Радио "Стори FM"
Дмитрий Стахов: «Крысиный король»

Дмитрий Стахов: «Крысиный король»

…Мы выскочили на Большой Каменный мост и неожиданно встали в пробке. Я посмотрел налево. Был виден голубоватый, выходящий на набережную дом, приземистый, длинный, уходящий боковиной на Ленивку, с проходом посередине, во двор. Ни дома, где Софья Ландау, Андрей Каморович и их дети жили до войны, ни дома, где Софья жила с дочерью Эрой после войны, видно не было, только – если приглядеться – крыши: и того, что теперь смотрел на новодельный храм Христа Спасителя, и того, что располагался на Волхонке. Водители выключали двигатели, тех, кто выходил из машин, просили вернуться на место словно из-под земли появлявшиеся полицейские. Там, впереди, должен был проехать правительственный кортеж.

- Спасение чьей-то жизни – залог собственного спасения, - сказал Вальтер.

- Запиши! Обязательно запиши! – откликнулся Потехин.

- Зря смеешься, - Вальтер был серьезен, серые глаза его смотрели жестко. –Мой отец спас нескольких французских евреев. Они уже были в Дранси, в лагере, откуда эшелоны шли в Освенцим. Он их спас. Он говорил, что поехал туда ради одной еврейки, а вывез нескольких.

- А остальные поехали в печь, - сказал Потехин.

- Что он мог сделать? Когда его судили, некоторые из тех, кого он спас, свидетельствовали в его пользу.

- Так он просто понимал, что вашему нацизму капец, готовил себе аэродром. Соломку стелил.

- Так! Нацизм был трагической ошибкой. И спасал он тогда, когда егеря ставили флагшток на Эльбрусе. Все были уверены в победе. Отец не стелил соломку.

- Не стелил так не стелил. Тебе спасали жизнь? – Потехин посмотрел на меня.

- Нет, не спасали. Единственной, кому спасали жизнь в моей семье, была бабушка. Сначала – дед и его подруга, Мышецкая, потом Блюмкин.

- Кто? – спросил Потехин.

- Он убил германского посла, - ответил за меня Вальтер. –Восемнадцать лет. В восемнадцатом году. Хороший был парень, мой стиль. Как он это сделал?

- Убил посла?

- Нет, спас жизнь твоей бабушке, - Вальтер вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылку водки, свинтил крышку, сделал большой глоток, передал бутылку Потехину. Потехин отпил, передавая бутылку мне посмотрел на Вальтера с уважением.

- Деда арестовали как активного эсера, готовили большой процесс, большевики хотели зачистить поле. Бабушка была беременна Львом, братом матери, которой тогда ещё и в проекте не было, дочь старшая, Майя, болела, денег не было совершенно, ни на лекарства, ни на еду, она шла на свидание с дедом, - я отхлебнул, водка была как вода, - декабрь, холод, метель, и тут останавливается лихач, а там сидит Блюмкин и какая-то шикарная баба, и Блюмкин говорит: «Софа! Куда ты идешь с маленьким ребенком в такую погоду?»

- Интересно – как он её узнал? – спросил Потехин.

- То есть?

- Ну, зима, пальто или шуба, платок и тому подобное, - он взял у меня бутылку, сделал несколько глотков, отдал бутылку Вальтеру. – Этот Блюмкин едет с бабой в лихаче… Странно…

- Такое бывает, - Вальтер критически осмотрел остаток водки, запрокинул бутылку так, что саданул донышком по потолку салона. –Этот Блюмкин был профессионал. Он одним глазом смотрел на бабу, другим по сторонам. Но шутки в сторону -–откуда они были знакомы?

- Идите вы на х..р! Не буду ничего рассказывать!

- Не обижайся, майн веттер! Семейные предания - самое дорогое, что есть у нас, они очень часто обрастают самыми немыслимыми подробностями, но в сердцевине своей они несут правду. Так откуда они друг друга знали?

- Они познакомились в Киеве. Дед приехал туда после убийства Эйхгорна, у него было задание убить Деникина, познакомился с бабушкой, спас её от погромщиков, а Блюмкин, перебежавший к большевикам, требовал отдать эсеровский динамит, а когда дед, Каховская и их руководитель Ривкин отказались, предлагал взорвать киевский оперный театр вместе с Деникиным и со всеми прочими…

Вальтер сунул мне бутылку.

- Допивай! – сказал он. – Вот! Я же говорю – хороший парень. Стиль XXI века. Сразу – весь театр. Взорвали бы, история пошла по-другому. Больше надо было взрывать. История бы не шарахалась из стороны в сторону…

Я допил. Вальтер забрал бутылку, открыл дверцу, поставил бутылку на асфальт, достал другую.

- Я начинаю сомневаться, что ты немец, - сказал Потехин.  

