ЭПИЛОГ
Желтая кирпичная четырехэтажка постройки 1938 года костью в горле застряла у круглогорских девелоперов и местных властей. Сладкое денежное место, до центра пешком десять минут, а эта сгнившая изнутри, идущая трещинами по левой части фасада, обшарпанная хреновина с деревянными перекрытиями продолжала служить обителью четырем десяткам семей.
Нищий, но начитанный, кем-то еще и науськанный народ качал права, требовал взамен непомерного комфорта и размещения столь же близко к центру. В конце концов, договорились. Кто соблазнился большей площадью, кто сохранением района, а кого и крутые мальчики предупредили о грядущих пожарах и авариях.
День настал, была среда, стены порушили. Экскаватор, бригаду и самосвалы ждали в понедельник. На четыре дня хозяевами кирпичных груд и останков брошенного бывшими жильцами скарба стали бомжи и мальчишки с окрестных улиц.
Старый бомж по прозвищу Куня чуть в стороне от суетившихся коллег лениво и даже, пожалуй, брезгливо шебаршил коротким металлическим стержнем, разгребая кучку строительного мусора вперемешку со ржавыми гвоздями, остатками веника и обломками какой-то допотопной шифоньерки.
Куня в тайне презирал приятелей, поскольку вел свою родословную чуть ли не от дворян Санкт-Петербурга, некогда был выпускником подготовительных курсов и год отучился заочно на факультете журналистики МГУ, писал заметки в не самые заметные газеты, много читал, сохранил остатки интеллекта и даже представления о хороших манерах. Он, конечно, давно и безнадежно спился, потерял все – квартиру, семью, первую и последнюю профессию корректора, деньги на сберкнижке и вообще какой-либо социальный статус. Но свое падение Куня оценивал по иному счету, гордо возводя его в ранг трагедии смятенной и непонятой души – в отличие от этих крысятников, у которых и души-то никогда не было, не говоря уж о совести, образовании, жизненной философии… Шваль, одним словом. Но приходится с ними якшаться. Без сообщества здесь пропадешь – убьют или сам сдохнешь на мусорной куче.
Куня ковырял обрезком арматуры, размышляя о высоком. Из-под ссохшейся пластины серой штукатурки, отброшенной в сторону, явилась мучительно трезвому с утра кладоискателю то ли большого формата книга, то ли толстая тетрадь в твердом картонном переплете. Куня с неохотой нагнулся и поднял находку, понимая, что не она, ох не она поможет вылечить изнывавший без вина организм.
Это был увесистый гроссбух в линеечку, испещренный текстом от руки. Писали шариковой ручкой, мелким отвратительным почерком. Замаранные строки, вставки, исправление на исправлении - сверху, сбоку на полях, прямо поверх слова… В Куне взыграло давно уснувшее профессиональное достоинство – как классный корректор в прошлом, «потомственный дворянин» возмутился столь варварскому отношению к рукописи.
Он вознамерился было отшвырнуть эту пачкотню куда подальше, но что-то остановило. В глаза бросилась вполне различимая фраза «разрушительная сталинская паранойя». Куня попытался читать и постепенно понял: перед ним литературное произведение о первых послевоенных временах.
Названия не было. Он решил прихватить рукопись с собой и на досуге полистать, тем более, что денег на книги ассигновать не мог за неимением таковых, а досуг иногда выпадал – в перерывах между опохмелкой и поисками хлеба насущного.
Стояла теплая осень. Природа подавала последнюю милостыню бездомным. Его персональный шалаш в лесочке по соседству с городской свалкой гордо сторонился трех таких же убежищ, но коммунальных, где коротали еще светлые вечера с десяток синюшных и вонючих оборванцев.
Куня устроился на заветной ватной подушке, старой подруге давних скитаний, с боями убереженной от посягательств «коллег», и стал читать, прихлебывая из честно заработанной бутылки портвейна. Чем больше мутилось сознание, тем неосознанней пробирало ощущение чего-то страшного, сильного и значительного. Он приноровился к почерку, не обращал уже внимания на грубую редактуру. Два часа до темноты читал он, не в силах оторваться. Уснул обычным своим пьяным, но беспокойным сном. С утра, проводив взглядом соседей-корешей, ломанувшихся на свалки и помойки, продолжил чтение, и к полудню, голодный, неопохмелившийся и потрясенный, перевернул последнюю страницу. Повествование словно бы обрывалась, что-то еще должно было произойти в самом конце. Но чего нет, того нет.
Алкоголь пощадил укромный, закутошный участок Куниного головного мозга. По счастью, именно тот, который отвечает за воспоминания и благоприобретенный опыт чтения корректур. И еще за нечто, применительно к Куне звучащее странно, даже абсурдно: литературный вкус. Этот пятачок сгнивающей изнутри, вечно грязной, склеротирующей Куниной башки послал сигнал: ВЕЩЬ!
Его давно не пронимало ничего, кроме бормотухи, зимнего злого ветра и подлого посягательства приблудных бродяг на его законную добычу. А тут…
На последнем листе, где рукопись обрывалась, стояла подпись «С.Алешин». Фамилия казалась вроде знакомой. Не она ли несколько раз звучала из телевизора в зале ожидания автобусной станции с месяц назад, когда добрый дежурный мент разрешил им с Петькой Хромым разжиться милостынькой за половину с навара? Говорили чего-то про политику, про заговор, про силы реакции, которые хотели замочить президента. И вроде эта фамилия называлась… А может, и не эта? Какая разница!
Куня положил рукопись в свою походную сумку и так и ходил с ней несколько дней, чтобы не украли. Потом, по трезвому – день не задался! – перечитал снова. Проняло по второму разу еще круче, аж ломка не так мучала.
