Кажется, ну где туфли и Модильяни? Листаешь-листаешь его картины по именному запросу в Гугл: одни портреты. Вытянутые прекрасные лица, большие глаза и шляпы, преувеличенно длинные шеи. Ни одной самой завалящей туфли. Хотя сам сидит на одной фотографии в грубых таких башмаках.
Вот и его знаменитые ахматовские эскизы: ни на одном из них (сохранившемся) ее нет в обуви. Округлый абрис бедра, старательный наклон головы, тяжелый пучок волос. А обуви нет.
Хотя туфли и Ахматова – это отдельная увлекательная история. «Стоптанные каблуки», она сама так любила о них писать. Если бы только стоптанные.
...Лев Горнунг напишет в 1936 году: «У Анны Андреевны при подъеме по узкой кирпичной лестнице оторвалась у туфли подошва». В мае 1939 за ним повторит Лидия Чуковская: «Она слегка хромает, сломан каблук».
И тем не менее красивая обувь у Анны Андреевны была. Вот Бродский рассказывает (понятно, что с голоса самой Анны Ахматовой, поди теперь проверь, так ли это было на самом деле):
«В бытность Ахматовой в Париже за ней не только Модильяни ухаживал. Не кто иной, как знаменитый летчик Блерио… Вы знаете эту историю? Не помню уж, где они там в Париже обедают втроем: Гумилев, Анна Андреевна и Блерио. Анна Андреевна рассказывала: «В тот день я купила себе новые туфли, которые немного жали. И под столом сбросила их с ног. После обеда возвращаемся с Гумилевым домой, я снимаю туфли — и нахожу в одной туфле записку с адресом Блерио».
Просто не Анна Ахматова, а Клеопатра Петербурга и Москвы (зачеркнуто) Парижа. Или Коко Шанель.
Тем интересней сознательное пренебрежение в одежде (нет-нет, всё понятно: трудные годы, но другие-то как-то старались, выкручивались, латали дыры, придумывали поизящней заплатки), принципиальная, сознательная нищета внешнего вида в 1920-1930, а потом и в сороковые.
«Пришла — в старом пальто, в вылинявшей, расплющенной шляпе, в грубых чулках, — пишет та же Лидия Чуковская, верный страж, Эккерман, летописец ахматовских дней. — Сидит у меня на диване и курит. Статная, прекрасная, как всегда».
И еще: «В старом макинтоше, в нелепой старой шляпе, похожей на детский колпачок, в стоптанных туфлях — статная, с прекрасным лицом и спутанной серой челкой».
Этот детский колпачок дорогого стоит. Анна Ахматова в детском колпачке. «Сжала руки под темной вуалью». Потом через десять лет этими же руками поправила на голове почти игрушечный колпачок.
Мне нравится этот отказ от «нравиться».
Уже в поздние годы говорила: «Я сижу в рубище. Пойти надеть фрак?»
Сделайте милость, Анна Андреевна, наденьте.
А пока Анна Андреевна пошла переодеваться, вспомнил: говорили об этой «безножности» у Модильяни с одной моей виртуальной приятельницей. И она мне открыла глаза на «закрытые», как бы зашторенные глаза у всех моделей Модильяни.
«Если очень коротко, то взяв линейку образов Модильяни, то первое, что увидел бы психолог – это пустые глазницы незрячих глаз, – сказала она. – А еще удлиненный нос – как нежелание дышать. «Не видеть», «не дышать», еще что?»
А вот что.
У всех героев его картин узкие плечи и узкая грудь. Зрачки в некоторых глазах еще есть, а вот широких плеч и груди колесом – нет. Они все как не живые. Куколки.
«Нет ни ручек, ни ножек. Как будто это не люди, а стрижи. У которых нет достаточных лапок, чтобы ходить по земле, они могут только летать. Ван Гог вот наоборот заставляет своих героев делать широкие жесты, сеять, ходить, встречаться и кланяться. Он настырный деятель. А Модильяни растит оранжерейные незрячие побеги, не имеющие корней, забывающие про вздох».
Такие вот небесные незрячие ласточки.
Которых так любили советские интеллигенты. Странная вымороченная слепая красота. Которой и не встретишь в жизни. Я слово позабыл, что я хотел сказать. Но слепая ласточка в чертог весны вернется.
В этом смысле смешно думать, как грузная, уже постаревшая советская Анна Ахматова так любила ту себя, парижскую, одним росчерком пера, без ножек и подошв.
Не помню точную цитату, но говорила, когда хотела показать, что не дорожит домом, где сейчас живет: «А что я? Возьму эскиз Моди подмышку, чемодан с рукописями – и уйду».
Тяжело передвигая большими ступнями. У Ахматовой они, кстати, были достаточно крупные.
