- Спасение чьей-то жизни – залог собственного спасения, - сказал Вальтер.
- Запиши! Обязательно запиши! – откликнулся Потехин.
- Зря смеешься, - Вальтер был серьезен, серые глаза его смотрели жестко. –Мой отец спас нескольких французских евреев. Они уже были в Дранси, в лагере, откуда эшелоны шли в Освенцим. Он их спас. Он говорил, что поехал туда ради одной еврейки, а вывез нескольких.
- А остальные поехали в печь, - сказал Потехин.
- Что он мог сделать? Когда его судили, некоторые из тех, кого он спас, свидетельствовали в его пользу.
- Так он просто понимал, что вашему нацизму капец, готовил себе аэродром. Соломку стелил.
- Так! Нацизм был трагической ошибкой. И спасал он тогда, когда егеря ставили флагшток на Эльбрусе. Все были уверены в победе. Отец не стелил соломку.
- Не стелил так не стелил. Тебе спасали жизнь? – Потехин посмотрел на меня.
- Нет, не спасали. Единственной, кому спасали жизнь в моей семье, была бабушка. Сначала – дед и его подруга, Мышецкая, потом Блюмкин.
- Кто? – спросил Потехин.
- Он убил германского посла, - ответил за меня Вальтер. –Восемнадцать лет. В восемнадцатом году. Хороший был парень, мой стиль. Как он это сделал?
- Убил посла?
- Нет, спас жизнь твоей бабушке, - Вальтер вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылку водки, свинтил крышку, сделал большой глоток, передал бутылку Потехину. Потехин отпил, передавая бутылку мне посмотрел на Вальтера с уважением.
- Деда арестовали как активного эсера, готовили большой процесс, большевики хотели зачистить поле. Бабушка была беременна Львом, братом матери, которой тогда ещё и в проекте не было, дочь старшая, Майя, болела, денег не было совершенно, ни на лекарства, ни на еду, она шла на свидание с дедом, - я отхлебнул, водка была как вода, - декабрь, холод, метель, и тут останавливается лихач, а там сидит Блюмкин и какая-то шикарная баба, и Блюмкин говорит: «Софа! Куда ты идешь с маленьким ребенком в такую погоду?»
- Интересно – как он её узнал? – спросил Потехин.
- То есть?
- Ну, зима, пальто или шуба, платок и тому подобное, - он взял у меня бутылку, сделал несколько глотков, отдал бутылку Вальтеру. – Этот Блюмкин едет с бабой в лихаче… Странно…
- Такое бывает, - Вальтер критически осмотрел остаток водки, запрокинул бутылку так, что саданул донышком по потолку салона. –Этот Блюмкин был профессионал. Он одним глазом смотрел на бабу, другим по сторонам. Но шутки в сторону -–откуда они были знакомы?
- Идите вы на х..р! Не буду ничего рассказывать!
- Не обижайся, майн веттер! Семейные предания - самое дорогое, что есть у нас, они очень часто обрастают самыми немыслимыми подробностями, но в сердцевине своей они несут правду. Так откуда они друг друга знали?
- Они познакомились в Киеве. Дед приехал туда после убийства Эйхгорна, у него было задание убить Деникина, познакомился с бабушкой, спас её от погромщиков, а Блюмкин, перебежавший к большевикам, требовал отдать эсеровский динамит, а когда дед, Каховская и их руководитель Ривкин отказались, предлагал взорвать киевский оперный театр вместе с Деникиным и со всеми прочими…
Вальтер сунул мне бутылку.
- Допивай! – сказал он. – Вот! Я же говорю – хороший парень. Стиль XXI века. Сразу – весь театр. Взорвали бы, история пошла по-другому. Больше надо было взрывать. История бы не шарахалась из стороны в сторону…
Я допил. Вальтер забрал бутылку, открыл дверцу, поставил бутылку на асфальт, достал другую.
- Я начинаю сомневаться, что ты немец, - сказал Потехин.
