Так как я последние полгода плохо себя чувствую, разваливаюсь на куски – то я много хожу по врачам.
В расписании у меня, кроме других дел, которых много (записи, дедлайн текстов и прочее), есть ещё и записи про облучение (нет-нет, ничего смертельного, это не онкология, просто сильная аллергия).
Записывается памятка в заметки айфона, а так как автозамену никто не отменял, то иногда айфон сам записывает это слово так: «16 октября, обручение». Потом идут ещё какие-то памятки, в том числе и про облучение, но с правильным написанием, и вдруг опять: «18 октября, обручение». Потом, если верить расписанию, обручение запланировано и на 26 октября.
Такой аферист-многоженец.
Еле ходит, еле дышит, а туда же.
…Я люблю эти описки, эти ошибки текста. Я часто говорю (возможно, уже даже писал где-то) своим студентам: доверяйте своим опискам и опечаткам иногда больше, чем себе. Через них сквозняк жизни иногда идёт. (Ну не в случае «обручение», конечно. Кстати, в этот раз автозамена предложила «обрусение». Тоже неплохо.)
Говорил тут недавно в комментариях о Мериме. Он переводил Пушкина. ««Как это можно «затянулся» при курении табака перевести как «затянул кушак»? А вот Лизавета Ивановна. Она у Пушкина очень красивая женщина, которая «возвратясь домой… подбежала к окошку», тогда как у Мериме она подбежала «с бьющимся сердцем»! Нет, так «даже детские сказки нельзя переводить, а не то что «Пиковую даму», – как выразился критик в «Северной пчеле». Однако сам Александр Сергеевич, несмотря на все эти «вольности» перевода, твердо стоял на своем: этот французский писатель, говорил он, есть самое блестящее явление на тускнеющем фоне французской литературы».
Но иногда есть «ослышки», а иногда даже не ослышки, а эхо.
Когда озвучиваешь свою книгу, составленную из уже некогда опубликованных текстов, как тени скользят между строк призрачные голоса дураков и дур, которые когда-то эти тексты комментировали.
Такое вот безымянное бессмертие. Для чужих.
Умные, нужные голоса эхом не звучат, а бессмысленные эти голоса – да. Голоса, олоса, оса, а.
Аллергия на твоих локтях, на сгибах твои локтей тоже ослышка, описка природы. Хотела как лучше, но вот небольшой изъян – и тебе то того нельзя, то это лекарство приходится пить, то облучение.
А как было бы хорошо: едешь с букетом цветов, в машине с откидным верхом (какой откидной верх? осень на дворе), сам во фраке, при бабочке. Бабочка, воспользовавшись ослышкой омонима, вспорхнула и улетела в теплые страны.
Эх, кому-то повезло, – говорят кумушки вдоль дороги. То ли про тебя, то ли про бабочку.
Не успел отследить: а это не кумушки, а камешки.
Возьми на радость из моих ладоней. Думал, что там камешки предлагал Мандельштам взять – нет, «немного солнца и немного мёда». Опять ослышка, описка, провал памяти. Нет там никаких камешков. И бабочки никакой нет. Только бабушка в фате и подвенечном платье сидит в квартире номер 13, ждет свой букет.
