге...
фото: личный архив автора
