ФЛЯГА СМЕРТИ
Они сидели на скамейке в дальнем конце Филевского парка.
Не по-весеннему подсохшие, пустынные в этот будний день, неширокие аллеи стрелками разбегались в разные концы парка меж плотно соседствующих немолодых лип, тополей, берез и столетних дубов. Деревья поглощали недалекий уличный гул, воздух был чист и вкусен, где-то справа на макушке старого тополя распевался невидимый скворец.
Они молчали. Седой, с длинным прямым носом и бритвенно тонким разрезом рта курил, часто и как-то мелко сплевывая, словно сигарета была без фильтра и крошки табака застревали на губах. Лысый глядел прямо перед собой, в мелких круглых глазках его, серых с зеленоватым отливом, читалась то ли злость, то ли тревога. Мощные плечи, короткий атлетический торс… Он трудился над жвачкой, широко открывая рот и чавкая с видимым удовольствием.
- Толя, гадом буду, надо рвать когти, - нарушил молчание Лысый, не прекращая мучить свой «Орбит». – Пойми, густой замес. Баланда пересолена. Век воли не видать, такое мочилово никакой пахан не замотает. Я ж не вафел, масть просекаю. Толя, масти козырной у заказчика по всем карманам заныкано. Он точно на отмыв ставил. Может, и двойная стирка, может и тройная. Гадом буду, после нас еще два-три таких же лоха в очередь на жмурки стоят. Толя, мы ж для него голье. Стрёмно, блин…
Седой выстрелил сигаретой в кусты, расстегнул верхнюю пуговицу черного габардинового пальто, подставив горло приятной прохладе.
- Шурик, я тебя сколько раз просил говорить со мной на человеческом языке, а не гнать эту феню твою тюремную: слушать тебя противно, а иногда и понять невозможно. Хотя, - он обреченно махнул рукой, - даже если ты по-русски начнешь изъясняться, все равно кроме херни всякой ничего от тебя не услышишь. Был ты мудаком полуграмотным до зоны и остался таким. Ну что ты гонишь! Ты проверенный кадр, я тоже. За нами столько мокрых дел, что если бы хотели, давно бы уже, как ты выражаешься, отстирали. Мы профессионалы, Шурик. Работаем чисто и с гарантией. Не подводили ни разу. И эту операцию с водкой провернули безупречно. Чего ты паникуешь? Бабки получил, живи. Только помни главное правило: не шиковать, не светиться, не болтать.
- Уеду я, Толик! Никогда не бздел, ты знаешь. Мне западло. А тут первый раз в мандраже. Вот нюхом чую! Мы раньше кого работали? Серьезных деловых. Заказы понятные. А тут фраера лоховые. Почему бедные фраера за такие башли? И почему с такими понтами? Только один мал-мал упакованный, ну, с обстановочкой на хазе. Остальные – нищак, мышки голые. Но обрати внимание – один, который первый был, журналист из газеты. Я у него на столе визитку-то разглядел. А потом в газете прочитал про него. Может, и последний, что у бабы прятался, тоже из этих, из журналистов. Тут политика, Толик, зуб даю! А это значит, фраера в натуре серьезные, в большой игре.
Казалось, Седой слушал рассеянно, вполуха. На самом деле речь Лысого, не слишком оскудевшая блатной терминологией, вызывала у него определенные эмоции. Во-первых, Шурика было жаль. Десять лет знакомства, можно сказать дружбы, пять – совместной работы. Абсолютно свой в доску, опытен, надежен, руки железные и чутье звериное. Обычно молчалив и спокоен. Сегодня исключение, подтверждающее это последнее его свойство: предчувствует, предощущает…
Кроме того, рассуждения Шурика были не столь уж наивны и разбередили беспокойство в душе самого Седого. Заказчик доверял ему всемерно и ценил очень высоко – в этом не было сомнений. Седой был надежен еще и в том смысле, что никогда не видел заказчика, не слышал его подлинного голоса и даже теоретически, под самой жуткой пыткой, не мог ответить на вопрос, где его искать.