- Я сам в этом сомневаюсь, - Вальтер посмотрел на меня:

- Чувствую, в Киеве было интересно. Мы ещё вернемся к этому вопросу, но пока о спасении твоей бабушки, - его глаза начали косить, на кончике носа висела маленькая мутная капелька. - Битте!

- Бабушка сказала Блюмкину, что происходит, что жрать нечего, что муж на Лубянке, и Блюмкин дал ей такую трубочку, в банковской бумаге с печатью, там были золотые монетки, новенькие червонцы, сказал, что получил деньги на экспедицию в Гималаи, обещал помочь, сказал, что поговорит с Бердниковым, видным чекистом, бывшим эсером, который должен был знать деда…

- В каком году это было?

- Кажется, в двадцать третьем, в декабре…

- И?

- Что «и»?

- Поговорил? С этим Бердниковым.

- Деда выпустили. Без предъявления обвинения. А кого-то тогда даже расстреляли, из эсеров. Это у них была разминка…

Мы неожиданно тронулись с места. Меня сначала отбросило назад, потом качнуло вперед.   

- Держаться! – громко сказал Вальтер. – Держаться, камрады!..

…Вальтер, как признался мне в обезьяннике Потехин, ещё на поминках сказал, что хочет пройтись по Красной площади, хочет взглянуть на Мавзолей. Наша троица – сильно седеющий – я, с залысинами и тонзурой – Потехин, морщинистый, загорелый как яхтсмен, кадыкастый – Вальтер, не возбуждала подозрений. Темные костюмы. Солидные люди. Несмотря на нарастающую паранойю, на Беслан, Норд-Ост, взрывы в метро, несмотря на распространяющийся страх, было видно, что мы абсолютно безобидны. Мы не были даже особенно пьяны. Водка нас не брала. Но лишь только мы оказались на Красной площади, Вальтер как-то напрягся, его походка стала деревянной, он шел, словно внутри него стержень, он замолчал, напротив мавзолея остановился, упал на колени и заплакал. Зарыдал. Слёзы потекли ручьем.  

- Прости нас, прости! – сказал Вальтер. –Мы просрали твое дело! Прости! Битте! Entschuldige bitte[1]!

Мы с Потехиным онемели. Потом попытались Вальтера поднять: мол, духота, жара, плохо с сердцем. Какие-то в штатском, только что казавшиеся то ли праздными туристами, то ли шедшими по своим делам через Красную площадь простыми москвичами, несколько мужчин и даже одна невысокая, мускулистая женщина, подскочили к нам, двое подняли Вальтера на ноги, другие схватили нас с Потехиным за руки – мускулистая женщина схватила меня за левую руку, от неё плотно пахло дезодорантом, она смотрела мне в лицо, но не в глаза, в середину лба, - обхлопали по карманам, и быстро потащили прочь.

- Спокойно, - повторяла женщина. – Спокойно! Не волнуйтесь! Не нервничайте!

- Я… Я не нервничаю, - только и успевал отвечать я, а нас уже тащили по Ильинке, мы оказались в отделении, милицейский прапорщик, заперев за нами решетку, зевнул, сдвинул фуражку на затылок, почесал переносицу, зевнул ещё раз.

 - Документики! Кладем сюда! – он кивнул на свою широкую ладонь и для наглядности пошевелил короткими пальцами. – И всё из карманов достаем. Сами! Курево можете оставить, но курить запрещено.

Мы с Потехиным достали паспорта. У Потехина был только паспорт, у меня, помимо него, ключи от дома, кошелёк. Вальтер уже сидел на лавке, упершись локтями в колени, подперев кулаками подбородок.

- Вам, гражданин, особое приглашение нужно? – спросил у него прапорщик.

- Нихт ферштейн, камрад! – ответил Вальтер. –Нихт ферштейн!



[1] Пожалуйста прости! (нем)

фото: личный архив Д. Стахова

Похожие публикации

  • Дмитрий Воденников: Все умрут, а я останусь…
    Дмитрий Воденников: Все умрут, а я останусь…
    «В жизни всегда есть место для триумфа»
  • Где та шпана, что сотрёт нас?..
    Где та шпана, что сотрёт нас?..
    То, что на новоязе называется политической «движухой», значительно больше влияет на социальные нормы & нравы, нежели принято считать в среде культурологов. Бравые «Окна РОСТА» были не только формой массового агитационного искусства, но и тараном, разрушающим патриархальные установки дореволюционного общества; а озорные «ТВ-окна перестройки» лишь на старте, в 1985 году, по-форточному сквозили воспетым командой Scorpions «ветром перемен». К моменту выхода альбома Crazy World (1990) страна с этим самым «сумасшедшим миром» вступила в запутанную коммуникацию: от «железного занавеса» не осталось и камня стены Берлинской
  • Два чучела, идём и хохочем
    Два чучела, идём и хохочем
    Ираклий Квирикадзе – о Никите Михалкове, о чём вы не знаете и чего он сам не знает или не помнит…