- Я сам в этом сомневаюсь, - Вальтер посмотрел на меня:
- Чувствую, в Киеве было интересно. Мы ещё вернемся к этому вопросу, но пока о спасении твоей бабушки, - его глаза начали косить, на кончике носа висела маленькая мутная капелька. - Битте!
- Бабушка сказала Блюмкину, что происходит, что жрать нечего, что муж на Лубянке, и Блюмкин дал ей такую трубочку, в банковской бумаге с печатью, там были золотые монетки, новенькие червонцы, сказал, что получил деньги на экспедицию в Гималаи, обещал помочь, сказал, что поговорит с Бердниковым, видным чекистом, бывшим эсером, который должен был знать деда…
- В каком году это было?
- Кажется, в двадцать третьем, в декабре…
- И?
- Что «и»?
- Поговорил? С этим Бердниковым.
- Деда выпустили. Без предъявления обвинения. А кого-то тогда даже расстреляли, из эсеров. Это у них была разминка…
Мы неожиданно тронулись с места. Меня сначала отбросило назад, потом качнуло вперед.
- Держаться! – громко сказал Вальтер. – Держаться, камрады!..
…Вальтер, как признался мне в обезьяннике Потехин, ещё на поминках сказал, что хочет пройтись по Красной площади, хочет взглянуть на Мавзолей. Наша троица – сильно седеющий – я, с залысинами и тонзурой – Потехин, морщинистый, загорелый как яхтсмен, кадыкастый – Вальтер, не возбуждала подозрений. Темные костюмы. Солидные люди. Несмотря на нарастающую паранойю, на Беслан, Норд-Ост, взрывы в метро, несмотря на распространяющийся страх, было видно, что мы абсолютно безобидны. Мы не были даже особенно пьяны. Водка нас не брала. Но лишь только мы оказались на Красной площади, Вальтер как-то напрягся, его походка стала деревянной, он шел, словно внутри него стержень, он замолчал, напротив мавзолея остановился, упал на колени и заплакал. Зарыдал. Слёзы потекли ручьем.
- Прости нас, прости! – сказал Вальтер. –Мы просрали твое дело! Прости! Битте! Entschuldige bitte[1]!
Мы с Потехиным онемели. Потом попытались Вальтера поднять: мол, духота, жара, плохо с сердцем. Какие-то в штатском, только что казавшиеся то ли праздными туристами, то ли шедшими по своим делам через Красную площадь простыми москвичами, несколько мужчин и даже одна невысокая, мускулистая женщина, подскочили к нам, двое подняли Вальтера на ноги, другие схватили нас с Потехиным за руки – мускулистая женщина схватила меня за левую руку, от неё плотно пахло дезодорантом, она смотрела мне в лицо, но не в глаза, в середину лба, - обхлопали по карманам, и быстро потащили прочь.
- Спокойно, - повторяла женщина. – Спокойно! Не волнуйтесь! Не нервничайте!
- Я… Я не нервничаю, - только и успевал отвечать я, а нас уже тащили по Ильинке, мы оказались в отделении, милицейский прапорщик, заперев за нами решетку, зевнул, сдвинул фуражку на затылок, почесал переносицу, зевнул ещё раз.
- Документики! Кладем сюда! – он кивнул на свою широкую ладонь и для наглядности пошевелил короткими пальцами. – И всё из карманов достаем. Сами! Курево можете оставить, но курить запрещено.
Мы с Потехиным достали паспорта. У Потехина был только паспорт, у меня, помимо него, ключи от дома, кошелёк. Вальтер уже сидел на лавке, упершись локтями в колени, подперев кулаками подбородок.
- Вам, гражданин, особое приглашение нужно? – спросил у него прапорщик.
- Нихт ферштейн, камрад! – ответил Вальтер. –Нихт ферштейн!
[1] Пожалуйста прости! (нем)
фото: личный архив Д. Стахова