Заказчик никогда не назначал свидание в одном и том же месте. Вначале был звонок, скорее всего, c телефона-автомата. Ссылка на старого друга – подельника, скончавшегося в лагере от туберкулеза. Предложение встретиться вот как раз здесь, на этой скамейке. Голос явно искажен. На свидание никто не пришел. Седой собирался было уйти, но из-за широкого ствола старой сосны аккурат возле скамейки вдруг донесся голос, приглушенный, видимо, ладонью у рта: команда не оглядываться, слушать внимательно и запоминать слету. Сказанное было повторено еще раз, слово в слово. Седой цепко схватил инструктаж, со второго раза - намертво.
Следующая встреча случилась в Подольске. Тихий закуток за гаражами. Гонорар копейка в копейку под листом железа у заброшенного ржавого бокса. Очень солидный гонорар. Новое задание. Заказчик оставался невидимым, голос неузнаваемым. Потом другие места, даже города подмосковные. Ни одного сбоя, ни одной накладки, ни одного бакса недоданного. Но и Седой выполнял задачи безупречно. И что там говорить, Лысый был лучшим напарником, какого только можно было сыскать. Да-а-а, обидно и странно, но дело есть дело. Профессионал кончается там, где начинаются сантименты.
Седой приобнял помрачневшего Шурика за плечи, похлопал дружески.
- Ладно, братан, кончай нюни, получай бабульки, давай по маленькой за успех и разбежались.
Седой огляделся, хотя и знал, что в такой час вряд ли кто забредет в этот укромный уголок парка, сунул Шурику пухлый конверт. Тот не считая, запихнул деньги во внутренний карман куртки. Седой извлек из наплечной сумки фляжку с коньяком и две пластиковые складные рюмочки. Такая была у них традиция.
Седой налил Шурику и поймал его настороженный, колкий взгляд.
- Ты чо на меня зыркаешь, - Седой добродушно улыбнулся и, взяв непрозрачную металлическую фляжку за дно, слегка приподнял ее на уровень глаз, словно рассматривая содержимое на просвет. – Совсем параноиком заделался? Там, блин, цианистый калий кусочками плавает. Сейчас жахнем за дружбу и вместе к отцу небесному за грехи наши тяжкие.
С этими словами, продолжая улыбаться, Седой налил другу, а потом и себе до краев, чокнулся с Лысым, продолжавшим глядеть на него с легким недоверием, и глотнул, смачно крякнув. Лысый сделал паузу, словно хотел убедиться, что глоток настоящий и коньяк необратимо проник в организм напарника. Потом опомнился, подумал про себя, мол, совсем с катушек съехал - Толика подозревать, и тоже выпил одним глотком, смачно выдохнув. Посидел несколько секунд, глядя на макушки деревьев, протянул пустую рюмку корешу с намерением выпить по второй, но рука вдруг резко занемела, пропали ноги, заволокло мутью глаза. Последним взором, полным дикого недоумения, он попытался поймать взгляд Толика. Но тот смотрел себе под ноги. Он не хотел этого видеть. Ему было противно и стыдно.
Когда тело Лысого стало заваливаться вперед, Толик подхватил обмякший торс напарника, прислонил к спинке скамеечки, зачем-то ниже надвинул на мгновенно покрывшийся испариной лоб Шуркину серую кепку с мягким коротким козырьком, надел перчатки и вытащил из его карманов деньги, паспорт, ключи – все… Потом нащупал выпуклость на донце фляжки, нажал на нее от греха, чтобы хитрый, невидимый механизм вернулся в прежнее положение.
Он не знал, как устроена эта шпионская, секретная разработка вроде тех, какими джеймсы бонды отправляли врагов своих на небеса, но на это ему было наплевать. Он встал и быстро двинулся в направлении к выходу из парка, ощущая подступившую к горлу горечь и мерзкий осадок на душе. Мерзкий, но ведь не смертельный, как в той емкости, с помощью которой он выполнил самое коварное и досадное из убийств, когда-либо им совершавшихся.
