В ЛОГОВЕ
Фима Фогель попытался открыть глаза: словно гири на веках. Еще одна попытка, но сон не отпускал, втягивал обратно в забытье. Время от времени подсознание фиксировало отдельные звуки, слова, всплески музыки…
Наконец, веки разомкнулись, и он постарался сосредоточить взор на телеэкране у противоположной стены, в нескольких метрах от него. Там что-то мелькало, какое-то действо сопровождалось мелодией, такой знакомой… Ну да, конечно, «Битлз», «Мишель», любимая песня юности, знаменитый проигрыш, неизменно трогавший душу…
- Клеточник проснулся, - произнес кто-то сзади, из-за кресла, к которому Фогель был накрепко приторочен коричневым скотчем. Он уже сориентировался в пространстве, и сознание быстро обрисовало положение, в котором пребывал: комната, кресло, обездвижен, захвачен, без пяти минут мертв, убивать будут под любимую «Мишель».
- «Литературно!» - успел подумать Фима перед тем, как увидеть лицо человека, подошедшего на расстояние вытянутой руки.
Он узнал. Невозможно было не узнать. Перед ним стоял «суслик».
«Боже…!» - Фогель поймал себя на том, что мысленно назвал стоящего перед ним человека по той губительной, невесть откуда взявшейся кличке из его кроссворда. – «Боже, к тому все и шло.. Я знал… Неужели конец? Нет, надо объяснить, это шанс, он должен понять… Где Тополянский? Юлька, милая, за что мне, за что!..»
Сумбурный поток панических мыслей выплеснулся в одном единственном слове, которое и смог выдавить из себя Фима, разлепив ссохшиеся губы: «Здрасте…» Это было весьма любезно с его стороны. И главное – уместно.
- Привет, привет, - радушно ответило лицо. На нем обозначилась широкая, даже приветливая улыбка, в которой легко угадывалось жестокое торжество охотника, наблюдавшего за агонией жирного зайца в силках. – Как самочувствие?
- Что вы от меня хотите? – заплетающимся языком спросил Фогель приглушенно и хрипло. – Я этого не писал. - И заплакал навзрыд, как ребенок, чего не случалось с ним много лет, но за последние дни произошло уже дважды.
- Знаю, милый, знаю, - протянул Федор Захарович Мудрик, продолжая улыбаться сквозь тонкий разрез губ. – Мне ли не знать-то!
И вдруг улыбка съехала, губы растянулись в узкую бордовую полосу, глаза помутнели, и Мудрик коротким профессиональным ударом врезал Фиме в челюсть, да так, что вместе с креслом, с которым составлял единое целое, пленник рухнул навзничь на узорчатый ворсистый ковер, вопя от неожиданной боли. Последовало еще два удара ногой по ребрам и по печени. Адская боль, он истошно взвыл и попытался рефлекторно и тщетно выпростать руки как единственно возможную защиту от ударов.
Кто-то поднял его вместе с креслом и вернул в прежнее положение. Он продолжал орать от боли. Но вот крики сменились стонами. Ассистент хозяина комнаты заботливо промокнул кровь на Фиминых губах и этой же тряпицей подтер темно-багровые брызги на ковре. Сквозь боль, слезы и туман Фогель разглядел черноволосого верзилу с густыми брежневскими бровями и приплюснутым носом.
- Ну наконец-то, - выдохнул Мудрик с каким- то яростным облегчением. - Сбылось-таки, сбылось… - и уже верзиле: - Давай второго…
Черноволосый жестом руки дал распоряжение кому-то невидимому за спиной. Через минуту двое людей в джинсах и байковых ковбойках вкатили в комнату еще одно кресло. В нем упакован был точно по той же нехитрой технологии, что и Фима, совершенно незнакомый Фогелю тщедушный человечек, одеждой и щетинистым синюшным лицом напоминающий типичного уличного бомжа. Человечек был сильно нетрезв.
Кресла расположили так, что гости могли созерцать друг друга.
- Надеюсь, вам обоим комфортно, - издевательски предположил Мудрик, с удовлетворением рассматривая плоды трудов своих на быстро отекшей физиономии Фогеля. – А этого…- Он кивнул в сторону бомжа, - я попозже представлю, попозже… Если не узнали, конечно…
Фогель постанывал, а бомж неотрывно, с изумлением глядел на Фогеля. То ли пытался понять, где он оказался, то ли вспомнить, кто перед ним…
Фима поймал этот странный пьяный взгляд, и какое-то отдалённое, размытое, обманное воспоминание шевельнулось на мгновенье и вновь растворилось в мозгу, уступив боли.
- Итак, начнем, пожалуй, - не без пафоса изрек хозяин апартаментов, удовлетворенно потирая руку, ушибленную о челюсть несчастного Фогеля. – Не думаю, что нуждаюсь в представлении. Особенно вам, многоуважаемый составитель кроссвордов и знаток мелких грызунов, - тут Мудрик расхохотался, демонстрируя образцовый ряд крупных белых зубов. - Ай-яй-яй, как же вы так оплошали, Ефим Романович! Опасно оплпошали. И ведь только второй раз в жизни. И самое-то интересное, что о первой своей роковой промашке вы до сих пор и не догадываетесь. Не правда ли, ты, жук навозный? – Интонация Мудрика резко поменялась, голос окатил агрессией и ненавистью.
- О чем вы? – произнес Фогель, с трудом шевеля языком. Челюсть и ребра болели нестерпимо, во рту копилась соленая кровавая слюна, тело не могло содрогаться от страха лишь потому, что было туго стянуто скотчем.
- А ты посмотри внимательно, еще разок внимательно посмотри на эту вот гниду помоечную, может, вспомнишь чего! - рявкнул хозяин, кивнув в сторону синюшного бомжа. И, переведя на него взгляд, добавил: - Ну что, лапуся, бздишь? Правильно бздишь, дальновидно. С тобой я разберусь по всей строгости нравственного закона. Как сказал философ, он должен быть внутри нас. У тебя его не оказалось, а стало быть, и звездное небо над тобой зря висело. Скоро погаснет. А пока дыши собственной своей вонью-то. Мне ты еще пригодишься… «грамотей». Так тебя, вроде, на свалке-то кличут?! Федор Захарович подошел вплотную к креслу, морщась от едкого запаха перегара и немытого тела (он специально распорядился доставить клиента «в натуральном виде.)
Но тот словно не слышал. Он продолжал вглядываться в лицо сидящего напротив человека сквозь похмельную пелену, застилавшую взор. Нет, Фима не знал его, никогда не видел. Разве что время и образ жизни так изменили облик, что и мама родная не признала бы. И все же какое-то воспоминание маячило, дразнило…
- Ладно, отдыхайте, у меня сегодня без вас дел хватает, - снисходительно изрек Мудрик. – Завтра поговорим плотнее.
Следуя жесту хозяина, маленький крепыш Закир и здоровяк Гоша, верные Пат и Паташон, тотчас укатили Фогеля.
Мудрик постоял рядом с оставшимся, глядя с брезгливостью на его болезненно вспухшее лицо, потом пихнул бомжа ногою в грудь, и тот покатился прямо в руки его безликих «водителей». Те ловко развернули и увезли его со «сцены», где разворачивалось это короткое, абсолютно необъяснимое для подчиненных и бесконечно радостное, триумфальное для хозяина действо.