Но не таскать же всю жизнь с собой! Неудобно. И зима скоро.
Куня решил не жечь и не выкидывать. Решил приберечь.
Он выпросил в киоске лист коричневой оберточной бумаги, упаковал в него замызганный, в пятнах жира и въевшейся пыли переплет. Таким жестом Куня проявил заботу и уважение к этой удивительной находке.
Он знал город, как свои пять заскорузлых, распухших пальцев. Охранник круглогорской горбиблиотеки оказался человеком сердобольным, выслушал бомжа с сочувственной улыбкой и пообещал передать тетрадочку в издательство. Но отдал библиотекарше Наине, той девушке с маслинными глазами и черными локонами до плеч, что помогла Вадику Мариничеву в его изысканиях.
Наина готовилась стать учителем русского языка и литературы, заканчивала заочно пятый курс областного пединститута. Она забрала домой и прочла, продираясь сквозь бесчисленные правки и отвратительный почерк. В отличие от Куни у нее прекрасно работали все участки коры головного мозга, подкорка, подсознание. У нее вполне хватило вкуса, чутья и начитанности, чтобы сделать определенный вывод: это проза неопубликованная (да и быть такого не могло), не завершенный, но потрясающий роман, и фамилия автора подозрительно совпадает с известной. Не хватало части финала.
***
Президент отобедал и стоял у окна своего кремлевского кабинета, дожидаясь сигнала помощника. Ставший привычным, но не приедающийся вид краснокаменных башен, зубцов незыблемой стены, зимней Москва-реки с навечно плененным руслом виделись ему иллюстрацией мощи, символом стабильности и порядка в полностью подконтрольной ему державе.
Через десять минут он примет посла Италии и сразу отправится в аэропорт – визит в дружественный Узбекистан, к верному союзнику - увы, одному из немногих.
Позавчера ему принесли роман отца его так кстати умершего конкурента. Прошло два года с тех пор, как Мудрик-Алешин скончался, не успев подмять под себя великую страну. Президент ничего не знал о нашедшейся рукописи, пока она не появилась в виде книги в небольшом провинциальном издательстве, а потом была мгновенно перекуплена и переиздана крупнейшим медиахолдингом. Вчера утром ему принесли том, рассказали историю появления рукописи. Оказывается, правами заинтересовались десятки зарубежных издательств.
Он прочел не отрываясь. Сильно, достоверно, неоспоримо талантливо, хотя, очевидно, не хватает завершающего эпизода, может быть – нескольких страниц. По предположению Алексея Анисимовича Тополянского, с которым переговорили и который в деталях помнил то судьбоносное дело Фогеля, спившийся Алешин лишь вознамерился сжечь свой незаконченный роман, но в помутнении написал об этом сыну в предсмертном письме как о свершившемся факте. На самом же деле поставил подпись и убрал в какой-то схрон в стене, под досками пола или еще где. Хорошо прятал, если два поколения жильцов не обнаружили после него, и только стенобойное орудие вскрыло тайник.
«Рукописи не горят» - президент вспомнил нетленную булгаковскую фразу, - «Мастера и Маргариту» полюбил еще в юности. Применительно к этой истории фраза подходит почти буквально. Но лучше бы сгорела. Или не была бы найдена безвестным бродягой, не оценена скромной библиотекаршей. Даже в условиях свободы распространения слова и мысли, которую теперь неустанно декларировал президент в унисон Конституции, роман Алешина привнес дискомфорт в его мироощущение, вновь, как когда-то Солженицын и Шаламов, поколебал с юности обретенную веру в незыблемость и предопределенность исторической миссии его страны, державы. Нужно ли это широкой читательской аудитории, которая суть – избиратели? К тому же неприятно было сознавать, кто автор. Надо же, именно он, отец убийцы, заговорщика, предателя.
Проходя вдоль белых колонн по коридору в зал приемов, президент вспоминал этого Фогеля, жертву маниакальной мести Мудрика. И заметил про себя, что маленький еврей-составитель кроссвордов невольно подтолкнул автора к самоубийству. Потому и нет у романа финала.
Да, не было умысла… Но события сделались достоянием гласности. И по иронии судьбы он укрепил репутацию своих соплеменников в глазах ксенофобов и дремучих обывателей: во всем иудеи виноваты.
- А все-таки жаль, что роман не дописан, - признался себе президент, входя в распахнутую перед ним дверь. – Нет бы молодому карьеристу Фогелю неделькой-другой позже сунуться со своими кроссвордами!
И тотчас поймал себя на крамольной мысли: «Ох, уж эти…».
ОТВЕТЫ НА КРОССВОРД ДЛЯ ФОГЕЛЯ
По горизонтали:
1. Кафка. 3. Опока. 5. Сагал. 7. Прево. 9.Сюлык. 11.Слюда. 13.Триер.
15. Наска. 17. Азаты. 19. Кожан. 21. Криль. 23. Денен. 25. Скудо.
27. Стокс. 29. Катон. 31.Дроги. 33. Рембо. 35. Руссо. 37. Остин.
39. Глиэр.
По вертикали:
2.Диффамация. 4. Околачивание. 6. Шагомер. 8. Кнедлики. 10.Болясины. 12. Глюксбурги. 14.Квинарий. 16. Беседка. 18. Квадрант.
20. Можейкяй. 22. Грифонаж. 24. Синекдоха. 26. Фрустрация. 28. Тройницкий. 30. Мутиллиды. 32. Апостериори. 34. Чимароза. 36. Ностальгия. 38. Сатуратор. 40. Дриблинг.
