Это были еще не «лихие» девяностые. Мы пока жили на пороге свободы. Но перемены все же были. Например, на фестиваль в немецком городе Оберхаузен нас отпустили без политических инструкций, типа - по одному не ходить, в кафе кофе не пить, с местными не разговаривать! Отпустили просто так.
Мы с моим другом режиссером поехали со своим фильмом и с черной икрой. Фильм мы должны были показать, икру продать и купить чего-нибудь. Приехали заранее и до начала фестиваля нас на автобусе возили по Германии.
Режиссер сказал:
- Икру будем продавать в Гамбурге.
- Почему именно в Гамбурге?
- Совсем деревенщина? Икра наша сомнительная, в магазинах и ресторанах у нас ее никто не купит. А в Гамбурге живет много поляков, вот они-то и купят.
Столь обширный опыт по фарцовке икрой мой друг приобрел от Андрея Кончаловского. Тот его подробно ввел в мир товарно-валютных отношений заграницей, присовокупив к икре инструкцию, с кем из женщин полезно спать для карьеры, а к каким женщинам и приближаться нельзя, тоже ради карьеры. Второй вопрос в той поездке был неактуальным, кроме нас в группе было еще пять человек, две супружеские пары и одна дама из бухгалтерии Союза кинематографистов, которая так неплохо питалась союзными пайками, что в автобусе занимала два сиденья.
В Гамбурге всех повели смотреть исторические красоты и музеи, а мы с моим другом, наврав про острое отравление, побежали в сторону порта. Накануне друг выяснил, что в порту стоит на рейде корабль, на корабле живут поляки, и им мы можем попробовать загнать нашу икру.
Чтобы попасть на корабль с поляками, надо было пройти через десяток спортивных яхт. Яхты качались на мутных волнах, и мы перескакивали с одной на другую. Страшно было прыгать через первые три, на четвертой я решила, что все равно шансов выжить почти нет и бояться перестала. Решила, что не исчезнем совсем, немецкие моряки вытащат наши трупы баграми и отправят в Москву, похоронить. Добрались до корабля. Друг посадил меня на палубе, а сам с рюкзаком икры спустился куда-то вниз.
Я сидела на пронзительном сыром ветру и думала, какой же я пустой, никчемный человек, готовый за возможность купить тряпки рисковать жизнью. Жизнь отдать полезно за родину, за близких, за идею, а я мечтала купить белый плащ и черные высокие сапоги. Ради такой ничтожной цели я была готова утонуть, рухнув между шатких яхт, быть зарезанной злыми поляками, в лучшем же случае, загреметь, вернувшись домой, на зону за спекуляцию валютой.
Наконец на палубу поднялся режиссер, мрачный и с полным рюкзаком, сказав, что поляки готовы купить наш товар, но очень дешево. Знаете, я человек мягкий, характера у меня вообще нет, но от мысли, что эту подлую икру надо тащить обратно через смертоносные яхты, а денег нет никаких и белый плащ с черными сапогами на высоком каблуке так и остаются мечтой, я закричала другу, чтобы он шел обратно вниз и отдал икру за любые деньги.
- Ты напомни им, что мы их освободили от фашизма!
- Забыла, КАК мы их освободили?
Но вниз все же спустился. Довольно долго его не было. Я испугалась, что ему и правда кое-что припомнили, забыв хорошее. Наконец друг, счастливый, вылез, причем с пачкой денег в руках. Оказалось, что внизу проснулся, оклемавшись от запоя, ихний Главный и приказал «русским братьям по оружию» дать за икру побольше.
Перепрыгивая через яхты и рискуя, теперь уже при деньгах, утонуть, мы говорили о том, как же всё это странно - в Германии два советских кинематографиста продали норвежскую икру полякам, чтобы на вырученные деньги накупить немецких тряпок, которых не было в нашей стране, которая в войне Германию победила.
Но это тогда казалось странным. Теперь уже не кажется. Мы отыскали самый дешевый район с самым дешевым товаром и принялись с азартом тратить икорные деньги. Вдруг мой друг замер.
- Слушай, ну мы и жлобы. Ни у кого, кроме нас, в группе нет денег. Давай дадим им немного, а вечером всех накормим.
Так мы и сделали. В оставшиеся дни фестиваля мы с моим режиссером стали самыми любимыми людьми! Наш фильм хвалили, нашими обновками восторгались. Меня в белом плаще и черных сапогах фотографировали. Нам рассказывали о галереях, о картинах, об исторических зданиях, а мы в ответ делились знаниями, что почем в немецких магазинах. Никогда еще со времен создания Союза кинематографистов не было такой дружной делегации на фестивале. Ни дать, ни взять одна счастливая семья, в которой нет места зависти, злобы и сплетен.
Прилетев в Москву, мы со слезами обнимались посреди аэропорта, как герои телепередачи «Жди меня», которые встретились после пятидесяти лет горькой разлуки.
Но на этом идиллическая часть рассказа закончилась. На нас написали доносы ВСЕ члены делегации. В этих доносах фигурировала и икра, и шальные деньги в валюте, и в каждой телеге был указан мой белый плащ… Нас, правда, не посадили, уже вовсю гремела Перестройка и было неясно, за что, кого и на сколько сажать. Но нас все же наказали – постановили, что больше ни на один зарубежный кинофестиваль мы не поедем.
Прошло два года, мне позвонил мой этот самый мой друг-режиссер и заорал в трубку:
- Прорвало! Простили! Нас с тобой посылают на кинофестиваль! В Африке!
И произнес название страны, которое я забыла. Я тоже обрадовалась и попросила друга поточнее узнать об этих краях. Через час друг перезвонил и уже потухшим голосом сказал:
- Нет, не простили и не забыли. Эта страна – родина СПИДа, и перед поездкой придется сделать десять вакцин от самых жутких болезней.
фото: Topfoto/FOTODOM
